Третий рейх во взятках. Воровство и бардак немцев - Максим Кустов

Надо, конечно, признать, что не все немецкие генералы вели себя как Беслер, Пиккерт, Гейтц и им подобные.

Попрощавшись с сыном-лейтенантом, покончил жизнь самоубийством генерал Штемпель.

Генерал-лейтенант фон Гартман, командир 71-й пехотной дивизии, сказал: «Я намерен самое позднее завтра пойти к моим пехотинцам на передовую. В их рядах и среди них встречу я смерть. Плен для генерала — бесчестье».

Он не был болтуном, этот генерал, дивизия которого в 1940 году взяла северные форты Вердена — Во и Дуомон. Ее вполне заслуженно прозвали «везучей». Но ее везение кончилось в Сталинграде.

Фон Гартман действительно пошел на передовую, встал на железнодорожной насыпи и принялся стрелять в наступающих красноармейцев. Искал смерти в бою — и нашел ее. В вермахте не все генералы на него походили.

Но вернемся к генералам-«барахольщикам». Надо отметить, что трогательнейшая забота о своем личном имуществе в плену была свойственна многим немецким генералам.

Например, генерал Фридо фон Зенгер, сдавшийся союзникам в Италии, в своих мемуарах с надлежащей серьезностью написал о невероятных страданиях, перенесенных им в плену: «В конце лета 1945 года большинство из нас, то есть тех, кто не был в ожидании предъявления обвинения, погрузили в поезд и отправили на север. Из личных вещей у меня сохранились еще резиновая ванна, немного чая и спиртовка. На перевале Бреннер я принял ванну, поставив ее на путях между рельсами, благо рядом нашлась вода, а потом разделил свой чай с одним товарищем.

В Хайльбронне мы сошли с поезда и прошли пешком утомительный путь до нового лагеря. У нас не было сил тащить свой багаж, а охранники угрожали нам. Я оставил дорожный сундук прямо на дороге и почувствовал себя изгнанником, лишенным всего. Увидев наше состояние, девочка лет десяти-двенадцати расплакалась».[86]

И этот человек, командуя 17-й танковой дивизией, должен был в декабре 1942 года пробиться к Паулюсу! В 1944 году под его командованием 14-й танковый корпус несколько месяцев удерживал позиции у Монте-Кассино.

Что любопытно: посвятив описанию этого сражения целую главу своих мемуаров, генерал ничего не написал о действовавших там против его войск польских частях. Очень сильное впечатление на него произвели укомплектованные арабами французские части, писал он об американцах и англичанах, новозеландцах и гуркхах. А вот со знаменитыми «алыми маками у Монте-Кассино» как-то у него не сложилось. То ли поляков сильно не любил и писать о них не хотел, что для немца неудивительно, то ли потрясли своим героизмом они только самих себя, но не противника.

Так или иначе, но был генерал фон Зенгер очень опытным боевым генералом. И при этом не стеснялся всерьез писать про пережитую им в плену ванносундучную трагедию и плачущую от жалости к нему девочку.

Бедный, бедный генерал фон Зенгер, несчастная жертва злых охранников! Девочка плачет не о том, что шарик улетел, а из-за горемыки генерала, который в плену остался без персональной резиновой ванны и родного сундука.

Но фон Зенгер, по крайней мере, страдал от разлуки со своей ненаглядной ванной, находясь со своими бывшими подчиненными в плену у союзников в неплохих условиях.

А вот его сталинградские коллеги о личном имуществе беспокоились совсем в другой, катастрофической для обычных солдат и офицеров ситуации.

Дивизии этих генералов потеряли большую часть личного состава, впереди у уцелевших немецких военных был весьма нелегкий плен. Они шли сдаваться, уже будучи классическими доходягами, в самом буквальном смысле умирая от голода.

Снять штаны с обозника и отдать Оберкоту

Иван Людников, во время Сталинградской битвы командовавший 138-й стрелковой дивизией, в воспоминаниях описал, как выглядел немецкий пленный, захваченный еще за несколько недель до капитуляции 6-й армии:

«Разведчик Александр Пономарев доставил в штаб дивизии пленного, весь вид которого мог служить убедительной иллюстрацией к тезису «Гитлер капут». На ногах у гитлеровца — что-то напоминающее огромные валенки на деревянных подошвах. Из-за голенищ вылезают пучки соломы. На голове поверх грязного ситцевого платка — дырявый шерстяной подшлемник. Поверх мундира — женская кацавейка (результат грабежа или подарок «зимней помощи»? — Авт.), а из-под нее торчит лошадиное копыто. Придерживая левой рукой «драгоценную» ношу, пленный козырял каждому советскому солдату и звучно выкрикивал: «Гитлер капут!»

