Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции) - Огюстен Кошен

Вот некоторые из этих «мелких фактов»; я не говорю о крупных — о Ревельоне[62], о Бастилии, об октябрьских событиях. Вы согласитесь, что происшествия такого масштаба заставят померкнуть первоначальный философский Париж, дебаты в Ассамблее; Тэн счел возможным поместить их в самом начале. Г-н Олар более принципиален: он ни слова не говорит об этом в своей «Политической истории…», даже в четвертой части. Как философы того времени, он закрывает двери храма, чтобы не слышать воплей снаружи, закрывает окна, чтобы не видеть зарева горящих замков и парада отрубленных голов: это все происшествия, случайности; он работает при «свете» философии, но не при дневном свете реального мира; и это его право. Здесь скорее предвзятость суждения, нежели какой-то метод и выбор темы, которые, конечно, заслуживают того, чтобы иметь своего историка; и в интересах истории — мы скажем потом почему, — установить официальную версию якобинизма.

136

Но из этого не следует, что его реальная история должна остаться без внимания; и эту историю надо изучать по случайностям и фактам, как понял это Тэн.

3. Метод Тэна

В эрудиции Тэна есть огромные пробелы, собирая материал как придется и без метода, он часто пропускал самое лучшее — таков второй упрек г-на Олара. Он подает его, касаясь архивных источников, в очень доходчивой форме — подсчитывая архивные папки, которые цитирует Тэн, в каждой серии списка, и вычитает это количество из общего количества папок в серии: разница и есть мера (я хотел сказать — коэффициент) нерадивости Тэна. Так, в томе I «Революции» Тэн рассмотрел лишь 3 папки из серии D XIX из 103! 3 из D XXIX, из 94! 37[63] из F7 из 92 имеющихся!

Это, конечно, очень простой и впечатляющий прием. Однако мы от него откажемся по нескольким причинам: во-первых, при этом предполагается, что Тэн знаком лишь с тем, что цитирует, а это неверно: так и сам г-н Олар говорит нам (с. 38), что он в «Старом Порядке» использует 8 папок из D XIX: значит, когда он писал «Революцию», он знал больше тех трех документов, что процитировал в этой книге. Да простит меня читатель, что я говорю о таких пустяках: содержание папок очень неоднородно,

137

редко удается охватить все. Например: если Тэн в «Стихийной анархии» цитирует главным образом Н 1453 и 274, а остальные 1800 папок серии Н не цитирует, то это потому, что в первой он нашел списки восстаний 1789 г., составленные интендантом по приказу министерства, т. е. весьма полезное досье для систематической работы, и к тому же не имеющее аналогов; во втором — досье волнений в Провансе, о которых он подробно рассказывает, в качестве примера, — это другой уникальный случай.

Кто бы осмелился, — великий Боже! — пересечь двор отеля Субиз, если бы невозможно было работать с такой-то серией, не открывая всех числящихся в ней папок, даже не упоминая их? Как если бы был такой ресторан, где нужно было бы или съесть все дежурные блюда, или же уйти натощак. Такие крупные едоки, как Тэн, — 50 папок, процитированных более 200 раз в одной лишь книге «Конституанты», — заняли бы еще видное положение; но что будет с малоежками вроде г-на Олара, который цитирует в своей «Политической истории…» за такой же период лишь 9[64], 2 из серии С — из 563! 4 из серии D IV — из 72! одну из D XIXX bis — из 44! 2 из Т — из 982! и ничего из F 1С III (за которую упрекает Тэна, что тот ее не цитирует), ничего из Н, из F 7, из D XIX (за которые упрекает, что цитирует слишком мало…).

Не будем настаивать: ни Тэн, ни г-н Олар не исчерпали своих источников; как это сделать, если тема так обширна? И зачем это делать в Париже, если неизвестны провинциальные фонды? Речь может идти лишь о выборе. Посмотрим, в каком

138

направлении каждый из них сделает свой выбор, попытаемся лучше понять их намерения, чем подсчитывать ссылки. К тому же это противопоставление не составит труда и будет весьма показательным: разрабатывая одну и ту же тему — историю общественного мнения — Тэн и г-н Олар как будто сговорились черпать из разных источников.

В целом можно сказать, что Тэн ищет личных и частных свидетельств, устраняя, насколько возможно, официальные описания и пропагандистские листки, все то, что написано для публики[65]. Г-н Олар — наоборот.

