Бомба для монополии - Крис Пуллен

Оттуда грязная тропа вела через узкую полосу лесопосадок, едва доросших до кустов. Дождь периодически начинался снова, и часто очень сильный. Дита облачилась в полиэтиленовый плащ с капюшоном, вишнево-красного цвета с оранжевыми подсолнухами, Паркер развернул большой гринписовский зонтик. У Гудалла не было ничего, и он ругался, но идти под зонтиком не захотел. Дита предложила снять плащ и накинуть на плечи им двоим — самый соблазнительный вариант. Но он отказался, представив себе, как они будут ковылять по рытвинам, как он в конце концов останется под плащом, а она пойдет под зонтиком с Паркером.

На ходу Дита начала напевать «Рожденный в США» на манер марша. Гудалл, тоже поклонник Босса[1], стал подпевать. Паркер к ним не присоединился.

— Но ведь ты же не в США родилась, а?

— Откуда ты знаешь?

— Ты тико, — Гудалл гордился тем, что усвоил, как уроженцы Коста-Рики называют себя.

— Ты думаешь? Тика. Я полагаю, ты знаешь, в чем разница. И хотя я родилась не в США, но и не в Коста-Рике. Тем не менее это случилось меньше чем в трех сотнях миль от Майами, и именно там я получила эту работу — боссы «Буллбургера» бывают там.

— Так ты американка?

— Вроде того, — она пожала плечами. — Официально — да.

Немного позже они вышли из молодых лесопосадок.

— Боже! — воскликнул Паркер, велев им остановиться и увлекая их обратно за деревья.

Перед ними лежало открытое, плавно понижающееся к центру пространство диаметром примерно в километр, которое когда-то, возможно, было озером или болотом. Теперь его занимали девять делянок кукурузы, которые они видели на спутниковых фотографиях, каждая площадью в сто квадратных метров, с кучкой небольших строений на дальней стороне. Но заставило Паркера вскрикнуть то, что вся эта площадь была теперь огорожена сетчатым забором в два с половиной метра в высоту, с колючей проволокой поверху, со сторожевыми вышками на всех пяти углах. Вокруг все было вырублено или занято рисовыми полями.

Паркер навел бинокль.

— Прошу прощения, — сказал он. — Дело сорвано.

Он уловил реакцию Гудалла.

— Нет, ты идиот. Не все, а только эта вылазка. Мы не можем подойти ближе, чтобы нас не заметили. Они могут выслать патруль, задержать нас и допросить. Мы перешли не через официальный погранпост и можем оказаться в крайней опасности. Простите, но мы вернемся назад.

И он повел их подальше от сторожевых вышек.

Вопросы забурлили в мозгу Гудалла.

— Мы не можем обойтись без положенной разведки, — сказал он.

— Нет. Я вернусь сюда, пока вы будете тренироваться, все сделаю совершенно скрытно, без всяких попыток прикинуться птицеловом или чем еще — они даже не увидят меня. Устрою хороший НП, разузнаю их распорядок за сорок восемь часов, — он немного подумал. — И я еще проведу воздушную разведку. Пусть этот австралиец приложит руку.

— Мы видели те фотографии. На них все правильно.

— На момент их продажи.

— Ну и неряшливый парень там на вышке. С длинным хвостом. Я так думаю, революционер. Че Гевара и прочее дерьмо.

Он не вспомнил о том, что в те давние времена плакат с портретом Че висел над его кроватью шесть месяцев, пока его отец не увидел и не выкинул его.

— Да.

И если тон Паркера был чуть более сухим, чем обычно, Гудалл не спросил себя почему.

— И что же растет за этим забором? Выглядит как кукуруза.

На этот раз ответила Дита:

— Она и есть.

Через двадцать минут Эстер Сомерс, негритянка, которая говорила с Гудаллом за столиком на веранде гранд-отеля в Сан-Хосе два дня назад, потрепала волосы Зены, своей дочери, сняла с шеи русский бинокль и отдала его команданте.

— Да, — сказала она, — Это они, о'кей. Мы проделали хорошую работу, проследив их на всем пути от Сан-Хосе. Особенно ты.

Она взъерошила волосы Хуанито, мальчишки из ресторана.

— Если бы не ты, все было бы впустую.

Она говорила по-испански, но это был язык улиц центральноамериканских столиц, так что в нем не было английского ритма, хотя она слышала его мысленно и улыбалась при этом.

— Англичанин Гудалл. И девочка из «Буллбургера». Это они. Еще один? Босс, я полагаю. Он быстро дернул их назад, но недостаточно быстро.

Команданте сняла свой черный берет, позволив черным волосам упасть ей на плечи, затем закурила. Ее лицо было в морщинах, с индейскими чертами, но губы были тронуты помадой, а глаза, видевшие слишком много страданий, были подведены. Этим она подчеркивала свою женственность.

— Так это что? Передовой отряд?

