Гвади Бигва - Лео Киачели

И снова затихла на скамеечке.

Гоча внимательно следил за женой. Ее поведение показалось ему не совсем обычным. Он поднял в знак удивления бровь и взглянул, как бы желая выяснить, что это: намеренный поступок или случайность?

Нет, вряд ли случайность! Однако Тасия показалась ему такой печальной и расстроенной, что он смолчал.

«Спать, верно, хочет, устала», — подумал он, но все же не сразу отвел испытующий взгляд. Все как будто в порядке. Бровь опустилась, и он снова занялся палочкой. Немного погодя Гоча спросил:

— Все это так, жена, но почему ты не даешь ужинать? Может, гостей поджидаешь на ночь глядя?

— Каких гостей? Чего еще выдумал! — сердито отозвалась она и рывком повернулась к мужу спиной. Это был уже открытый вызов.

«Войну мне, что ли, баба объявляет?» — подумал Гоча. Он нахмурился и стал еще подозрительнее наблюдать за Тасией.

А она — ни звука, словно окаменела.

Гоча вспомнил, что супруга его весь день была не в своей тарелке. И во время ссоры с Найей и позже она избегала разговора с ним. Гоче только сейчас пришло в голову, что все это, пожалуй, неспроста.

«У Тасии, очевидно, какие-то другие планы насчет замужества дочери. И соображения сестрицы Саломе относительно Бигвы кажутся ей более подходящими», — подумал он.

И, как всегда, в уголке рта под усами залегла горькая, насмешливая улыбка. Его так и подмывало со свойственной ему беспощадной прямотой потребовать жену к ответу. Но Гоча и на этот раз предпочел отмолчаться. Что, если подозрения оправдаются и выяснится, что его преданная жена в самом деле перекинулась в лагерь противников? Это же не шутки!

Он резко хватил ножом по палочке, так что она переломилась надвое, опустил ногу, закинул другую и, дернувшись всем телом, уселся поудобнее. Надо же было дать хоть какой-нибудь исход досаде!

И в доме снова воцарилась тишина.

Нет, вряд ли дело в замужестве Найи. Подозрения Гочи улеглись, он стал подыскивать более обыденные и простые объяснения.

«Мать все-таки, обидно ей, что я так рассердился на дочку». Жалко стало жену.

— Ежели не ждешь гостей, можно и поужинать, Тасия. Давай-ка гоми — и делу конец, — сказал он самым мирным тоном.

Тасия встала. Молча отошла в глубь комнаты. Поправила платок, легонечко встряхнула платье и засучила рукава. Не глядя на мужа, возвратилась к очагу, извлекла из гоми ложку, воткнула ее в одно из звеньев цепи повыше котелка и, сжав в руках толкушку, приготовилась растирать гоми. Видимо, она собиралась проделать это, не снимая котелка с цепи, но промахнулась, — угодила толкушкой в самую середку огня. При этом сама потеряла равновесие и чуть не свалилась вслед за толкушкой в огонь.

— Что с тобой, женщина? — крикнул Гоча, вставая.

— Что со мной? Не могу я больше, вот что! Не могу, не могу! — в отчаянии произнесла Тасия и кинула толкушку в очаг. Словно подкошенная упала она на скамеечку. — Не могу, да и только!

Гоча не верил своим глазам и ушам. Тасия заплакала. Тяжелые, крупные слезы катились по ее щекам.

— Хоть бы толком объяснила, в чем дело, несчастная! Если не справляешься с работой, скажи, дочь поможет! — с укоризной сказал Гоча жене, но в голосе его чувствовались тепло и забота. Он потянулся было к очагу, чтобы вынуть толкушку, лежавшую между поленьями, у самого огня, но заколебался. То ли передумал, то ли показалось зазорным: толкушка ведь не мужское дело.

Гоча обернулся к дверям комнатки, в которой обитала Найя, и крикнул:

— Эй, слышишь, девушка! Время ужинать, иди-ка сюда…

Никто не ответил. Гоча кинулся к двери и с налету распахнул ее. В комнате горела лампочка. Найи не было и в помине.

И вдруг за спиною Гочи раздался голос Тасия:

— Нет ее, нет, нет! Ну вот, сказала… Чего тебе еще? — выпалила она совершенно не свойственной ей скороговоркой.

Пораженный еще одной неожиданностью, Гоча двинулся обратно к очагу, а Тасия, протянув к нему руки, склонила набок голову и устремила на мужа взгляд, говоривший ему отчетливо и беспощадно: «Вот видишь, какая беда стряслась над твоей головою! Все это правда, и от правды этой никуда не спрячешься. Что посеял, то и пожнешь!..»

— Куда девала дочь? — крикнул Гоча.

Но Тасия на этот раз не отступила.

