Эффект Ребиндера - Елена Минкина-Тайчер

Потом с соседкой сговорились, разменяли квартиру. Хоть и далековато переехали, в Текстильщики, зато совсем свое жилье – две комнаты, ванная, кухонька отдельная, ни одного чужого человека, хоть голышом ходи! Одну, меньшую комнату дочери выделили – взрослая девушка, невеста, а сами с Володькой в большой поместились. Почему не поместиться, в девятнадцати-то метрах! Это вам не восемь на четверых! Тем более дети взрослые, дома почти не бывают, им со старухой полное раздолье!

Лидия, правда, огорчалась, что у дочери нет кавалера. Подружки давно замуж повыходили, детей растят. И ей внуков захотелось. Даже потихоньку в церковь бегала, дуреха.

Ох, дождалась мать, допросилась!.. Привела дорогая доченька зятя!

Москва… как много в этом звуке

Нет, Лева не был розовым идиотом и мечтателем, когда вернулся в Москву. Несмотря даже на неполные восемнадцать лет. Понятно, что ожидала суровая и напряженная пора, он еще никогда не жил совсем один, требовалось набирать технику и темп, найти подработку. Но все не смертельно, главное, что он вернулся, и не просто вернулся, а студентом музыкального института! Значит – победа! А остальное не так страшно – обучение бесплатное, отдельная комната в самом центре, сердобольные соседки. И свобода-свобода-свобода!

Он готов был часами бродить по московским бульварам, пересекал площади и мосты, забирался в переулки и проходные дворы и опять выходил на просторные центральные проспекты. То все казалось знакомым – многоэтажные тяжелые здания с лепными карнизами, музеи, театры, куда ходили еще с бабушкой, то возникали совершенно незнакомые особняки и переулки. И никак не мог надышаться этой безграничностью столицы, оживленным говором, вечной спешкой. И лица были другие – приветливые и отстраненные одновременно, никто никому не принадлежал в толпе, текущей вдоль улиц, даже в метро, в шаге от бегущих или стоящих на эскалаторе людей, он все равно оставался свободен и независим в своем одиночестве и праве ничего не объяснять и ни перед кем не отвечать.

Главное, не обращать внимания на афиши и театральные тумбы, где пестрели объявления о музыкальных программах и гастролях, и отдельно, огромными буквами, знакомые фамилии: Ойстрах, Безродный, Коган. Лева даже разработал маршрут в обход своей старой школы и консерватории, просто так, никто его уже не помнил, конечно.

Оставалось еще три недели до начала занятий, и после нескольких дней кружения по городу, восторга, тоскливой зависти, гордости, что все-таки вернулся, добился, выстоял, Лева понял, что нужно составлять программу дальнейшей жизни. И в первую очередь добиться самостоятельных заработков и сойти с довольствия мамы и Марка.

Понимала ли мама, как он мечтал уехать, освободить их от своего присутствия, как с горечью представлял их удобную и просторную жизнь без него, долговязого и ненужного, в проходной комнате, через которую мама крадучись пробиралась ночью в ванную. И эти ночи, полные их сдавленного шепота и скрипа кровати, и начинающая ходить надоедливая Лиля, и чужой толстый Марк, его привычка долго сидеть в туалете с газетой и папиросой, оказались намного тяжелее жизни в коммуналке Левиного детства. Хотя, конечно, он был несправедлив тогда и слишком мучился своей ненужностью в маминой новой жизни.

Как просто все оказалось с работой! В первый же день у ворот Гнесинского института к нему подошел смешной старикан в белой шляпе с дырочками:

– Не знаком ли молодой человек с ответственным студентом-скрипачом, который желает подработать? Прекрасные условия – концерты в фойе нового кинотеатра, три вечерних сеанса.

«Удача и труд, – когда-то сказал его второй учитель, – только удача и труд».

Это была замечательная работа, совершенно не пыльная и нормально оплачиваемая. Заодно ежедневная тренировка рук, никакие гаммы не нужны! Кинотеатр, построенный совсем недавно в модном стиле «сталинского ампира», походил на дворец – с колоннами, парадным входом, люстрами и резными перилами. Внизу даже устроили тир, где бывшие военные демонстрировали барышням свое мастерство.

Обычно зрители приходили задолго до начала сеанса, покупали газировку и пирожные в буфете и чинно рассаживались послушать музыку. В оркестре из пяти добросовестных, но очень слабых стариков-музыкантов сразу дружно признали Левино мастерство и послушно уступали скрипке все сольные партии. А потом он даже взялся заменить заболевшего пианиста, и за дополнительную половину ставки виртуозно наяривал между сеансами собственные попурри из песен военных лет. Когда-то бабушкины подружки обожали эти песни и дружно роняли слезы.

