Смерть в темпе «аллегро» - Константин Валерьевич Ивлев

он в другую комнату хотел выбежать – а он схватил со стены саблю и бегал за кузеном, желая порубить его на куски. Игроки, конечно, взяли его под руки, выхватили саблю – но как знать, вдруг вспомнилось… Тут мотив, конечно, совсем другой, чем у Званцева.

Васильевскому налили очередной бокал шампанского, от которого он не только не хмелел, но, кажется, даже стал излагать мысли еще отчетливее, чем без него.

– Как полагаете – он имел больше оснований желать смерти Дмитрия Павловича? – осведомился Филимонов.

– Не знаю… – протянул Виктор Васильевич. – Нет такого эталона в палате мер и весов, чтобы измерять ненависть. Может быть, что Званцев имеет больший мотив – все-таки дело касалось не только его чести, но и его супруги. Другое дело, что он мягкий, покладистый человек. А Гагаринский, напротив, вспыльчив: в состоянии аффекта мог и убить. Не знаю, честное слово. Я бы предположил, что одинаковой силы мотивы. В отличие от третьего, кстати – у него оснований желать смерти было куда как больше…

– И кто третий?

– Не буду от вас ничего скрывать, скажу откровенно: это я.

Глава 8

Сыщики, в общем, не удивились подобному заявлению: слишком часто виновный на первом же допросе заявлял, что имел мотив совершить преступление. Такому преступнику нельзя отказать в уме: по крайней мере, эта стратегия лучше, чем отрицать очевидное или надеяться, что ничего не вскроется.

– Вы ненавидели кузена? – поинтересовался Уваров.

– Зачем же? Мы были в нормальных отношениях.

– Нет, речь не о том, ругались вы или нет. Речь о внутреннем ощущении, понимаете? – надворный советник попытался объяснить вопрос. – О том, как вы относились к убитому, когда вокруг никого не было, не на публику.

– Понимаю. Но и вы поймите, – сказал свидетель. – При всем желании вы не сможете проверить мои слова. Как вы сможете сказать, любил я кузена или ненавидел, если будете опираться лишь на мои показания? Это, впрочем, неважно. – Он махнул рукой и на секунду замолчал. – Дмитрий Павлович был очаровательным человеком, талантливым до невероятности. Я читал некоторые его сочинения и уверенно говорю: история, литература, музыка потеряли большой талант.

– У него в комнате мы нашли очерк по нецензурной поэзии… – вставил Филимонов.

– Да, Митя был большим знатоком неприличных сочинений. Но видите ли в чем дело: талант – не защита от пороков. Слишком часто талантливый человек – раб своего гения. Тот управляет человеком как захочет, как обычный человек властвует пальцами рук. Можно восхищаться талантом и…

– Завидовать? – перебил его Уваров.

– Нет, не завидовать, – улыбнулся тот. – Я не претендую на роль Сальери, который травит гения. Я говорю честно, что не одарен в той же степени, как Дмитрий Павлович. Но в таланте я ему не завидовал, тут вопрос другой…

– Ревность? Месть? – предположили по очереди сыщики.

– О нет, все куда как прозаичнее: денежный вопрос. Вернее, вопрос о богатом наследнике – моем кузене – и бедном родственнике. Это, как вы догадались, я.

– Вы, князь Васильевский? – и вдруг бедный родственник? – удивился Филимонов.

– Да, представьте себе – неимущий, – вновь улыбнулся Виктор и осушил очередной бокал. – Мой покойный отец часто играл на бирже и, в конечном счете, доигрался до того, что состояния младшей ветви Васильевских как ни бывало. Единственное мое богатство – мой ум. Только благодаря ему я служу у Павла Андреевича секретарем. Неформально, разумеется – с княжеским титулом служить в секретарях негоже, но голодать еще хуже. Двести рублей в месяц – это сумма для такой должности не просто порядочная, огромная. Но она – ничто по сравнению с состоянием Васильевских.

– То есть ваш мотив – деньги? – уточнил Уваров.

– Совершенно верно, – кивнул Васильевский. – Давайте на минуту предположим, что я каким-то образом убиваю Дмитрия Павловича. Тогда после смерти дяди я получаю громадное состояние.

– Если только он не женится или не оставит завещания, где передаст все кому-то третьему.

– По завещанию… поскольку я веду все дела Павла Андреевича, я в курсе его завещания: там нет ничего такого. Кроме того, наше законодательство позволяет наследовать родовые имения по закону первых очередей, так что в отсутствие прямого наследника я должен буду получить как минимум поместья. Мне, конечно, невыгодно, чтобы дядя женился – но даже в этом случае я получаю очень солидный капитал, вот уж поверьте. До конца жизни хватит, даже если не экономить. Если же он не женится, то я остаюсь единственным наследником.

– О какой сумме идет речь?

– Боюсь, точной цифры не скажу.

– А приблизительно? Тысячи, десятки тысяч, сотни?

– Десятки миллионов рублей, – ответил Виктор и, достав записную книжку, несколько секунд что-то изучал. – Нет, с ходу точнее сказать не смогу, но этого и не требуется, порядок величин вы понимаете. Даже если я ошибся и преувеличил в сто раз, наследство остается огромным: это сумма баснословная для кого угодно, не только для меня. Так что я для вас идеальный подозреваемый.

Обычно странно слышать от человека речь, которая может в самом недалеком будущем посадить его лет на десять. Все-таки людям присущ некий инстинкт самосохранения – и как только речь заходит о темах, обсуждать которые чревато, он бьет во все колокола. Не задумываясь о последствиях говорят смельчаки, нигилисты да те еще, кто говорит что требуется.

– Знаете, создается ощущение, что вы сами на себя наговариваете. Или – простите, конечно – стараетесь отвести от себя подозрения мнимой честностью, – оценил откровенность Васильевского Антон Карлович. – Так часто говорят, когда действительно совершили преступление…

– Чтобы выглядеть в глазах следователя невиновным? Понимаю, не дурак. Но вы в любом случае это узнаете. Лучше, если я сам откровенно обо всем расскажу, а там уж проверяйте сколько вздумается.

– Еще вопрос…

– Буквально секунду, – перебил свидетель. – Я должен сказать еще одну вещь для понимания ситуации. Деньги – не единственный мой мотив. Получение наследства позволило бы мне моментально выйти в свет. Сейчас я секретарь – хоть и с княжеским титулом – а состояние Павла Андреевича тут же превратило бы меня в богатого жениха и желанного гостя на любом приеме. Положение в обществе и слава – это ли не мотив? Какой у вас следующий вопрос?

– Вы не знаете, почему ушли Званцевы? – спросил Уваров.

– Куда ушли?

– После третьего акта.

– А, из ложи? Нет, не знаю: ни словом, ни жестом они об этом не обмолвились. Лучше спросите у них.

– Кто-нибудь заходил в ложу? Передавал письмо, записку?

– Нет, вот тут уверенно могу сказать – никто не заходил, писем не было. Только шампанское принесли – но это после второго акта.