Она оглядела маленькое круглое помещение — стены из сухих стеблей кукурузы, переплетающих деревянные колья, крыша из пальмовых листьев. Вопрос был не столько к Эстер, сколько к трем мужчинам и двум женщинам — все в полевой форме, на поясе у каждого кобура с «Макаровым», — которые стояли вокруг нее.

— Да, — сказал один. — И возможно, старшие офицеры, проводящие эту операцию. Мы могли задержать их сегодня. К примеру, пограничная стража арестовывает их за нелегальное проникновение...

— Они расскажут какую-нибудь историю. Турист. Шел напрямик...

— Это будет их прикрытие, — вмешался другой, — и будет трудно задержать их более чем на день-другой. Быть тактичным с туристами — вот чего хочет правительство Чаморро. И кроме того, мы покажем им, что знаем о них...

— Итак?

— Следить за ними. И если сможем, прицепим им радиомаячок. А на ранчо есть по крайней мере один человек, который поможет нам, если мы попросим...

Вернувшись в ресторан, Дита, Паркер и Гудалл обсушились, как смогли, и приняли очень сильный «Куба либре», подозвав старика, который обещал им еду, если они подождут.

Дита предложила:

— Дайте ему цыпленка, которого мы купили. Он обжарит его лучше, чем вы.

Паркер так и сделал. Старик развернул тяжелую жиронепроницаемую бумагу, потянул носом и пожал плечами.

Следующий час был посвящен рому и кока-коле вместе с обжаренной мелкой рыбешкой, салатом, приправленным кориандром и чили, тортильям с начинкой из свинины со специями и особенно кусочкам цыпленка, обжаренным до золотисто-коричневого цвета с чесноком.

— Что я вам говорила? Вку-усно.

Тем временем дождь продолжал стучать по соломенной крыше и свет стал меркнуть, когда приплыла лодочка, которая должна была перевезти их на другую сторону. И тут на их столике появились два огромных тарпана, похожих на гигантских размеров селедку, запеченные a la brasa, в окружении сладкого картофеля. Тарелок не было — только вилки. Старик повесил шипящую лампочку над их столиком и спросил, не хотят ли они остаться на ночь: они могут получить отдельные комнаты, прямо как в отеле.

Паркер, как заметила Дита, пил хуже, чем Гудалл. Он потчевал тайнсайдца сменяющимися историями, главной целью которых было продемонстрировать, что все, что делал Гудалл в армии и особенно на службе в САС, Паркер делал лучше. И более жестоко.

— Смотри, Дита, твой локоть упирается ему в подмышку, что дает тебе выигрыш в силе, предплечье и кисть обхватывают ему шею сзади, и если ты можешь, хватаешь его за оба уха — вот что ты делаешь. Это оставляет твою правую руку свободной. Обе руки тогда делают хороший рывок по часовой стрелке, и — раз! — ты ломаешь ему шею. Делал так когда-нибудь, Гудалл?

— Нет, мистер Паркер. Только на занятиях.

— Лживый ублюдок! Я хочу, чтобы ты называл меня Ник. Делить, так делить поровну. А? Все, что есть. Разве нет?

Они пили пиво и ели рыбу, и вскоре Гудалл объявил, что ему нужно облегчиться.

— Что? — спросила Дита.

— Писать. В горшок.

Она решила, что пришло время ей сделать свой выбор.

— Мне тоже. Я помогу тебе найти, — сказала она.

Старик нес лампу впереди, через мокрую площадку с пальмами, показал им две будки с маленькими пластиковыми картинками на дверях — шляпа и веер. Он открыл обе будки, зажег там свечки и показал, что они потом должны погасить их. Дита вошла в дверь с веером, обнаружила там сухой деревянный настил с дыркой посередине. Под дыркой была яма, не такая уж, по ее мнению, глубокая. Куча в нескольких дюймах от дыры кишела насекомыми. Запах был сильный, но не ужасающий. Она расстегнула штаны, встала на настил, присела и стала мочиться в дыру.

За другой дверью Гудалл, при всем своем опыте обходиться без привычных удобств, решил, что это не для него. Может быть, мужские экскременты пахнут сильнее женских — больше животных протеинов, наверное, — он вышел наружу и облегчился под ближайшей джакарандой.

Когда он застегнулся и развернулся, она коснулась его руки и повела кратчайшим путем к забору, окружавшему дворик, прислонилась к нему, обхватила обеими руками его лицо, и ее губы соприкоснулись с его.

Он думал об Англии. Без преувеличения. О Мэри и Джеке. О парне, которого он чуть не убил, и о жене, которую он бил — не много, не часто, но достаточно. О том, будет ли то, что он сейчас делает, изменой. О том, хочет ли он выжить, вернуться в Тайнсайд, которому, как обычно говорили Мэри и его друзья, он принадлежит. «Но сейчас, наверно, — подумал он, когда его напряженный член поднялся и уперся в ее обнаженный живот, — в эту минуту я принадлежу этому месту».