Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский

тихо. А город подвергается непрерывным обстрелам. Гибнут мирные люди: старики, женщины, дети. Но в городе работают два театра — Большой драматический имени А. М. Горького и Музкомедии. Круглые сутки горит электричество, действует водопровод, заводы непрерывно увеличивают выпуск оружия. Перелом во всем — и в ходе военных действий, и в жизни города, с которым уже давно связана моя судьба. А как у вас дела в Васильсурске?

Целую вас, мои дорогие, еще раз желаю здоровья и бодрости!

Ваш сын и брат С.  Р о м а н ц о в».

Июньский день неуловимо переходил в белую ночь. Время остановилось. Зыбкий, тревожащий сердце полусвет окутал недостроенные дома Охты и набережную.

Где-то на западе клубилось, вспыхивало зарево. Но может быть, это был закат?

После занятий курсанты гуляли по набережной, швыряли камешки в воду, беседовали, спорили.

Обычно Романцов ходил гулять с гвардии старшиной Василием Волковым, сержантом Рябоконем и Шерешевским.

Шерешевскому было тридцать три года. Он уверял приятелей, что если бы не война, то в сорок первом году он поступил бы в университет, на юридический. Работал Шерешевский до призыва в армию торговым агентом на каком-то заводе. Это был человек лживый, равнодушный ко всему на свете, кроме самого себя.

Василий Волков окончил три класса начальной школы, был смазчиком на железной дороге. Он пришел в армию пять лет назад, в совершенстве знал стрелковое оружие, тактику в объеме взвода, но искренне изумился, узнав от Романцова, что чехи и словаки хотя и братские, но различные народы. Он думал, что слово «чехословаки» означает то же самое, что сербы или поляки. Широко расставленные глаза Волкова под толстыми и круглыми бровями отличались голубизной, свойственной псковским крестьянам.

Третий — Никита Рябоконь, смазливый, с томными глазами, часто по вечерам убегал от приятелей и возвращался на курсы прямо к отбою. Он пользовался исключительным успехом у женщин и не терял зря времени. Учился он средненько, но память у него была отличная.

Споры обычно начинал Шерешевский. Грузно усевшись на берегу, он оживленно рассказывал о разных разностях, путался, нес такую ахинею, что Романцова мороз подирал по коже.

Однажды Романцов так рассердился, что едва не побил Шерешевского. Они спорили о том, каким должен быть офицер Красной Армии, и Шерешевский развязно заявил:

— Из нас не выйдет хороших офицеров. Нельзя в три месяца воспитать кадрового офицера. Суворовцы — иное дело, они через десять лет станут полноценными командирами. Кадетские корпуса надо было открыть давным-давно.

«В чем-то он прав», — подумал сначала Романцов.

— А мы — времянки! Как печки-времянки, которые ставят на зиму, когда не действует паровое отопление…

— Забываешь, что мы все уже воевали, — убежденно возразил Романцов. — А день на фронте, для умного человека равняется, пожалуй, двум-трем месяцам мирной жизни. В смысле закалки характера и приобретения жизненного опыта мы — взрослые люди. Хотя по паспорту нам и не так много лет.

— Ты хочешь сказать, что стал офицером еще до курсов? Какое самодовольство! — с притворным огорчением вздохнул Шерешевский.

Романцов смущенно покраснел:

— Нет! Так я не говорю. Но действительно я шел к тому, чтобы стать офицером.

— А Волков?

— И Волков! Как известно, Волков командовал под Красным Бором взводом и выполнил боевую задачу.

— Некультурный человек!

— Сам ты некультурный! — вспылил Романцов. — А что в тебе-то от культуры? Музкомедия и джазики! Больше ничего не знаешь! Все наносное, с чужих слов.

Волков мусолил губами окурок, уставившись в воду. Мелкие капли пота выступали на его багровых щеках. Романцову стало обидно за него.

— Конечно, у него нет систематического образования. А у тебя есть? Волков будет учиться, будет читать!

Он говорил с таким волнением, ибо вспомнил Курослепова.

— Я тоже некультурный человек, — неожиданно признался Шерешевский. — Все мы некультурные! Из меня тоже офицера не выйдет. Я старый. Война мне не по душе, я хочу быть юристом. А этот? — Он бесцеремонно показал на Рябоконя. — Бабник! Чему он научит своих бойцов?

— Не понимаю, Шерешевский! Всех ты ругаешь, ворчишь…

— И тебя ругаю, — усмехнулся Шерешевский. — Ты будешь офицером. Несомненно!

Романцов сидел с неподвижным лицом. Он не понимал, шутит Шерешевский или говорит серьезно.

— Ты думаешь о войне, а не о мамзелях, как Рябоконь, не о второй тарелке супа, как Волков, не о семье и кружке пива, как я…

— Бессовестно! — вскричал Романцов, сжимая кулаки. — Не позволю так говорить о Ваське и Никите! У тебя отвратительная манера изображать все в черном свете!

— Мне тридцать три, — вяло сказал Шерешевский. — Я не идеалист! Восторженности во мне — ни на грош!

Рябоконь равнодушно плюнул в воду и сказал:

— Получу я, братцы, взвод, выведу в траншею. Сам скок на бруствер, выкурю под пулями папироску! Вот солдаты увидят: храбрый у них командир! И уважать станут!

— Глупо! — рассердился Романцов. — Тотчас застрелит вражеский снайпер!

— Видал? — захохотал Шерешевский. — Купринский прапорщик! Экое представление об офицерской чести!

— Да бойцы засмеют тебя! — сказал Волков, подбрасывая на ладони горячий песок.

— Не засмеют, врешь!..

Шерешевский, жмурясь от удовольствия, хитровато посматривал на собеседников.

Завидев вдали алый беретик, Рябоконь вскочил и проворно убежал. Походка у него была танцующая, манерная.

Волков выругался.

Презрительно сощурив глаза, Романцов молчал. Его тоже мучило многое, в чем было стыдно признаваться товарищам, да и самому себе…

Певучий, сдержанно-неторопливый, жаркий голос горна, донесшийся из здания курсов до Невы, поднял их на ужин. Они торопливо вскочили и, отряхнув с одежды песок, пошли по проспекту.

А Шерешевский отстал. Озирая громады недостроенных домов, выщербленный осколками снарядов асфальт, белесое небо, он думал, что, к сожалению, Романцов не ошибся: «Действительно, я мелкий человек и надеяться в жизни мне не на что».

В этот день Романцову довелось первый раз в жизни командовать наступающим стрелковым взводом.

Было это на тактических занятиях.

Однако Романцов накануне сбегал на учебное поле, расположенное у железнодорожного моста, обошел, оглядел высотку, огородные гряды, шоссе.

Ему было известно из вводной, что «противник» на высотке левее насыпи имеет пулеметный дзот и две траншеи.

Набравшись смелости, он отправился к полковнику Уткову, начальнику курсов, который преподавал в их роте тактику, и спросил, какие средства усиления будут даны ему для «боя».

— Два станковых пулемета. Взвод ротных минометов, — сказал полковник серьезно. Он уже заметил Романцова и выделил его в своей памяти из состава роты.

Романцов учился жадно, напористо, страстно. Разумеется, это не означало, что он был круглый отличник. Наоборот, он зачастую путал, нарушал требования устава, порою не умел сделать точный расчет своих сил и лез очертя голову на «врага». Но в нем не было равнодушия. Полковник ценил это в людях.

В начале Отечественной войны полковник был