Громкое дело - Лиза Марклунд

– Что происходит, старичок? – спросила Анника.

– Я думаю о папе, – ответил мальчик.

Она заключила его в объятия, большого парня, и качала, пока Эллен не поставила свою тарелку в мойку, и тогда Калле освободился, чтобы пойти к себе в комнату и посмотреть фильм, то есть позволить себе неоспоримую роскошь в пятницу после обеда, несмотря на все обстоятельства.

– Ты успела заглянуть в газеты? – спросила Берит.

– Не знаю, хочу ли, – сказала Анника и смыла остатки рагу с тарелки теплой водой.

– Я написала о мертвой маме около детского сада в Аксельберге, вчера смогла добраться до словоохотливого следователя.

– Они еще не забрали папочку?

– У него явно алиби. Он работает в бюро перевозок, а у них электронная система регистрации рабочего времени. Он был в рейсе в Упланс-Весбю все утро.

– По его словам, само собой, – заметила Анника.

– Мобильный телефон подтверждает эти данные.

Анника всплеснула руками, вода с тряпки для мытья посуды попала на окно.

– Но, боже, неужели так трудно положить свой мобильник в чей-то другой автомобиль? Или позаботиться о том, чтобы он не посылал никаких сигналов на вышку, пока ты находишься в пути до места убийства и обратно и расправляешься со своей бывшей?

Берит налила воды в чайник.

– Сейчас это уже из серии теории заговоров.

– Вовсе нет, – возразила Анника. – Воры и убийцы обычно тупые, но, отправляясь на дело или убивать кого-то, они соображают на время выключить мобильник.

Берит замерла с ложкой растворимого кофе в руке.

– Очко в твою пользу, – сказала она.

Анника поставила детям «В поисках Немо» на их телевизоре (у нее имелся почти новый «толстый» аппарат, по словам Томаса, наводивший на него ужас, и он купил плазменный по возвращении из США, а «толстяк» перекочевал в детскую комнату) и вернулась на кухню с настольной лампой.

– У Шюмана есть предложение, – сказала она, села к кухонному столу и подтащила к себе чашку с кофе. – Газета готова заплатить выкуп, если я пойду им навстречу и буду рассказывать все в эксклюзивном порядке.

Берит кивнула:

– Я знаю. Он просил меня попытаться уговорить тебя. Ты хочешь это сделать?

Анника бросила взгляд на мойку, где сейчас находилась ее зона ответственности в вопросе с похищением, кухня и розетка. Ее назначили логистом, и ей требовалось следить за тем, чтобы всегда имелись еда и питье и мобильные телефоны были заряжены.

– Он сказал все так, будто речь шла о щедром подарке. Словно это соответствует моему желанию, как будто я получу массу удовольствия, эксплуатируя собственную трагедию.

– Пожалуй, он хотел помочь тебе.

– Я не собираюсь делать это. Никогда в жизни.

– Если хочешь, я могу взять все на себя в качестве дополнительной работы.

Анника улыбнулась Берит.

– Будь у меня на то желание, конечно. Но спасибо, нет.

Анника услышала, как за стеной зазвонил мобильник Халениуса. Он ответил и говорил тихо вроде бы по-английски, однако она не поняла ни слова. Анника поднялась и поставила почти нетронутую чашку с кофе в мойку.

– Давай-ка расположимся в гостиной, у меня задница каменеет на этих стульях.

Берит последовала за ней на слегка одеревенелых ногах.

– Я действительно могу понять тебя. Ты не думала купить новые?

– Они из родительского дома Томаса.

– Ага, – сказала Берит и направилась за Анникой к дивану.

Голос Халениуса был еще слабее слышен в гостиной, но ей по-прежнему казалось, что в нем звучат английские интонации.

Она поудобнее устроилась на диване и вытащила «Квельспрессен» из стопки газет. Быстро перелистала статьи о Томасе, шесть страниц плюс центральный разворот с фотографиями и ее, и детей, спасибо за это, ни о чем подобном она действительно не просила.

– Хорошо сделано, – заметила Анника язвительным тоном, при мысли о том, что все это зиждется фактически на пустом месте.

Там были тексты о конференции в Найроби, о Найроби как о городе, о конференц-центре Кеньятта, о «Фронтексе», о Томасе, о видео, которое выложили в Интернет на сервере в Могадишо, о Могадишо как о городе, о Сомали, о столкновениях в Сомали, а также обзор всех других известных видео с похищенными. Правда, без истории Дэниела Перла.

– Эта Элин Мичник – настоящая звезда, – сказала Берит. – Все парни в окружении выпускающего редактора вбили себе в голову, что она родственница Адама Мичника из Gazeta Wyborcza, хотя это вовсе не так.

