Гостеприимная Арктика - Вильялмур Стефанссон

Обдумав все обстоятельства и наметив план действий, я повернулся так, чтобы ветер дул мне в щеку под определенным углом; затем проверил на всякий случай по своему карманному компасу со светящимся циферблатом, не меняется ли направление ветра, и пошел так, чтобы выйти на берег примерно в 1–2 милях к востоку от лагеря.

Я знал скорость своей ходьбы и тщательно рассчитал продолжительность пути. Однако через некоторое время я начал беспокоиться, так как путь продолжался уже на час больше, чем я рассчитывал, а до берега все еще не удалось добраться. Было уже около 9 часов вечера, небо заволоклось тучами, и шел снег, так что даже темный предмет на снежном фоне можно было бы рассмотреть лишь в каких-нибудь 10 шагах.

К концу этого непредвиденного часа пути я был крайне изумлен тем, что споткнулся о груду валунов. Дело в том, что несколько лет назад, участвуя в дискуссии о геологическом характере, побережья, я, на основании личных наблюдений, доказал своему оппоненту, что валуны здесь имеются, но лишь в небольшом количестве. Однако количество валунов, о которые я теперь споткнулся, никак нельзя было назвать «небольшим». Я присел на один из них и стал размышлять.

Прежде всего у меня возникло предположение, что я вышел на побережье не к востоку, а к западу от лагеря и забрел в русло р. Шагаванакток, причем случайно вошел в дельту через узкий рукав и не попал ни на один из островов. Однако, тщательно обдумав эту гипотезу, я признал ее неправдоподобной. В начале моего возвращения с о. Кросс было еще сравнительно светло, пока я не оказался примерно в 8–9 милях от лагеря; затем я выбрал такое направление, чтобы выйти на берег в 2 милях к востоку от лагеря, и было бы абсурдом допустить, что за время 8-мильного перехода я ошибся больше чем на 2 мили. Отсюда следовало, что я нахожусь к востоку от лагеря. Однако и этот вывод казался абсурдом, так как из наблюдений прежних лет я помнил, что к востоку от лагеря тянется низкое побережье, а за ним расположена плоская равнина шириной в 2–3 мили. Между тем я натолкнулся на откос, покрытый валунами и напоминающий ледниковую морену. Из этих рассуждений как будто вытекал не менее абсурдный вывод, что я не нахожусь ни к востоку, ни к западу от лагеря. Но правильное решение задачи заключалось в том, что мои наблюдения в прежние годы были ошибочными и, вместо того чтобы выйти на низкую равнину, постепенно повышавшуюся по мере удаления от берега, я попал в замкнутую почти со всех сторон бухту с узким входом, которого прежде ни разу не замечал. Если бы этот вход не был узким, я обнаружил бы его, проходя летом в лодке вдоль побережья или проезжая по нему зимой на санях.

Поскольку я открыл неизвестную бухту, расположенную к востоку от нашего лагеря, мне оставалось лишь идти, придерживаясь ее береговой черты, что я и сделал. Сначала еще можно было рассмотреть в темноте неясные очертания откоса, но он постепенно становился все более пологим и низким, так что мне приходилось идти зигзагами, часто нагибаться и захватывать горстями снег или рыть охотничьим ножом ямки, чтобы определить, нахожусь ли я на травянистом грунте или на льду, покрытом снегом. Я знал, что расстояние до лагеря теперь составляет не более 3 миль по прямой линии, но весьма смутно представлял себе, в каком направлении его искать, а потому оставалось лишь придерживаться всех извилин бухты. На это ушло много времени, и я добрался до лагеря лишь к часу пополуночи, после 17 часов почти непрерывной ходьбы.

Я не ощущал никакой усталости. Когда человек обладает хорошей тренировкой, то даже после очень продолжительной ходьбы чувствует себя способным идти дальше; кроме того, я был в весьма приподнятом настроении, сознавая, что удачно решил чрезвычайно интересную задачу. Найдя данный момент особенно благоприятным для того, чтобы изложить моим спутникам столь поучительный случай, я прочел им о нем пространную лекцию. Лишь впоследствии я сообразил, что она едва ли сильно заинтересовала слушателей и что нельзя ожидать большой восприимчивости от людей, которые несколько часов прождали отсутствующего спутника, заснули от усталости и затем были разбужены среди ночи.

В свое время я внушал им, что один из основных принципов «полярной техники» заключается в следующем: человек, убедившийся ночью в том, что заблудился, должен спокойно остановиться и лечь спать в ожидании рассвета. Теперь один из слушателей спросил, почему я не последовал моему собственному правилу. Оказалось, что я ни разу не вспомнил об этом правиле, так как мне даже в голову не приходило, что я заблудился.

Только люди, проведшие много лет в таких специфических условиях, которые существуют в пустыне, океане или в Арктике, умеют отличать кажущиеся трудности от действительных. Мои два спутника, смышленые молодые люди, пришли в неописуемый восторг от простого трюка — использования снежных сугробов в качестве компаса при переходе через бухту шириной в 40 миль; и те же люди не усматривали ничего интересного или требующего особых комментариев в том, что я разыскал в темноте лагерь при вышеописанных обстоятельствах. За всю мою полярную практику у меня не было ни одного достижения, которым мне так хотелось бы похвастаться, как этими 8–9 часами, когда я ощупью брел в темноте сквозь метель и, преодолев соблазн пуститься напрямик, описывал зигзаги и рыл ямки в снегу, чтобы отличить сушу от морского льда, и когда я не сомневался, что каждый шаг приближает меня к лагерю, хотя не мог разглядеть его, пока не подошел почти вплотную. И вот, когда я хочу похвастаться своим достижением, никто не способен его оценить!

После моей сравнительно неудачной лекции мы начали было спорить, заблудился ли я или нет, но вскоре отвлеклись от этой темы, так как Мак-Коннелль сообщил, что он и эскимос не нашли мертвого кита, и добавил по секрету, что эскимос не особенно усердствовал во время поисков. Сначала они ехали по санной колее; затем Мак-Коннелль уже не смог ее различить и решил положиться на Ангутитсяка, так как наивно думал, что в подобных делах эскимосы непогрешимы. Но когда он потом спросил эскимоса, где колея, тот ответил, что уже давно потерял ее, но надеется найти. Такое заявление, может быть, свидетельствовало о большом оптимизме; однако Мак-Коннель полагал, что Ангутитсяку просто не хотелось резать китовое мясо на корм собакам, так как эту работу он считал слишком трудной.

На следующий день я снова послал Мак-Коннелля и Ангутитсяка искать кита, а сам вышел на прогулку в другом направлении. На обратном пути я подошел к тому месту, где, согласно моим предположениям, должен был находиться кит, и действительно нашел его, а также обнаружил много признаков, доказывавших, что несколько недель назад сюда приходили эскимосы за мясом. Однако следов Мак-Коннелля и Ангутитсяка нигде не было видно. Когда я вечером вернулся домой, мне доложили, что и на сей раз по какой-то загадочной причине найти кита не удалось. Было и смешно и досадно слышать это. Так как мы уже потеряли двое суток, я решил прекратить «поиски» кита, и на следующее утро мы выступили в дальнейший путь к мысу Коллинсона, рассчитывая встретить эскимосов, у которых можно будет достать корм для собак. Этот расчет вскоре оправдался: встречные эскимосы сообщили, что Наткусяк действительно побывал в здешних местах, а затем отправился к мысу Коллинсон, чтобы навестить наши суда, и что поблизости находится оставленный Наткусяком склад китового и тюленьего мяса. На следующий день мы взяли из этого склада необходимое нам количество мяса.