Крейсера - Валентин Пикуль

– Это хорошо, что вы не побоялись явиться вместе со своей виолончелью. Я очень не люблю, когда офицер самое ценное в своей жизни оставляет на берегу. Невольно думается, что он не доверяет кораблю, на котором служит. Обратитесь к Хлодовскому, чтобы включил вас в боевое расписание бортовых казематов. Надеюсь, вы станете нашим добрым товарищем…

Располагаясь в новой каюте, мичман нашел место для виолончели, он украсил свое жилье фотографиями композитора Дж. Верди и своего учителя Вержбиловича с дарственной надписью. Было уже, наверное, за полночь, когда Панафидин пробудился от неясной тревоги. Что-то мешало ему продлевать свой сон. Протянув руку к выключателю, он «врубил» ночное освещение каюты… В дверях, едва помещаясь в их проеме, возвышалась гигантская фигура комендора Николая Шаламова.

Его появление сначала испугало мичмана:

– Ты что? Зачем? Что тебе тут надо?..

Матрос медленно опустился на колени:

– Ваше благородие, вовек не забуду. Ударил я вас тогда, шибко пьян был… верно. А вы на большом смотру узнали меня, но под суд не потянули. За это по гроб жизни благодарен буду. Уже и маменьке писал, чтобы за вас бога молила.

– Встань. Это нехорошо. И время позднее.

Зажмурившись, матрос жмякнул себя кулаком в грудь:

– Не встану, покеда не скажете, что простили. Нам вместях служить: в одном бортовом каземате! Мы же грамотные. Верой и правдой… за вас жисть отдам – не пожалею. Как пред истинным. А ежели што, так вот она – рожа моя… лупите!

– Не ори, дуралей. Людей разбудишь. Мне твои вера и правда не нужны. И не мне ты служишь. Прощаю. Ступай…

Этот визит матроса нарушил сон, мичман раскурил папиросу и, тронув рукой футляр виолончели, наивно подумал: «Наверное, мне повезло…» С дарственной фотографии профессор Вержбилович одобрительно глядел на своего ученика, ставшего сегодня счастливым. Наверное, так и надо.

………………………………………………………………………………………

Николай Лаврентьевич Кладо в официальных кругах Петербурга считался знатоком заграничных теорий Мэхэна и Коломбо, и адмирал Скрыдлов, далекий от теорий, поначалу не знал, куда бы пристроить этого кавторанга с его мыслями об «овладении океаном». Для Кладо был образован при штабе особый отдел, вроде кельи летописца Нестора. Он стал числиться «редактором» материалов о боевых действиях владивостокских крейсеров. Кладо давно осваивал тему – борьба берега с флотом. По его мнению, «замена парусных кораблей паровыми ничего не изменила», потому как раньше не исполняли «высочайших предписаний», так и теперь ими пренебрегают. Цари, утверждал Кладо, прямо извелись, бедняжки, совершенствуя флот, а личный состав флота никак не желал проникнуться идеями, проистекающими на них с высот монаршего престола.

Морякам было трудно спорить с человеком, сыпавшим цитатами из никому не известных авторов, наизусть знающим учебники стратегии Генриха Леера… Скрыдлов тоже не лез на рожон.

– Мне его навязали, – говорил он Безобразову. – Кладо состоял при высочайших особах, читал им что-то… всякое!

Адмиралам было ясно, что Кладо продержится при штабе до первого ордена, после чего испарится. Игорь Житецкий уже сумел понравиться Безобразову беспардонной критикой Рейценштейна:

– Сейчас даже неловко вспоминать, что я состоял при этом недостойном человеке. Зато теперь бригада крейсеров просто ожила. Какой энтузиазм! Какой боевой дух! Все горят желанием проявить свои лучшие качества патриотов отечества…

Безобразов не рискнул причислить мичмана к флаг-офицерам, но рекомендовал в отдел Кладо. Кладо сказал Житецкому:

– Я читал лекции членам императорской фамилии, но, будучи человеком передовых взглядов, никогда не гнушался и рядовой публики. Приобщайтесь и вы к этому благородному делу…

Житецкий появился в гимназиях Владивостока с лекциями на тему «Династия Романовых и значение русского флота для России». Начало его лекций не было мудреным:

– Первый русский корабль «Орел» построен при царе Алексее Михайловиче, но Стенька Разин перебил всех матросов, а сам корабль спалил. Квинтэссенция такова: русские монархи всегда пеклись о создании флота, тогда как отсталый русский народ флота не жаловал и спасался от морей на суше…

28 мая бригада снималась с якорей. Перед походом Скрыдлов собрал у себя капитанов 1-го ранга, командовавших уходящими крейсерами. Перед ним предстали: с «Громобоя» – Николай Дмитриевич Дабич, с «России» – Андрей Порфирьевич Андреев, с «Рюрика» – Евгений Александрович Трусов. Люди опытные, серьезные, неглупые, хорошо знающие себе цену.