Возьмем, например, период Конституанты (Тэн, «Революция», т. I; Олар, «Политическая история…», гл. I–VII). Тэн приводит около пятидесяти мемуаров — почти все, что появилось к его времени, — и около тридцати сочинений из вторых рук; он просмотрел в архивах 49 папок и один реестр: корреспонденцию администраторов — старого, королевского строя — интендантов, военных комендантов (Н, F 7, КК 1105) — и нового — администраторов департаментов, округов (F 7); материалы судебного следствия (Y); кое-какие документы комитетов Конституанты (D XIX, XXIX); что касается газет, только две, обе умеренного направления, одна правого, другая левого, «Меркурий» и «Монитор» — скорее, информационные, нежели идеологические, в которых Тэн ищет прежде всего факты, а не доктрины. Он отбрасывает целиком все патриотические газеты и объясняет почему: историк тут ничего для себя не найдет — «едва ли он найдет там ценный факт или деталь, документ, который воссоздаст перед его глазами индивидуальное лицо…» —

139

ничего, кроме «бессодержательных общих мест»[66]. Он также не обращает внимания на массу памфлетов (Bibl. nat., Lb 27, 39, 40 и др.) и вообще на все, что рассчитано на общественное мнение, что старается повлиять на него — официальные или официозные протоколы с их намеренными умолчаниями (серии С, выборы, F 1С III, окружные заседания и т. д.[67], Барэр и Ле Одей), наказы, петиции, адреса с их манерным энтузиазмом.

Таковы методы расследования, и отсюда его результаты. Тэн понимает свою роль историка как роль следователя. Он выбирает, расспрашивает, сводит свидетелей на очной ставке; заново проводит следствие по великому процессу, из которого до него были известны лишь защита или обвинение. Это ново; никто не приводил столько свидетелей, и никто не допрашивал так пристально. И в этом прогресс: ибо авторы мемуаров или корреспонденты министров обычно являются надежными свидетелями, поскольку пишут либо сами для себя, либо ради осведомления своего начальства, а не ради возбуждения публики; поскольку большинство их — люди опытные, благовоспитанные и здравомыслящие, которые умеют рассказать, ничего не преувеличивая с испуга и не искажая преднамеренно.

140

Отсюда такой точный и живой протокол, тем более поразительный, что он составлен с той очевидной добросовестностью, которая является выдающейся чертой характера Тэна.

И все же это отлично проведенное следствие заходит в тупик в одном пункте: преступление доказано, убийство признано — но мотивы, даже средства остаются неизвестными. Фигуры, сцены восстановлены с большой точностью, с блеском деталей и доказательств, с подобающей строгостью комментариев; и, однако, вопреки правилам, это еще больше сбивает с толку и дезориентирует. С самого начала Революция предстает как какой-то беспримерный и бесцельный приступ помешательства; никакого соответствия между причинами общего порядка, довольно-таки банальными, которые открывают главы, и фактами, странными и точными, которые идут дальше: взрыв дикости в 1789 г. — гнусные убийства г.г. Бертье, Бельзанса, Юэ и стольких других — непостижимая тирания Пале-Рояля — великое помутнение разума Конституанты — и позднее ад 1792–1795 гг. Тэн рисует душераздирающую картину: это прекрасное королевство, достигшее такого культурного совершенства; это поколение, так превосходящее нас в том, что касается вкуса, культуры, учтивости в широком, старинном смысле слова; этот век, о чьих останках спорит наш век и чьи мельчайшие реликвии неловко копирует, как варвары копировали остатки римской античной культуры, — все это вдруг за несколько месяцев потонуло в крови и жестокости под тупой тиранией якобинского Калибана. Не знаешь, что и думать об этом; сомневаться не приходится, поскольку факты в конце концов налицо — точные, многочисленные, бесспорные. Но — непонятные.

141

Отсюда и критика: она касается не столько фактов, сколько объяснений, и придирается больше к правдоподобию, чем к доказательствам: «„Революция“ Тэна, — говорит г-н Сеньобос, — это изображение дуэли, в котором стерли одного из противников, отчего другой стал казаться сумасшедшим»[68], или еще, подхватывает г-н Олар (с. 179, 304), это как описание осады Парижа без пруссаков.

Разумное замечание, я считаю, но приложимое ко многим, кроме Тэна, и которое зависит от предмета, к которому относится, — политической истории революционной демократии. Действительно, эта тема представляет трудности особого рода, что надо учитывать.

Можно сказать, что история режима общественного мнения дает материал для двух видов расследования.

Первое будет заниматься легальным состоянием, признанными принципами, объявленными программами, историей официальной — слово, родившееся вместе с демократией и для ее пользования. Нет более легкого исследования, понятно, почему: тут мы как бы перед сценой, в этаком политическом театре, где все подготовлено, чтобы было хорошо видно и понятно «новому владыке мира», как в 1789 г. называли общественное мнение, и чтобы оно одобрило все это. Цель каждого политического деятеля — заставить себе аплодировать, и его первая забота — показать себя, извлечь больше пользы из взятой на себя роли. Теперь нет ничего удобнее, как описать эту роль, отметить слова и позы персонажа. Вот почему о революции пишет столько