История импрессионизма (Часть 2) - Джон Ревалд

Среди других участников выставки был Гоген, который в 1885 году возвратился в Париж, после того как провел в высшей степени неудачный год в Копенгагене. Там он пытался представлять несколько крупных фирм, но потерпел неудачу. Устроил выставку, которая спустя несколько дней была закрыта по приказу Академии; положительные отзывы в газетах были задержаны, оппозиция была настолько яростной, что ни один окантовщик не осмеливался делать ему рамы из опасения потерять клиентов. Оставив жену с четырьмя детьми в Дании, он в конце концов вернулся во Францию со старшим сыном Кловисом, который вскоре серьезно заболел. Вследствие этого Гогену пришлось наняться расклейщиком афиш. Вскоре он сам вынужден был провести несколько месяцев в госпитале. Поместив Кловиса в пансион, он в конце концов умудрился уехать на побережье Нормандии, по-видимому, продав несколько картин из своей коллекции. На побережье он встретился с Дега и поссорился с ним. Возможно, что, подобно Писсарро, Дега возражал против стремления Гогена как можно скорее завоевать успех, потому что впоследствии Гоген говорил: "А на Дега я не обращаю никакого внимания, я не собираюсь истратить жизнь, копаясь с одной деталью в течение пяти сеансов. Если исходить из цен на масло, это получается слишком дорого". 2

Несмотря на невероятные трудности, Гоген упрямо продолжал работать, и к новой выставке у него был готов ряд картин. Гоген представил художникам своего друга и бывшего коллегу по банку Шуффенекера. Берта Моризо и ее муж дали согласие допустить на выставку его работы.

Неизвестно, заставило ли Моне отказаться от участия в выставке включение Гогена и Шуффенекера, но вернее всего, что это решение было подсказано ему участием Сёра и Синьяка. Кайботт встал на сторону Моне. После некоторого колебания Ренуар тоже сообщил, что не будет принимать участия, следом за ним отказался присоединиться к остальным и Сислей. Моне и Ренуар решили вместо этого выставляться на "Международной выставке" у Пти, так же как и Рафаэлли. Рафаэлли, бесспорно, понял, что импрессионисты не заинтересованы в его участии и, со своей стороны, тоже, видимо, счел их общество компрометирующим. Дега, наконец, отказался от Рафаэлли и на этот раз охотно, так как теперь его никто об этом не просил. "Открытие состоится 15-го, - сообщал Дега в начале мая Бракмону. - Все происходит в страшной спешке. Вы знаете, что условие не выставляться в Салоне остается в силе. Вы не выполнили этого условия, но как обстоит дело с вашей женой? Моне, Ренуар, Кайботт и Сислей еще ничего не ответили. У меня сейчас нет времени объяснять, где мы нашли средства на расходы. Если входная плата не покроет этих расходов, все участники будут обходить публику с тарелкой. Помещение не так велико, как хотелось бы, но расположено замечательно. Это второй этаж "Мезон Доре" на углу улицы Лафитт. Фирма Яблочкова предложила нам оборудовать электрическое освещение". 3

Из друзей Дега принимали участие в выставке только госпожа Бракмон, мисс Кассат, Форан, Руар, Тилло и Зандоменеги. К ним присоединился новичок - Одилон Редон.

В качестве еще одного новичка участвовала графиня де Рамбюр, чьи произведения, как говорил критик Феликс Фенеон, "не осмелились упомянуть в каталоге".

В то время как художники деятельно готовились к восьмой выставке, Дюран-Рюэль собрал триста картин, которые намеревался везти в Америку. Писсарро удалось убедить его включить несколько работ Синьяка и Сёра; последний вручил торговцу свое "Купание", выставлявшееся в первом "Салоне независимых". В марте 1886 года Дюран-Рюэль отбыл в Нью-Йорк с очень хорошим подбором картин из своей большой коллекции. 4 От успеха этого предприятия зависело не только его собственное будущее, но в какой-то мере и будущее опекаемых им художников.

Тогда как выставка Дюран-Рюэля в Нью-Йорке была названа "Работы маслом и пастелью импрессионистов Парижа", сами художники еще раз изгнали слово "импрессионизм" со своих афиш и назвали свою выставку "Восьмая выставка картин".