Сдавая «языка» майору Батулину, разведчик Пономарев смущенно пояснял:

— Не глядите, что такого дохлого приволок… Он фельдфебельское звание имеет. У них сам фюрер в фельдфебелях ходил, а у этого еще и фамилия особая — Оберкот.

Оберкот охотно поведал то, что нам давно уже было известно. Никакой ценности его показания не представляли, и запомнился этот фельдфебель лишь потому, что был взят в плен при весьма любопытных обстоятельствах.

За передним краем на ничейной полосе долго лежал лошадиный труп, служивший пристрелочным ориентиром для наших снайперов и пулеметчиков. Однажды ночью при свете неожиданно пущенной кем-то ракеты наши бойцы увидели двух немецких солдат, которые бежали от мертвой лошади к своим траншеям. Гитлеровцы что-то волокли за собой. А утром стало ясно, чем занимались ночные «охотники»: они вырезали огромный кусок конины.

Разведчик Пономарев взял этот случай на заметку и устроил засаду у замерзшей конской туши. Пономарев рассудил правильно. На следующую ночь он подкараулил двух гитлеровцев. Одного пришлось застрелить в стычке, а другого — это и был фельдфебель Оберкот — удалось захватить.

По телефону нам сообщили, что Пономарев повел фельдфебеля в штаб дивизии; однако миновал час, другой, а разведчик с «языком» все не появлялся… Сопровождая пленного, Пономарев встретил знакомого бойца, знавшего немецкий. Разведчику очень хотелось определить, какую «фигуру» он захватил, и, главное, выяснить, как может нормальный человек жрать дохлятину. Фельдфебель рассказал о себе и своих голодающих товарищах, которых он уже потчевал падалью. Заметив, что наш разведчик брезгливо поморщился, немец попросил переводчика слово в слово записать такие слова: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал».[87]

Господина немецкого фельдфебеля, это живое воплощение казарменного порядка, довести до такого непотребного состояния — очень непростая задача, это надо суметь!

Командир 13-й гвардейской стрелковой дивизии Александр Родимцев в своих мемуарах процитировал приказ командира 134-й германской пехотной дивизии:

«1. Склады у нас захватили русские; их, следовательно, нет.

2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохие в боевых частях.

3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.

Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.

4. Я не возражаю против ношения русских штанов».[88]

Можно предположить, что Родимцев приводил эту цитату с вполне заслуженным удовлетворением.

Идея о снятии штанов с превосходно обмундированных обозников, безусловно, была стратегически безупречна. Если бы еще «раскулачить» продовольственные запасы штабников и интендантов… А вот инструкция о том, как латать заднюю часть штанов — похлеще севастопольской носково-перчаточной инструкции. При ее создании была проделана еще и большая умственная работа. А то без указаний командира дивизии солдаты до этого не додумались бы. Против ношения русских штанов он не возражает. Да ведь эти штаны сначала с владельца снять надо. А на дворе не июнь сорок первого, не июль сорок второго, а сталинградский январь сорок третьего, во всей его неповторимой, величественной красоте.

Советские кинооператоры весьма профессионально сняли исторические кадры исхода колонн пленных немецких солдат из Сталинграда. Очень четко видно, что они находятся, что называется, на пределе. Замечательные кадры! Один только немецкий солдат в нелепых эрзац-валенках чего стоит!

Вот стоило бы еще подробнейшим образом заснять на кинопленку или сфотографировать содержимое генеральских чемоданов и их владельцев. Такие фото в сочетании с фотографиями немецких солдат-сталинградцев, того же Оберкота, были бы прекрасным козырем в пропагандистской войне.

Что сказал бы фельдфебель Оберкот о наличии у их генералов специального шоколада для летчиков, коньяка и тяжелой проблеме пяти чемоданов с барахлом? Жаль, что советские пропагандисты упустили такую возможность.

Впрочем, и без этого после Сталинградской эпопеи у многих немецких военных, что называется, «вопросы накопились» к своему руководству.