Бывшие. Я до сих пор люблю тебя - Даша Черничная

За твою спину встать можно?

За ней места нет, Герман. Там прочно засела Инесса. Так, что даже слова в лоб о том, что все кончено, не воспринимаются.

— Инесса, зачем ты приехала в аэропорт? Мы вроде как все выяснили.

— Ничего мы не выяснили, — говорит неожиданно серьезно, без всякого флера дурочки, которым она часто прикрывается. — Ты сказал: «Нам нужно разъехаться», но даже не дал мне ни малейшего шанса оправдаться. Да, у нас с твоей дочерью не все гладко. У нее переходный возраст, а я вспыльчива и эгоистична. Но я честно стараюсь найти подход к Эмилии. Согласна, у меня не всегда получается.

— Не в этом дело, Инесса, — перебиваю ее. — Сколько мы с тобой вместе?

— Четыре прекрасных года, — произносит гордо, улыбается.

— Как думаешь, почему за эти четыре года мы не поженились? — спрашиваю ее и паркуюсь у дома, устало откидываю голову на сиденье, смотрю перед собой.

Инесса какое-то время молчит, а потом отвечает:

— Потому что ты не любишь меня.

Медленно поворачиваю голову к женщине.

Она не плачет, не заигрывает. Просто смотрит на меня. Немного устало, изможденно, но открыто.

— Думаешь, я глупа и не понимаю ничего? Если мужчина любит, он забирает женщину себе. Просто забирает, и все. Без многолетних проверок, без сожительства и глупых отмазок в ответ на вопросы друзей, почему вы еще не расписались. Но знаешь что? Я больше не тешу себя иллюзиями. Я люблю тебя, и этой любви хватит на нас двоих. Просто позволь мне быть рядом.

Перед глазами возникает образ Тами, которая крепко держит за руку Владимира и уходит сквозь раздвижные двери аэропорта. А я стою там, позади нее, и продолжаю смотреть ей вслед. Все жду, жду, что что-то изменится, но не меняется ничего.

Она садится в машину со своим врачом и уезжает.

Из воспоминаний и зарождающегося скандала вырывает стук в стекло.

— Сынок, привет! — машет рукой отец. — А я вот не смог дома сидеть. Смотри-ка, какой Инесса сюрприз устроила! Твоих друзей и нас с матерью позвала.

Это Инесса тоже продумала. Прилюдно я ее выставлять с чемоданами не буду, а наш разрыв я не афишировал, никто не знает…

Ловко.

Бросаю на Инессу холодный взгляд, но она делает бровки домиком. Святая простота, ей-богу. Ни дать ни взять.

Выхожу из машины, жму отцу руку.

— Привет, пап.

— Эми с Тамилой?

— Да.

— Жаль. Соскучился по внучке.

Разговариваем, поднимаясь на нужный этаж. Инесса летит впереди, активно поддерживая разговор. Я открываю дверь своим ключом и и прохожу в квартиру. В гостиной накрыт стол, много закусок, все пахнет очень вкусно. Друзья и мать тепло приветствуют меня. Отмечаем мое возвращение, обсуждаем вопросы бизнеса.

Инесса все время где-то рядом, держит за руку, заглядывает в глаза, а я каждый раз уворачиваюсь от ее удушливого внимания. Я не понимаю, какие слова ей сказать, чтобы до нее наконец дошло? Ну не пинка под зад же ей прилюдно давать? Это вообще низко для мужика.

Чувство иррационального, противоестественного душит, и, пока никто не видит, я выхожу на балкон и хватаю ртом прохладный осенний воздух.

Поднимаю взгляд и смотрю на город, в котором живет женщина.

Она нечто большее, чем просто физиология, больше, чем мысли, чем желания. Она — запах сандала, небесного цвета глаза, восемь родинок на спине, шрам на щиколотке и под коленкой. Бессонные летние ночи и счет звезд, которым нет числа. Всепоглощающее тепло, свет, тяга такой силы, что кажется невозможной с точки зрения физики.

Так много всего, что, оглядываясь назад, уже не можешь найти места в жизни, где она не оставила бы след.

Это так чудовищно неправильно и болезненно необходимо одновременно. Она — все лучшее, что у меня было.

Глава 24. Тринадцать лет прошло

Тамила

— Там-там, я стою возле твоей галереи, и только попробуй не выйти ко мне! Вызову вертолет и бронетехнику! Это ж надо так забить на подругу.

Тихонько смеюсь. С Веры станется реально вызвать кого-нибудь.

— Все-все, не кричи. Выхожу.

Сажусь в машину подруги, расцеловаю ее.

— Сто лет тебя не видела, аккурат с выставки того юного красавца, как там его?

— Всеволод Никольский. И он всего на каких-то три года младше тебя.

— Считай, вечность, — грустно вздыхает.

— Три года — вечность?

— Конечно! — фыркает и решительно подрезает мужчину на внедорожнике, посылает ему воздушный поцелуй: — Прости, родной, не с той ноги сегодня встала.

Мужик сразу же загорается, начинает махать рукой и просит остановиться. Вера у нас эффектная брюнетка. Глазищи, губищи и ноги от ушей. Но, увы, убежденная холостячка.

— Три года это знаешь, когда хорошо? Когда тебе тридцать, а ему тридцать три, но никак не наоборот. Наоборот — как-то неправильно выходит. Арифметический диссонанс, понимаешь ли.

— Откуда у тебя такие познания? — хмыкаю.

— Опыт, дедукция и насмотренность. Мужики вообще отстают в развитии, а когда это еще и обратный разбег в возрасте, то, считай, пропащее дело.

— Вот встретится тебе как-нибудь молодой и горячий, я посмотрю на тебя.

Вера тут же играет бровями:

— Так я ж не против молодого и горячего. Для здоровья и настроения. А вот для долгой жизни так себе. Считай, второй ребенок. Из-под мамкиного крыла вылетел — и сразу под мое? Увольте. У меня персонала, таких же детей, двадцать три человека. И это только те, которые на полноценном трудовом договоре. Куда мне еще одного ребенка?

Вера всегда такая. Шумная, многословная, активная. У нее батарейка вообще никогда, как мне кажется, не садится.

— Ты мне лучше расскажи, как в Париж съездила. Что там с Эмкой было?

— Они с Герой в небольшую аварию попали. Эми приложилась головой, но все обошлось, отделалась, считай, испугом.

— Ну и хорошо. И что вы делали эту неделю?

— Один день провели с Германом, но я поняла, что это, скажем так, опасно. Поэтому оставшиеся дни была или с Эми, или работала.

— А опасно почему? — косится на меня.

— Потому что есть риск вернуться в прошлое и снова оказаться там. Одинокой. Смотрящей со стороны на счастливую жизнь Титова.

— Подожди.

Вера паркуется, мы выходим на улицу и переходим дорогу в сторону парка.

— Хочешь сказать, он подкатывал к тебе?

— Подкатывал? — задумываюсь. — Нет. Я бы так не сказала.

— Но что-то же он делал? — поднимает брови.

Смотрел, проникал в самую душу. Вырывал мою, гладил ее, как прирученного звереныша. Говорил, что скучает.

— Нет, Вер. Не делал он ничего, — смотрю прямо перед собой.

— Ты мне врешь!

— Вру, — роняю голову на грудь. —