— А ты вообразил, что она ждать будет? Ты же собирался ее бить? Ушла. Нет ее. У меня язык отнялся, ноги не носят, боюсь тебе сказать, и за нее страшно… Как мне знать, куда ушла? Жду, вот-вот откроется дверь, и войдет. И на плетень гляжу и на ворота, а ее нет как нет. Потому и ужинать не давала. Все равно не дождемся… Эх, кабы не толкушка, а сама я в огонь свалилась, сгорела бы, и конец мученью моему! — причитала она, смешивая укоры со стонами и вздохами.

— Когда она ушла? — глухо спросил Гоча.

Тасия продолжала, не слушая:

— Еще поколотит, подумала. Перед теткой стыдно. Взрослая девушка — и бить себя позволяет! Как не уйти? Ведь не цепью привязана.

И вдруг Тасия надулась, как индюк, выставила вперед грудь и, взмахнув рукой, захрипела басом, передразнивая Гочу: «Выходи, девка! Сейчас же! Убью, если не выйдешь!»

Опустив руку, подбоченилась и уже совершенно откровенно обрушилась на мужа:

— Кто орал на нее — ты или я? Или, думаешь, голосок у тебя тоненький, соседям не слышно? А Гвади, думаешь, зря вдруг у ворот оказался, не подслушивал с самого начала? У Гвади, сам знаешь, язык острый да длинный… Вот и ушла дочь-то наша. Горе мне, горе! Чего только не передумала за это время несчастная моя головушка! Как бы дочка от обиды в воду не кинулась! Может, и похуже что случилось, а я ничего не знаю. Может, и вовсе покинула нас? Ушла к кому-нибудь, только бы с нами не жить? Она же взрослая, сама себе госпожа.

Возмущение жены и необычное ее многословие поразили Гочу не меньше, чем побег дочери. Много лет прожили они под одним кровом, и вот, всегда покорная и сдержанная, Тасия вдруг заговорила так непочтительно…

Гоча недоуменно глядел на нее и после каждой ее укоризненной фразы повторял про себя: «Что плетет баба?»

Но сильнее всего подействовали на Гочу заключительные слова ее речи: «Может, и вовсе покинула нас. Ушла к кому-нибудь…»

Почему взбрело ей в голову, будто Найя ушла к кому-то? Почему мысли ее побежали именно по этой дорожке? Почему не подумала она, что Найя, может быть, на собрании и придет попозже? Так бывало не раз, чуть ли не каждый день, и гораздо разумнее со стороны Тасии было бы высказать такое предположение.

«Баба что-то знает и не решается сказать, не иначе, — подумал Гоча. — Если не знает, почему плачет, почему сама не своя?»

Все это казалось Гоче подозрительным.

Он перебрал в памяти события минувшего дня, и подозрения его усилились.

В самом деле, все поведение Найи, каждый ее шаг предвещал именно такой конец.

Гоча точно по пальцам пересчитал, перебрал поступки и слова дочери, направленные против него: во время ссоры с колхозниками она стояла плечом к плечу с этим Бигвой, а к отцу и подойти не хотела; швырнула родителям в лицо подарок, поднесенный ей Арчилом Пория; перечила отцу, не посчиталась с его приказанием и не подняла с земли подарок…

«И как же она посмела!» — горестно подумал он, вспомнив последний ее проступок.

Так, так!.. Но и его, Гочу, точно кто-то околдовал, он все это снес, как будто даже простил дочь, и вышло, что она своего добилась, ни в чем не уступила!

Виноват Гвади, этот Нацаркекия: он пригнал буйволицу в самом начале ссоры, когда Гоча еще не успел расправиться как следует с непокорной дочерью. Увидав, что дерзость сошла с рук, она и вовсе разнуздалась. И вот какая беда обрушилась на Гочу!

Почему бы своевольной дочери и в самом деле не уйти к Бигве? Что в этом невероятного? Вот как отплатила неблагодарная отцу и своей семье за все добро, какое от них видела…

Это предположение казалось Гоче тем более правдоподобным, что последнее время и сам он в душе побаивался как раз того, что сейчас открыто высказала Тасия.

Если Гоча до сих пор не поддавался своим опасениям, то только потому, что он был твердо уверен в покорности дочери: «Не посмеет ослушаться».

Сейчас он почувствовал, что эта уверенность поколебалась.

«Скажем, осмелилась, ушла к кому-нибудь, — что тогда? Да, что тогда делать, как поступить?»

Вникнув хорошенько во все обстоятельства, он понял, что у него только один исход: примириться с судьбою.

И вдруг он обомлел. Как? Он, Гоча, стоит, точно истукан, среди комнаты в такую решительную минуту?! Вместо того чтобы действовать, поднять на ноги, пока не поздно, все село, отыскать своенравную дочь, где бы она ни была, притащить ее домой, он о чем-то раздумывает, копается в каких-то подозрениях?!

Гоча встряхнулся, расправил плечи, сорвал с гвоздя бурку и двинулся к выходу.

Тасия заволновалась.

— Ты куда? — крикнула она, срываясь со скамеечки, точь-в-точь наседка, слетевшая с гнезда.