Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс

Переговоры начались в мае 1709 года и продолжились зимой 1710-го в голландских городах Гертруйденберг и Гаага. Камнем преткновения оказалась не Испания, а Германия. Чтобы продемонстрировать свою податливость, Людовик вывел основную часть французской армии с Иберийского полуострова; хотя он, конечно, не мог пойти навстречу требованиям и «бросить» Филиппа, но сумел убедить своего внука отказаться от испанского трона в пользу эрцгерцога Карла. Тем не менее Людовик не уступил требованиям коалиции, которая в доказательство «примерного поведения» французов настаивала на снятии блокады с Монса и Намюра, а также уничтожения всех французских фортов на западном берегу Рейна, возвращения империи Брейзаха и изгнания ближайших германских союзников Людовика – курфюрстов Кельна и Баварии. В целом исполнение всех условий означало фактически полное уничтожение французского международного статуса, столь тщательно выстраивавшегося Людовиком и его предшественниками. Вдобавок монархия становилась бы уязвимой для нападений с севера и востока, и у Франции не оставалось бы «порталов», через которые она могла оказывать влияние за пределами своих границ, чего Людовик не мог допустить. Поэтому война продолжилась – с большими потерями.

Территориальные требования и строительство фортификаций были одним способом воздействия на Людовика, а другой способ предполагал изменение природы французского правящего режима. Некоторые союзники начали задумываться: возможно, британские и голландские ценности будут лучше защищены, если дать Европе больше свобод, особенно Франции. Так, стараясь переманить на свою сторону население Брабанта, герцог Мальборо в 1706 году заявил, что Вена будет уважать традиционные конституционные права. В том же году накануне запланированного британского похода на Гиень союзники объявили себя поборниками французских свобод, пообещали восстановить Нантский эдикт и «полноценные» Генеральные штаты. В июне 1709 года Мальборо сообщил: страны «Великого альянса» требуют, чтобы Франция снова «управлялась тремя сословиями, и тогда христианский мир успокоится и не придется отбирать провинцию за провинцией». На деле союзники рассчитывали не навязать Франции парламент британского образца, а восстановить традиционные корпоративные свободы, которые притесняла французская монархия. Они ожидали, что тем самым обуздают экспансионизм Бурбонов путем конституционных и фискальных ограничений.[233]

Мальборо точно указал на один из величайших парадоксов европейской истории. Он, как и многие другие, верил, что конституционные свободы являются «фундаментом» британского национального величия, а потому содействие установлению подобных (пусть не аналогичных) свобод за рубежом одарит Британию союзниками, а не просто более успешными конкурентами. На практике предположение, что активное политическое участие будет способствовать умиротворению Франции, оказалось, мягко говоря, сомнительным. В июне 1709 года, возмутившись жесткими требованиями «Великого альянса», Людовик напрямую обратился к народу через своих интендантов[234] и епископов, разъяснил, зачем продолжает войну: «Хотя я разделяю горе, какое война причинила моим подданным, проявившим истинную верность, и хотя я показал всей Европе, что искренне желал бы принести мир моим подданным, я убежден, что они сами воспротивились бы этому миру на тех условиях, каковые в равной мере противоречат справедливости и чести французского народа». Текст этого обращения читали священнослужители во время служб по всей монархии. Оно вызвало волну народной симпатии к Людовику и вдохнуло во французов желание воевать.[235]

Мирные переговоры затянулись, война продолжилась. В августе 1709 года французы отразили нападение имперцев на Базель. Спустя месяц обе стороны сошлись в битве при Мальплаке. Ввиду больших расходов и нескончаемого кровопролития британская общественность начала выражать сомнения в целесообразности войны, а заседания парламента становились все более жаркими. В ноябре 1709 года консерватор Генри Сэчеверел произнес в соборе Святого Павла страстную проповедь, в которой обрушился на правительство. Его мишенью стало терпимое отношение к «диссидентам», но действительно воодушевила толпу, которая затем отправилась крушить город, внешняя политика. «Сэчеверел и мир!» – кричали погромщики, нападая на Банк Англии и на дома, где собирались «диссиденты». С фронта затем стали поступать печальные вести. В 1710 году британские силы в Испании потерпели поражение в битве при Бриуэге, а другие части, которых поддерживали австрийцы, – при Вильявиосе. Через год французские войска продвинулись далеко в глубь полуострова. Вигская политика континентальной вовлеченности была дискредитирована. Королева Анна распустила кабинет и заменила вигов администрацией тори во главе с Робертом Хэнли и Генри Сент-Джоном, позднее лордом Болингброком; это правительство придерживалось традиционной политики «флота и колоний». Вскоре виги потерпели также поражение на выборах, главным образом потому, что публика разуверилась в их большой стратегии.

