Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

Изабо вздохнула, глядя в зеркало. Свободной рукой натянула сорочку на груди так, чтобы чётче обозначились формы, и залюбовалась отражением.

Да, грудь у неё – всем на зависть, даже, несмотря на выпирающий живот и предыдущие двенадцать беременностей. Хорошо ещё, что организм у Изабо обладает удивительными свойствами восстанавливаться очень быстро. Не будь этого, все вынашивания и роды совершенно бы её изуродовали. Уж и так, по словам врача, последняя беременность завершилась трагично именно потому, что случались они слишком часто. Новорожденный мальчик, к сожалению, умер едва родившись. А ведь она хотела назвать его Филиппом, в честь старого герцога Бургундского, вопреки всем возражениям со стороны Луи…

Изабо поникла и отпустила сорочку.

Ну, вот теперь возражать некому. Она вольна назвать будущего ребёнка, как хочет… И теперь, скорей всего, назвала бы мальчика Луи – в честь отца… Жаль только, что и он должен умереть. Если и не в буквальном смысле, что было бы благом и для него, и для неё, то для двора и света этот ребёнок вообще не должен существовать.

А жаль. Возможно, он стал бы любимым…

Из двенадцати детей, которых королева родила, живы лишь семеро. Но даже из них любит она далеко не всех. Пожалуй, больше всего старшего, Луи – он дофин и сможет, если что, заступиться за мать. Да ещё малышку Катрин, потому что она, как никто, похожа на своего убитого отца…

Но четырёхлетнего Шарля Изабо видеть не может!

Уж этот точно от короля…

Она нарочно отослала сына в Пуатье, несмотря на шушуканья при дворе и косые взгляды за спиной. Отослала, чтобы не маячил перед глазами и не напоминал о дне своего зачатия…

По телу королевы пробежала дрожь отвращения, и двойник в зеркале тоже задрожал.

Мужа своего она никогда не любила.

Шарль не понравился Изабо с первой же встречи. Сначала своими близко посаженными маленькими глазками, а потом постоянным желанием её облапить и затащить в постель.

Старые придворные дамы, видя слёзы на глазах юной королевы, утешали её, приговаривая: «Ничего, ничего, стерпится – слюбится». Но терпеть Изабо становилось все тяжелее. А когда она впервые встретилась взглядом с голубыми глазами молодого герцога Орлеанского, и не просто так, и далеко не по-родственному, стало ясно, как Божий день – не «слюбится» никогда. Страсть, вызванная братом мужа, поглотила её целиком и показала, как счастлива может быть женщина в любви.

С тех пор Изабо еле терпела слюнявые поцелуи мужа и его суетливые, полубезумные ласки. А тот, как назло, словно раззадоривался отвращением жены. Устраивал по поводу и без повода турниры и увеселения, а потом завершал их всегда одной и той же фразой: «Я порадовал вас, душенька. Теперь порадуйте и вы меня». И только воспоминания о тайных и таких бесконечно сладостных свиданиях с Луи, и надежда на новые, спасали Изабо во время тягостных обязанностей на супружеском ложе.

Где уж тут было замечать кривоногого коротышку со злым лицом, который, то появлялся в тени своего отца, то исчезал во главе армии, воевавшей против турок. Там он ухитрился попасть в плен и был выкуплен, как герой, но даже тогда привлёк внимание королевы лишь размером выкупа, да скандалом, связанным с его долгим возвращением.

Что поделать, рядом с Луи коротышке Жану не хватало красоты и роста, а рядом с отцом – герцогом Филиппом – власти. А власть, как Изабо теперь понимает, куда привлекательней красоты. Не зря она всегда тепло относилась к старому герцогу. За свой брак, конечно, не была ему особенно благодарна, хотя он и сделал её королевой, но зато никогда не забывала поддержки, оказанной герцогом Филиппом в те трудные летние дни 92-го года, когда безумие впервые поразило ее супруга.

Что уж теперь притворяться… Любовь любовью, однако, закрывать глаза на то, что Луи не способен управлять страной, было бы большой глупостью. Кое-как Изабо сумела убедить честолюбивого герцога переложить большую часть королевских обязанностей на дядей – герцога Бургундского и герцога Беррийского, а самим утонуть в море любовных утех, расточительства и беззаботности, но это было так сложно! Луи изо всех сил упирался, требовал полной власти и только дипломатичность герцога Филиппа позволила устроить так, чтобы все остались довольными. Изабо считалась регентшей, которую, ради её же безопасности, удалили от безумного Шарля. Луи, изображая короля, сорил деньгами направо и налево, и вводил новые налоги, поднимая муть плебейского негодования в черни. А герцог Филипп любезно закрывал глаза на всё, устраивая дела свои, своего герцогства и своего кривоногого сынка.