Она должна была длиться с 15 мая по 15 июня (время, выбранное Дега) и помещалась над рестораном "Мезон Доре", в здании, стоящем на углу улицы Лафитт и Итальянского бульвара. 5

Дега выставил две пастели, изображающие женщин в шляпной мастерской (Мери Кассат иногда позволяла ему сопровождать себя, когда ходила примерять шляпы), и серию, состоящую из семи пастелей, озаглавленную "Серия обнаженных женщин - купающихся, моющихся, вытирающихся, причесывающих волосы или сидящих за туалетом в то время, как их причесывают". В этих пастелях он попытался подойти к изображению обнаженных с совершенно новой точки зрения. "До сих пор, - объяснял он, - обнаженная модель всегда изображалась в позах, предполагающих присутствие зрителей". Вместо того, чтобы показывать обнаженные модели сознающими свою наготу и в позах, выбранных художником, Дега предпочитал наблюдать их естественную обнаженность - "как бы подсматривая в замочную скважину". 6 Он установил в мастерской ванны и тазы и наблюдал, как его натурщицы занимались купанием и уходом за собой.

Писсарро, Гийомен и Гоген выставили каждый около двадцати картин и пастелей. Работы Писсарро были характерны для его новой манеры; среди работ Гогена были некоторые, сделанные в Руане, Нормандии, Бретани, а также в Дании. Берта Моризо выставила двенадцать картин и ряд акварелей и рисунков. Сёра тоже послал несколько рисунков, ряд пейзажей, написанных в Гранкане, где в 1885 году он провел несколько летних месяцев, и свою большую картину "Гранд-Жатт", иератическую и обобщенную композицию, изображающую воскресную публику, расположившуюся на лужайках и под деревьями на островке Гранд-Жатт в Аньере, неподалеку от Парижа.

Среди гуляющих в тени людей выделялась дама в синем платье, держащая на привязи маленькую обезьянку.

Новая выставка уже заранее вызвала любопытство, возбужденное слухами, касающимися большой композиции Сёра. Джорджу Муру рассказал один из его друзей, что там была огромная картина, написанная тремя красками: светло-желтой - солнце, коричневой - тени и все остальное небесно-голубого цвета. Кроме того, говорили, что там была дама с мартышкой, хвост которой был свернут кольцом, и что длина этого хвоста равнялась трем ярдам.

Мур поспешил на открытие выставки, и хотя картина не совсем соответствовала описанию, там действительно была мартышка и достаточное количество других странностей, чтобы оправдать хохот, "шумный хохот, утрированный для того, чтобы как можно больше обидеть". 7

Впоследствии Синьяк вспоминал, что в день открытия выставки друг Мане Стевенс "непрерывно носился взад и вперед между "Мезон Доре" и соседним кафе Тортони, вербуя своих приятелей, потягивающих пиво на знаменитой террасе; он приводил их взглянуть на картину Сёра, чтобы показать, до чего дошел его друг Дега, приветствуя подобные ужасы. Он бросал деньги на турникет, даже не ожидая сдачи, так спешил привести завербованные им силы". 8

Выставка, на которой импрессионизм был представлен лишь Бертой Моризо, Гийоменом и Гогеном, вызвала много дискуссий. В то время как некоторые посетители были шокированы обнаженными женщинами Дега и объявляли их непристойными, 9 большая часть публики была заинтригована и забавлялась работами Сёра и его последователей; работы эти висели в слишком узкой комнате, где их трудно было смотреть. Немногие признавали исключительную оригинальность этих картин, и когда бельгийский поэт Верхарн с восторгом говорил о них некоторым художникам, они хохотали и осыпали его насмешками. 10

Общему смятению способствовал еще тот факт, что публика и критики не могли отличить друг от друга Сёра, Синьяка и обоих Писсарро. Необычность картин, созданных этими различными художниками, работающими идентичной палитрой и опирающимися на общий метод, была слишком поразительна для того, чтобы посетители могли обращать внимание на тонкие индивидуальные отличия.

"Гранд-Жатт" Сёра, занимающая в комнате центральное место, лиризм Синьяка и наивная строгость Камилла Писсарро игнорировались, и критики заявили, что новый метод окончательно уничтожил индивидуальность художников, применявших его. Джордж Мур вначале даже решил, что это какая-то мистификация и, поскольку картины висели низко, вынужден был встать на колени и внимательно изучать полотна, прежде чем смог отличить работы Писсарро от Сёра. 11

Критики, не склонные к внимательному исследованию, поспешили встретить это новое искусство своими обычными остротами. Но даже серьезные свободомыслящие авторы не могли скрыть своего неодобрения, видя в этих работах только "упражнения вычурных виртуозов". 12

Новый друг Писсарро, романист Октав Мирбо, дошел даже до того, что усомнился в искренности Сёра. Его отношение, по-видимому, было типично для тех немногих поклонников, которых приобрел Писсарро после тридцати лет занятий живописью. Никто не желал следовать за ним по новому пути, который он избрал. Казалось, ему придется начинать борьбу сначала в окружении людей, годившихся ему в сыновья.