Получался целый спектакль – после исполнения соло на скрипке Лева раскланивался, преувеличенно бережно клал инструмент на крышку рояля, будто собираясь покинуть сцену, все остальные музыканты закрывали ноты… и тут он вскидывал обе руки в блистательном фортепианном проигрыше! Надо отдать должное, он не позволял себе никакой халтуры, каждое утро занимался дома, отрабатывал детали, вводил новые мелодии.

Начало учебы прошло довольно буднично, или он так волновался и ждал чуда, что не осталось сил на впечатления? Конечно, педагоги оказались достойными и очень грамотными, но уже не могло возникнуть того тепла, той почти интимной привязанности, что он узнал в детстве с Ямпольским. Хотя вскоре начался класс камерного ансамбля у Григория Семеновича Гамбурга, первые экзамены и концерты, жизнь оказалась наполнена до предела, и ощущение прежней горечи только иногда напоминало о себе короткой тупой тоской.

И еще он встретил Алинку! Совершенно случайно встретил, она окликнула Леву на остановке троллейбуса и принялась радостно ахать. Хотя никакой особой случайности, они и в детстве жили в одном районе и всегда ездили этим троллейбусом. Сразу накатило желание сбежать, уйти от расспросов, но не хотелось показаться идиотом. К тому же она стала чудно хороша, все эти немыслимые женские прелести – пышное платье, затянутое в талии, туфельки, кудри, прозрачная косынка. И разговор оказался простым и замечательным – с чувством постыдного облегчения Лева услышал, что Алинка оставила музыку и учится в Институте иностранных языков.

– Куда можно податься сегодня с арфой, только заживо похоронить себя в старомодном оркестре! В какой-нибудь опере! Всю жизнь просидишь в яме.

Нет, она была чертовски хороша! Пухлые капризные губы, точеная фигурка. Воротник платья широко распахнут, так и хочется заглянуть.

– Понимаешь, в инязе совсем другая жизнь! И перспективы другие – поездки, общение с иностранцами! Даже зарубежные командировки возможны, если повезет с распределением. А ты, конечно, в консерватории?

Похоже, она вообще ничего не знала ни про бабушку, ни про Хабаровск! Или забыла. Стоило так прятаться от знакомых!

– В Гнесинском? Ну и правильно! В консерватории сплошные зануды! Знаешь, у нас отличная компания! Есть парень из ВГИКа, будущий гениальный режиссер, честно! И еще разные занятные типы. Позвони в ближайшие дни, мы у одной девочки на квартире собираемся, там старики за границей. Кстати, этот, из ВГИКа, пластинки собирает, настоящий первоклассный джаз! Впрочем, сам все увидишь. Целую, чао!

Обалденная девчонка! Не сравнить с его деревенскими подружками в Хабаровске. И никаких ненужных вопросов, уговоров, глупых ухаживаний! К сожалению, Лева смог выбраться только через неделю, чертов кинотеатр работал каждый день без перерывов. Хорошо, что придумал наконец соврать про высокую температуру.

Алинкины приятели, конечно, оказались порядочными пижонами, но симпатичными и неглупыми. Пили очень кислое красное вино, спорили, называли совершенно незнакомые имена, непонятные термины – что-то о режиссуре и итальянском кино. Закрывшись в туалете, Лева поспешно набросал несколько запомнившихся слов и названий в блокнот.

Потом все вместе слушали тоже пижонскую заграничную пластинку, наверное, ту самую, про которую рассказывала Алина, – довольно резкие перепады, почти все держится на вариациях и синкопах, совершенно другой принцип строения аккорда. У стены стоял вполне приличный «Petroff», Лева тут же нащупал басы, пробежал правой рукой одну из вариаций. Ребята уважительно загудели. Тогда он просто из хулиганства наиграл песню Шуберта, девчонки, как и следовало ожидать, дружно захлюпали и запищали от восторга.

Разошлись очень поздно, пришлось брать такси, чтобы отвезти домой разомлевшую податливую Алинку, сразу стали целоваться, она умело раскрывала губы, ласкала языком, не то что его подружки из училища. Потом еще постояли в подъезде, Алина легко дала расстегнуть лифчик, скользнула под рукой маленькая горячая грудь. Все тело Левы ломило от возбуждения и жажды. Неожиданно распахнулась дверь площадкой выше.

– Алина! – позвал строгий женский голос.

Алинка ойкнула, захихикала и помчалась наверх, на ходу поправляя платье.