Он предоставил Луи рыть себе могилу собственными руками.

Но это Изабо понимает только теперь. Тогда же она совсем потеряла голову от свободы, от любви и кажущейся абсолютной власти!

В те счастливые времена она ещё жалела коронованного безумца. Сажать под замок его не осмеливались, но он сам, целыми днями, дрожал в своих покоях и бросался с криком «Измена!» на любого вошедшего…

О, Господи, как же сложно было искать ему слуг тогда! Все боялись.

Изабо и сама долго не могла без дрожи слушать рассказы очевидцев о позорном окончании Бретаньского похода. Словно наяву вставали перед ней убитые мужем беспечные дворяне, а в ушах начинался звон и скрежет его меча о железные доспехи тех, кто, пользуясь их относительной неуязвимостью, решился всё же подъехать и усмирить обезумевшего монарха.

Нет, нет! Она бы не хотела увидеть в один прекрасный день, как супруг несётся на нее с криком «Измена», пусть даже и с волосяной подушкой в руках…

Но тогда он бы на неё ещё не кинулся… На любого – да, но только не на неё – вожделенную жену, припав к груди которой, Шарль засыпал, как доверчивый ребёнок. И она изредка дарила ему эту радость, приезжая в Лувр, как укротительница, как спасительница и ангел утешения!

Эх, придушить бы полоумного идиота прямо тогда!

Но Изабо была слишком счастлива. Она даже честно пыталась лечить супруга и осыпала милостями любого, кто обещал, хоть какое-то, исцеление. Однако, ни медики, ни оккультисты, всех мастей, ничего не смогли сделать. Разве что, появилась при дворе новая игра в раскрашенные картинки, которую придумали специально для успокоения безумного короля.

А потом внезапно улучшение наступило само собой.

И, кстати, поначалу всё было не так уж и плохо. В ослабевшем короле прежнего любовного пыла почти не осталось. И, хотя он старался донимать супругу, как и раньше, силы были уже не те.

Не осталось их и на управление страной. В итоге, даже при относительно здоровом короле, владели Францией, всё те же, два человека – герцог Бургундский, умный и корыстный политик, готовый разделить страну с англичанами, как хлебный пирог, лишь бы они наелись и не разевали рот на Бургундию; и герцог Орлеанский – весело разорявший отечество, ради собственных прихотей.

Болван Шарль слушался их во всем, даже в минуты просветления не понимая, что эти двое пользовались Францией, как и его женой – один со сладострастным упоением, а другой – с неизменной выгодой. Если же король, вдруг, начинал артачиться, его, словно младенца соской, немедленно усмиряли каким-нибудь турниром или празднеством, по устройству которых все тут были мастера.

Впрочем, Изабо подобные тонкости мало волновали. Пускай себе тешатся – ей ведь тоже перепадало. Главной заботой, по-прежнему, оставались удовольствия. А критерием счастливой жизни было отсутствие всего, что могло бы этим удовольствиям помешать.

И королеве, действительно, мало что мешало.

Шарль, благодарный за заботу во время болезни, позволил Изабо оставить свой двор в особняке на улице Барбет, где она укрывалась в период безумия супруга. И свидания с Луи продолжились открытыми и свободными, даже при здоровом муже. Так что скоро Изабо и сама уже толком не знала, от кого у неё родились почти подряд три девочки – Мари, Мишель и Катрин.

Хотя, нет, Катрин точно от Луи – у неё такие же голубые глаза…

Зазеркалье подернулось странной дымкой, и королева почти вплотную приблизила лицо к отражению.

Какая гладкая кожа. И шея ровная, ни единой морщинки. Как долго они ещё останутся таковыми? И не пропадет ли красота, как и прежнее её счастье, не вовремя и очень быстро?

Не дай, Господи!

Она уже стояла однажды на пороге отчаяния и до сих пор отлично помнит, как прятала под высоким воротом синяки и ссадины на этой шее…

Изабо жадно всматривалась в собственное лицо. «Не хочу, не хочу! – с отчаянием повторяла она. – Я каменею перед страхами и унижениями! Если Бургундец обвинит меня перед королем, начнется ад, хуже того, который был, и я тысячу раз позавидую Луи, потому что он ещё легко отделался…»

Пять лет назад у короля снова начались приступы безумия, и герцог Филипп почти приказал ей не покидать особняк Барбет.