– Теперь, только теперь, – сказал им Скрыдлов, – я могу сообщить вам, что вы идете в самое паршивое место на свете – к острову Цусима, а Камимура отвел свои крейсера к Эллиоту в Желтое море, дабы укрепить эскадру адмирала Того…

В дислокации японского флота Скрыдлов ошибался. Но зато он верно сказал, что из Симоносеки или из Сасебо скоро выйдут японские корабли, везущие тяжелые осадные пушки для разгрома фортов Порт-Артура, возможна транспортировка гвардии японского императора в районы Квантуна.

– Желаю успеха. Отчеты о своих боевых действиях в конце операции сдадите в военно-морской отдел штаба.

– Кому? Вам?

– Не мне, а Николаю Лаврентьевичу Кладо.

– Зачем? – хором спросили командиры крейсеров.

– Для редактирования, – понуро отвечал Скрыдлов.

Слова, слова, слова… Теперь неважно, кто вас пишет, а важно, кто станет их редактировать… Якоря были выбраны.

………………………………………………………………………………………

Встречная волна вскидывала «Рюрик» на свой гребень и опускала мягко, как на хороших рессорах. Цель набега, уже рассекреченная, волновала людей в экипажах:

– Идем в самое поганое место – к Цусиме…

Никто еще не предвидел будущей трагедии русского народа, связанной с именем этого острова, но все понимали, что Цусима – эпицентр морской стратегии Того, мимо этого острова незримые нити коммуникаций тянутся от вражеской метрополии, и Япония, как хороший насос, качает и качает через проливы Цусимы свои силы и технику – фронту! Машины русских крейсеров ритмично выстукивали под настилами палуб.

Панафидин отстаивал ходовую вахту на мостике.

– Ну как? – спросил его Хлодовский. – Надеюсь, не раскаиваетесь в том, что попали на «Рюрик»?

– Напротив, Николай Николаевич, я счастлив.

– Мне, поверьте, слышать это приятно…

Встречный ветер раздувал его пушкинские бакенбарды.

Крейсера шли на хорошей скорости, и днем 1 июня миновали мрачный и нелюдимый Дажелет. В кубриках заводили граммофоны; кочегары слушали, как «две Акульки в люльке качаются», в палубах комендоров надрывно страдала цыганка Варя Панина:

Я до утра тэбя ожидала,Когда же звэздный свэт помэрк,Я поняла…

В кают-компании накрывали столы к обеду. Плазовский сказал:

– Идя к Цусиме, всегда противно думать о смерти.

– А почему так? – с вызовом спросил Юрий Маркович, повернувшись к лейтенанту Иванову 13-му. – Тринадцатый, выскажите непредвзятое мнение о геройской смерти.

– С восторгом, – отвечал тот, раскладывая на коленях салфетку, словно надолго устраивался в ресторане. – Умереть героем легче всего. И ума не надо. Можно завязать гадюку вокруг шеи вместо галстука. Или приласкать бешеную собачку. Уверен, что в некрологах будет написано: «Погиб смертью героя, презирая опасность…» А что еще, Юрочка?

Вторым (после Кесаря Шиллинга) бароном на «Рюрике» был хорошенький, как девочка, лейтенант Курт Штакельберг из курляндской семьи, и ему не нравилось это зубоскальство:

– Господа, в компании Скарамуша, д’Артаньяна или Сирано де Бержерака вы, наверное, чувствовали бы себя на седьмом небе. Однако, по расчетам штурманов, мы уже завтра ночью будем проходить Цусиму, и адмирал Камимура одним ударом может дать хорошую тему для наших некрологов…

С мостика спустился лейтенант Зенилов (минер).

– О чем речь? – спросил он. – Наши телеграфы уже стали принимать переговоры японских крейсеров. Небесный эфир трещит, будто сало на сковородке… Минуя Дажелет, мы привыкли думать, что он безлюден. Но где гарантия, что с Дажелета нас не высмотрели японцы и теперь оповещают об этом свои базы.

– Камимура в Желтом море, – мрачно возвестил Салов, глядя, как над его головой раскачивается клетка с пернатыми.

– Вы уверены, штурман? – спросил его Солуха.

– Так утверждали в штабе Скрыдлова…

Зенилов поймал ускользавшую на качке тарелку:

– Сидя на Светланской, много узнаешь…

Священник Алексей Конечников не был ловок, как офицеры, и выжимал рясу, мокрую от пролитого на нее супа:

– Отступилась от нас царица небесная…

В ночь на 2 июня Панафидин видел берега Японии, миражно скользящие вдоль горизонта. Цусиму миновали благополучно. Ночь была теплая. В каютах стояла мерзкая духотища. Под утро крейсера вошли в район оживленного каботажа. Горизонт исчертили ласточкины крылья рыбацких парусов и дымки пароходов, издали похожие на капризные мазки акварельной кисти.