Анника понятия не имела, что такое Gazeta Wyborcza, да и не собиралась это выяснять.

– Дэниела Перла она забыла в любом случае, – сказала Анника и принялась листать дальше.

Статья о мертвой матери за детским садом оказалась на странице 15, а на странице 16 Берит написала о трех «уличных» убийствах женщин, случившихся в Стокгольме в течение осени.

– Ты веришь в теорию о серийном убийце? – спросила Анника и приподняла страницу с заголовком: «ТРИ УБИТЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ВСЕ ПОЛУЧИЛИ УДАРЫ НОЖОМ В СПИНУ».

Берит, которая взяла кофе с собой в гостиную, сделала маленький глоток и поставила чашку на придиванный столик.

– Ни капельки, – ответила она. – И заголовок не соответствует действительности. Одну из женщин, молодую девушку с пляжа в Арнинге, убили пятьюдесятью четырьмя ударами ножа. Они нанесены сзади, спереди и сбоку и фактически снизу тоже. У нее располосован низ живота.

Халениус прекратил болтать в центре по освобождению заложников (спальне). В детской комнате Немо оказался в плену в аквариуме зубного врача в Сиднее.

Анника пробежала глазами статью о молодой иммигрантке.

– Ее муж все еще сидит под арестом, – сказала Берит. – Если его осудят, то, конечно, вышлют из Швеции. Он иммигрировал сюда в пятнадцать лет, но не получил вид на жительство. Когда ему отказали в нем, сбежал из лагеря беженцев и прятался. Четыре года скрывался, пока не была обнародована его помолвка с кузиной год назад.

Зазвонил домашний телефон, и Анника вся напряглась от кончиков пальцев ног до корней волос. Ее слух обострился настолько, что капельки воды, падавшие из крана на кухне, казалось, громом отдавались у нее в ушах, и она слышала, как Халениус кликнул мышкой по компьютеру и включил запись, а потом ответил: «Алло». Стук сердца Анники заглушил все другие звуки, и она не понимала, что он говорит, на каком языке, и не услышала, когда он положил трубку, а увидела только, как он вошел в гостиную с взъерошенными волосами.

– София Гренборг хочет поговорить с тобой, – прорвались его слова сквозь ее грохочущий пульс. – Я сказал, что ты перезвонишь ей.

Он оставил бумажку с телефонным номером у нее на коленях и снова вернулся в центр по освобождению заложников (сможет ли она спать там в будущем?).

Сердце успокоилось, но незначительно. София Гренборг была вторым человеком в мире после похитителей, с кем она меньше всего хотела бы говорить.

Она потянула к себе свой рабочий мобильник, увидела, что у нее четырнадцать неотвеченных звонков, и набрала номер, прежде чем успела передумать.

– Анника, – произнесла бывшая пассия Томаса надтреснутым голосом.

– И какого черта тебе надо? – спросила Анника, адреналин бурлил у нее в голове.

София Гренборг заплакала в трубку.

– Я просто места себе не нахожу, – промямлила она.

Да пошла ты!

– Бедненькая.

– Извини, что я звоню и беспокою тебя, но мне просто необходимо узнать, что происходит, это правда? Он пленник? Его захватили? Вы знаете, где он?

– Да, это правда. Нет, мы не знаем, где он.

Анника поднялась с дивана, не могла сидеть больше.

– У тебя есть еще какие-то желания?

София Гренборг высморкалась и сделала глубокий вдох.

– Я знаю, ты сердишься на меня, – сказала она, – но ведь ты победила.

Анника на мгновение потеряла дар речи. Она почти сформулировала следующее оскорбление, но чуть не поперхнулась от удивления.

– Он выбрал тебя, – продолжила София. – Тебя и детей. Я была лишь мелким эпизодом в его жизни. Я думаю о нем каждый день, но и поверить не могу, что он вспоминает обо мне. Хоть когда-нибудь. У меня нет даже права тосковать по нему.

А потом она расплакалась еще сильнее.

Анника захлопала глазами. Берит озабоченно наблюдала за ней. Анника села на диван снова.

– Права тосковать у тебя ведь никто не отнимает, – сказала она.

– Тебе помогает кто-нибудь? Что говорят на работе Томаса? У них есть какие-то данные? Ты что-нибудь слышала?

Анника скосилась в сторону спальни.

– Мы ничего не знаем, – солгала она, и ей почему-то стало стыдно.

На другом конце линии воцарилась тишина. София Гренборг перестала плакать.

– Извини за звонок, – сказала она. – Я и в мыслях не держала докучать тебе.

– Все нормально, – ответила Анника совершенно искренне.

– Как дети? Что они говорят? Очень переживают?

Здесь фактически проходила граница, дальше которой чертова София Гренборг не могла совать свой нос.