Королева Виктория - Филипп Александр

У Леопольда уже был на примете свой кандидат в жени-хи для наследницы богатого английского королевства — его племянник Альберт, второй сын герцога Кобургского, который был на три месяца моложе Виктории. Дядя давно мечтал об этом браке и прививал Альберту те же моральные принципы, на которых воспитывал Викторию. Альберт, рано потерявший мать, всю свою сыновью любовь перенес на дядюшку Леопольда, что роднило его с кузиной.

Визит в Англию герцога Эрнеста и двух его сыновей, Эрнеста-младшего и Альберта, был запланирован на середину мая. Но на этот раз король не выдержал: эти проклятые Кобурги никак не оставят его в покое! Он даже хотел запретить их судну заходить в английские порты, что послужило поводом для саркастических замечаний Леопольда. «Сей-час, когда в английских колониях отменили рабство, — писал он племяннице, — я не понимаю, почему тебя в Англии по прихоти королевского двора держат взаперти, словно маленькую белую рабыню, а ведь он тебя не покупал и, насколько мне известно, ты никогда ничего ему не стоила, король даже шестипенсовой монеты никогда на тебя не потратил».

18 мая Эрнест-младший и Альберт все же приехали в Англию и привезли с собой подарок — птенца попугая лори. Братья сразу же очаровали Викторию. Особенно Альберт: «Он такой же высокий, как Эрнест, но покрепче, и удивительно красивый...» Эрнест был брюнетом, а у Альберта были такие же, как у нее самой, большие голубые глаза и светло-каштановые волосы: «Невозможно было не поддаться очарованию его личности, столько в нем было доброты, нежности и ума». Оба брата имели склонность к музыке и живописи, «особенно Альберт». Виктория также отметила, что в церкви Альберт внимательно слушал проповедь. И, наконец, он произвел благоприятное впечатление на тетушку Аделаиду, что очень порадовало Викторию.

Огорчило ее лишь то, что Альберт любил рано ложиться спать. Он так устал от бесконечных приемов, что на балу в Сент-Джеймсском дворце, устроенном королем по случаю дня рождения Виктории, едва не потерял сознание после первых же двух танцев. Следующий день ему пришлось провести в постели. «У нас тут кое-кто заболел», — писала его кузина дяде Леопольду.

Зато последняя неделя прошла просто чудесно: «Он обладает всеми достоинствами, о которых только можно мечтать, чтобы сделать меня совершенно счастливой. И мне остается лишь просить вас, дорогой мой дядюшка, позаботиться о его здоровье, поскольку теперь этот человек очень дорог мне». Отъезд двоюродных братьев вызвал у нее потоки горьких слез.

В середине лета опять начались ссоры с королем, избежать их никак не получалось. Вильгельм IV пригласил герцогиню на ужин в честь дня рождения королевы, который должен был состояться 13 августа, и на свой собственный день рождения 20 августа. Герцогиня, находившаяся в это время в Клермонте, высокомерно ответила, что не сможет присутствовать на приеме в честь королевы. Ее собственный день рождения приходился на 15-е число, и она собиралась отметить его в компании брата Леопольда. Но не привезти дочь в Виндзорский дворец на день рождения короля она никак не могла.

В день их приезда Вильгельм IV был в Лондоне, где открылась внеочередная сессия парламента. Когда он уезжал из столицы, ему в голову пришла идея заглянуть в Кенсингтонский дворец. Он давно подозревал свою невестку в том, что, несмотря на его запрет, она заняла там королевские покои, состоявшие из семнадцати комнат. Своими собственными глазами он убедился в том, что его подозрения не были беспочвенными, и пришел в ярость: «Эта ужасная женщина опять нанесла мне удар!»

Вне себя от гнева он помчался в Виндзор со скоростью, на какую только была способна восьмерка его лошадей. В десять часов вечера он вошел в зал, где его ждали гости. Ни с кем не поздоровавшись, он направился прямо к Виктории, взял ее руки в свои и отеческим тоном, на какой только был способен, стал говорить, как он рад ее видеть и «как сожалеет о том, что не может делать этого чаще».

Потом, повернувшись к герцогине, он тут же сменил выражение лица и тон. И напомнил невестке, что та позволила себе нарушить его волю. А он не намерен больше терпеть подобную дерзость.

На следующий день на обеде на сто персон, устроенном в честь короля, герцогиня сидела справа от него, а Виктория — напротив. В тот момент, когда гости предложили за него тост, Вильгельм IV вдруг встал и разразился злой обличительной речью в адрес герцогини: «Я молю Бога о том, чтобы он даровал мне еще девять месяцев жизни. И тогда, после моей смерти, не будет никакого регентства. И я испытаю огромное удовлетворение оттого, что оставлю королевскую власть на личное попечение этой юной барышни, а не передам ее в руки присутствующей здесь особы, окружившей себя одержимыми дьяволом советчиками и не способной самостоятельно и достойно действовать на том высоком уровне, на каковой ее могло бы вознести. Среди множества самых разных причин для недовольства больше всего меня расстраивало то, каким образом эта юная барышня была отлучена от моего двора». Королева покраснела как рак, Виктория расплакалась, а остальные присутствующие от удивления замерли и затаили дыхание. Когда король наконец сел на место, герцогиня встала и потребовала свою карету. Добрейшей Аделаиде с трудом удалось успокоить ее, а затем и короля.

Здоровье Вильгельма IV все ухудшалось, но не так быстро, как хотелось бы «кенсингтонскому клану». С каждым днем, приближавшим Викторию к совершеннолетию, у герцогини и Конроя таяли надежды на регентство. Мать с дочерью по-прежнему спали в одной комнате и пели дуэтом перед гостями, но больше не разговаривали друг с другом. Принцесса чувствовала себя счастливой, лишь когда разучивала арии из итальянских опер со своим учителем музыки Лабланшем. Этот французский баритон, начинавший карьеру в миланском Ла Скала, был большим специалистом по Моцарту и Россини. А голос у его ученицы королевских кровей был чистым, хотя и слабоватым.

Герцогиня, завидовавшая дочери и совершенно терявшая голову при мысли, что может лишиться почестей, к которым успела привыкнуть, написала под диктовку Конроя новое письмо премьер-министру лорду Мельбурну. В нем она требовала, чтобы в случае смерти короля ее назначили регентшей до исполнения Виктории двадцати одного года. По ее словам, принцесса пока еще была совершенно не способна самостоятельно править страной.

В свою очередь, Вильгельм IV отправил в Кенсингтонский дворец своего лорда-камергера Конингема с посланием для Виктории, которое «дьявольская парочка» попыталась перехватить. Но лорд Конингем высокомерно заявил, что имеет приказ передать послание принцессе в собственные руки. Король даровал Виктории на личные нужды ренту в размере 10 тысяч фунтов стерлингов и право по своему усмотрению выбирать себе придворных дам. Конрой самолично написал ответ, отклоняющий эти подарки, и следующим же утром заставил принцессу подписать его. «Эти слова исходят не от Виктории!» — с горечью воскликнул король.