В середине апреля 1711 года неожиданно скончался император Йозеф. Поскольку он не оставил сына, через полгода ему наследовал младший брат Карл, кандидат «Великого альянса» на испанский трон. Карл поспешно покинул полуостров, желая закрепить за собой новый титул и территории. Перед европейцами вновь замаячил призрак империи Карла V. Как заметил Сент-Джон, «если империя и испанские доминионы объединятся под властью этого князя [Карла], ход войны сильно изменится». Виги до тех пор утверждали: сила французов настолько велика, что справиться с ней может только объединенный блок Габсбургов. Впрочем, к этим словам не прислушивались. Сухопутная война в Европе стремительно утрачивала популярность. Палата лордов открыто контролировала британских полководцев. В декабре 1711 года в казнокрадстве обвинили самого герцога Мальборо. Фландрия отчаянно нуждалась в солдатах и деньгах, а ресурсы направлялись за рубеж, на плачевно закончившуюся экспедицию 1711 года против Квебека. К началу 1712 года британские войска в Европе фактически завершили кампанию; другие воюющие стороны тоже перестали сражаться, поскольку тоже были истощены.[236] Голландцы полагали, что Францию удалось сдержать, насколько это вообще возможно. Воевать хотелось лишь Карлу, поскольку испанское наследство еще не присвоено. Мирные переговоры поэтому прерывались столкновениями, но в апреле 1713 года британцы и голландцы в Утрехте пришли к соглашению с французами, а в марте следующего года император заключил Раштаттский мир с Францией.

Целью Утрехтского мира было сдерживание Франции. Империя вернула себе крепость Кель, отрезав французам доступ в эту часть Рейнской области. Критически важные испанские Нидерланды отошли к Австрии, благодаря чему последнюю удалось полнее вовлечь в сдерживание Франции. Британия и Голландия обязались «ревностно блюсти» пограничные крепости. Немало помогло то обстоятельство, что новый английский король Георг Людвиг Ганноверский, в 1714 году сменивший королеву Анну как Георг I, был яростным франкофобом и выказывал стойкое стремление выполнять союзнические обязательства.[237] Его собственное, несколько неустойчивое положение на троне, в свою очередь, гарантировалось голландцами. Благодаря приходу к власти Ганноверов, Британия не на словах, а на деле сделалась континентальной державой, заботам которой поручили безопасность Северной Германии. Британские конституционные свободы тем самым увязали с поддержанием баланса сил в Европе. В Италии Людовик уступил Габсбургам Ломбардию. Ее в качестве буфера прикрывала Савойя, которая прежде питала собственные надежды на Ломбардию; в «утешение» Савойе отдали Сицилию (позднее заменили Сардинией). Положение французов в Западном Средиземноморье серьезно ухудшилось после того, как Британия захватила Гибралтар и стала контролировать вход и выход из Средиземного моря. Захваченная Менорка была даже важнее, поскольку оттуда британцы могли отслеживать французский флот в Тулоне. Филиппа признали королем Испании («Великий альянс» отрекся от его каталонских союзников), но взамен ему пришлось отказаться от притязаний на французский престол.

Коммерческие и колониальные аспекты мира имели немалое значение, причем скорее по стратегическим, нежели сугубо экономическим причинам. Британия аннексировала целиком Ньюфаундленд, Новую Шотландию и весь рыбный промысел, что было важно для подготовки своих рыбаков. Также она приобрела желанное асиенто – монопольное право на торговлю с Южной Америкой, особенно на работорговлю. Это право досталось Британской компании Южных морей, основанной консерваторами в 1711 году в качестве противовеса учрежденным вигами банку Англии и Ост-Индской компании. Компания Южных морей собиралась не только извлекать выгоду для акционеров, но и использовать правительственные займы для проведения активной внешней политики. Между работорговлей и равновесием сил в Европе установилась прямая связь. Голландцев вознаградили особыми торговыми привилегиями за счет бывших испанских Нидерландов и их новых хозяев в Вене. Ради сохранения выгодного положения Амстердама река Шельда осталась закрытой для судоходства. Голландский экономический успех опирался помимо конкуренции и на дипломатию принуждения. Экономическая выгода была призвана помочь голландцам разместить гарнизоны в «барьерных» крепостях. Болингброк также стремился заключить торговый договор с Францией – не ради денежного дохода или «вовлечения» Бурбонов, но потому, что верил, что Британия способна выиграть в открытом экономическом соперничестве. В этом отношении для голландцев и британцев европейские коммерческие и стратегические балансы были тесно взаимосвязаны.