Сотрудник ЧК - Александр Лукин

Семь месяцев Алексей проработал военным следователем. Здесь же приняли его и в партию…

В апреле двадцатого года дивизия остановилась в Верхнем Токмаке. Когда она двинулась дальше, Алексея в ней уже не было: он свалился в тифу. Он не видел, как уходила дивизия, не довелось ему проститься с товарищами, но, когда пришел в себя, обнаружил в больничной тумбочке толстую пачку писем от однополчан и характеристики, оставленные ему Силиным и начальником Особого отдела Головиным. С этими характеристиками, выписавшись из больницы, он приехал в Харьков, в ЦУПЧрезком,[4] и оттуда, без толку проболтавшись две недели в ожидании назначения, был направлен в распоряжение Херсонской ЧК.

И вот теперь на попутной телеге въезжал в город рослый красноармеец, стриженый, худой после недавно перенесенного тифа. У него обветренные, обожженные солнцем скулы, твердый рот. И на вид ему можно дать много больше его девятнадцати лет. Только в пристальных светло-серых глазах такой же холодный и беспокойный блеск, как и два года назад…

Одет Алексей был плохо. Гимнастерка и штаны расползались от ветхости. Печальное зрелище представляли сапоги: истлевшие голенища, подошвы дырявые, кое-как скрепленные кусочками проволоки и подвязанные для верности веревкой. Из дырок торчали концы измочаленных портянок. Шинели не было совсем. Возле Лютеранской улицы, где когда-то Алексей (тогда еще Лешка) стрелял в шпиона из иностранного вице-консульства, крестьянин повернул налево.

— Стой, дядю, ты куда?

— А тоби що?

— Так мне же прямо надо.

— Во голос! Ийди, хто ж тоби держить? — удивился возница.

Алексей спрыгнул с телеги. Спорить было бесполезно.

Впрочем, он не жалел, что оставшееся расстояние придется пройти пешком.

И вот он снова шел по Суворовской в густой и прохладной тени ее раскидистых лип. Он вспоминал почему-то не восемнадцатый год, не немцев и расстрел фронтовиков возле Потемкинской, а то казавшееся необычайно далеким время, когда он бегал здесь мальчишкой. Вот улица, где находилась его гимназия. А вон кафе-кондитерская немца Лаупмана, где продавался шербет из разных сортов мороженого, сдобренного вареньем и орехами— мечта всех херсонских ребятишек. Это удивительное по вкусу лакомство носило название «неаполитанское спумони». Сейчас кафе закрыто, витрины заложены досками и на них висит объявление: «Питательный пункт перенесен на Виттовскую».

Орудийные разрывы здесь слышнее, но, несмотря на это, народу много. Хозяйки с тощими кошелками; спешащие куда-то совслужащие; красноармейцы, матросы, крестьяне; беженцы с печальными и голодными глазами, забредшие с вокзала в поисках чего-нибудь съедобного. В тени пустующих деревянных киосков стайками сидят беспризорные..

Алексей свернул на Ришельевскую и прошел несколько кварталов. В одной из боковых улиц стоял красивый двухэтажный дом с большими венецианскими окнами, принадлежавший когда-то богатому херсонскому заводчику. Сейчас у подъезда расхаживал часовой. Здесь располагалась уездная ЧК.

В коридорах ЧК многолюдно и шумно. Дежурный — румяный паренек воинственного вида, в кубанке, с наганом на боку — провел Алексея на второй этаж. Отворив одну из дверей, он сунул в нее голову и доложил:

— До вас человек пришедши, приезжий.

— Давай, — сказали за дверью.

Пропуская Алексея, паренек ободряюще подмигнул ему:

— Идите. Не дрейфьте, товарищ…

Человек, сидевший в комнате за широченным письменным столом, был Брокман, председатель ЧК, латыш, плотный, широкоплечий, в серо-зеленом английском френче.

На столе перед ним стояла массивная чернильница без крышки и снарядный стакан вместо пепельницы. Рядом, на табурете, помещалась коробка полевого телефона.

Он долго и внимательно читал документы Алексея. В документах говорилось, что военный следователь Особого отдела Михалев Алексей Николаевич направляется в распоряжение Херсонской уездной ЧК после «прохождения лечения в госпитале».

В служебной характеристике Алексея было сказано, что Алексей «является преданным делу рабочего класса и беднейшего крестьянства, который не жалел своей молодой жизни за Советскую власть… проявлял отважность и сообразительность в борьбе с врагами, а также, будучи грамотным и членом партии большевиков, стоял, как утес, на страже справедливости…».

В письме ЦУПЧрезкома рекомендовалось использовать Алексея на оперативной работе.

Пока Брокман читал документы, Алексей рассматривал его. У председателя ЧК выпуклый лоб и сильная челюсть. Расчесанные на пробор седоватые волосы лежали на его круглой голове, как склеенные. Руки большие, узловатые, с зароговевшими ногтями.

Отложив бумаги, Брокман спросил:

— Сам откуда родом?

— Отсюда, из Херсона.

— Здешний? Значит, город знаешь? Родные есть? Где воевал? Ранен? Куда? Образование имеешь?.. — Вопросы он задавал отрывисто, с едва заметным акцептом.

Расспросив о работе в Особом отделе, он достал из кармана коротенькую глиняную трубку и, набивая ее махоркой из жестяной коробочки, исподлобья оглянул Алексея.

— Ну и фигуры ко мне шлют, — проговорил, двинув челюстью, — оборванца на оборванце… Оружие хоть имеешь?

Алексей достал из заднего кармана маленький бельгийский браунинг — подарок Силина, Брокман махнул рукой:

— Это не оружие для чекиста. — Он подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:

— Фельцера ко мне!

Потом сел за стол и уткнулся в бумаги, словно Алексея и не было в комнате.

Через несколько минут в кабинет влетел щуплый остроносый человечек в съехавшей на затылок военной фуражке.

— Звали? — спросил он, дыша со свистом.

— Это Михалев, наш новый сотрудник, — сказал Брокман. — Надо его одеть, чтобы не стыдно было. И пусть оружие выберет.

Начхоз окинул Алексея оценивающим взглядом и в затруднении покачал головой:

— Нелегкая задача! Такой рост! Это же Илья Муромец! Ну хорошо, что-нибудь придумаем.

— И еще посмотри, какие на нем опорки. Сапоги у тебя есть?

На лице завхоза появилось мечтательное выражение. Он точно хотел сказать: «Если бы!..»

— Значит, нету? — спросил Брокман. — В таком случае, выдашь кресло.

— Товарищ председатель, — заговорил начхоз мягко, — может быть, товарищ Михалев подождет? Мне обещали подкинуть партию сапог через недельку-другую. В доме почти не остается кресел.

— Что мне, приемы устраивать! — сказал Брокман. — У меня люди голые ходят! Садись, — приказал он ничего не понимавшему Алексею, — вот бумага, пиши…

Он продиктовал текст заявления. Алексей написал: «Ввиду отсутствия обуви, прошу выдать мне 1 (одно) кожаное кресло на сапоги…»