Человек-тело - Сергей Саканский

— Что ж, — с грустью сказала Вика. — Остается только вылить их нахер. Я-то грибы совсем не выношу, у меня на них аллергия.

Я не хотел рассказывать моей девочке о том, что опасаюсь за печень, что, может быть, нахожусь на грани цирроза. Вообще, я никогда не говорю с нею о своих болячках, о своем возрасте: пусть думает, что болезнь у меня одна — Вика и так видит достаточно много ее проявлений.

С Ленкой было наоборот. Я постоянно накручивал: тут болит и тут. И даже в тот день не удержался от гробовой шутки.

Вика пропала в продуктовом жопинге, это у нее был долгий, значимый процесс, и аппетитный запах грибного варева окончательно извел меня. Хотелось немедленно налить себе полную миску коричневого супа, щедро заправить его сметаной и сожрать, вспоминая здоровое детство. Каждая ложка этого блюда могла отнять у меня толику будущей жизни, которой и так остается не слишком много. Будь такое год назад, я бы съел суп, не задумываясь о здоровье и отпущенном времени: до того, как Вика стала частью моей жизни, мне незачем было беречь эту жизнь. Так серенький советский инженеришко, неожиданно став нуворишем, внезапно бросает пить и курить, ставит свое тело на дорогостоящий медицинский контроль, отдается физкультуре, которую с детства ненавидел, и все это только потому, что жизнь для него приобретает смысл, и ему нужно сохранить ее во что бы то ни стало, чтобы как можно дольше и вдохновенней тратить наваренное бабло.

Я взял красную кастрюлю за ее теплые ручки и вынес в коридор, чтобы вылить в мусоропровод. Дверь лифта вдруг раскрылась сама собой и я, вспомнив Женю Лукашина, поклонился и вошел в кабину. Все как-то само собой сложилось в этот ужасный день: еще в общественном коридоре с кастрюлей в руках я вспомнил, как ходили с курями в гости друг к другу две ныне разрушенные семьи.

Я нажал на кнопку седьмого, неловко перехватив кастрюлю одной рукой, и лифт потянул меня вниз. Субботний вечер, должна быть дома, а если нет, то вылью в мусоропровод на ее этаже.

Ленка была в халате. Казалось, ее удивил не сам мой визит, не красная кастрюля, а нечто третье. Наш последний разговор стоит в моих ушах, словно мелодия, которая перемкнула нервные окончания и мечется по сети нейронов, не находя выхода из емкости черепа. Хорошо сказано. Ленка опустила глаза, сосредоточившись на красной кастрюле, потянула носом. Констатировала:

— За грибами ходили. Ты думал, она сожрет, она думала — что ты. У дурочки что — тоже печень пошаливает?

— Просто аллергия.

— На семейном совете решили скормить предтече.

— А здесь не угадала. Дурочка на жопинг отправилась, а я о тебе вспомнил.

— Что ж, спасибо.

— Между прочим, она понятия не имеет о наших отношениях. Видела тебя только на свадьбе, так и думает о тебе, что ты соседка, подруга бывшей жены.

Ленка вдруг нахмурилась.

— Ты что-нибудь слышал о ней? С тех пор, как вы развелись.

— Нет, ничего. Почти двадцать лет. Быстро время летит. А почему ты спрашиваешь? Ты-то сама что — видела ее позже?

— Нет, не видела, — сказала Ленка, пожевав влажными губами, и я подумал, что уже ни капли не желаю эту женщину.

Что-то в ее облике было неправильным: казалось, будто не точкой закончила она фразу, а запятой.

— И тебя давно не видела. Кажется, что еще давнее, чем ее… — задумчиво добавила она, дважды вскинув ресницы и осмотрев мой монумент с головы до ног и обратно. — Ты просто катастрофически изменился. Как ты мог так похудеть?

— Разве? — буркнул я рассеянным голосом.

Вот что удивило ее на пороге… Не рассказывать же ей о чудесной диете и упражнениях. О том, что я два раза в день встаю на весы. Образ этого нелепого грушевидного старика, который, задерживая дыхание, раскачивается на весах, чтобы соответствовать своей юной жене, был омерзителен и жалок. Мне вообще омерзителен мужчина, который заботится о своей внешности — выбирает одежды, вертится перед зеркалом.

— Рак у меня, — вдруг сказал я. — Цирроз печени на последней стадии. Вот я и худею.

Ленка неожиданно вскрикнула, ударив себя пальцами по губам. Будто и забыла о моей манере шутить с серьезном лицом, шутить часто с очень серьезными вещами.

Бедная моя, толстая девочка. Ты так и исчезла под знаком этой шутки. А может, и наоборот — богатая девочка. Исчезла не из того мира, где остался он — тот, кто бросил ее во имя другой, а сам еще жил в мире долго, жил припеваючи, с другой женщиной, моложе и милее, облизывая и обрызгивая ее. Если, конечно, были у Ленки какие-то мысли, а человек-тело — так себе, фантазия.

Ленка умерла в больнице, в реанимации, спустя четыре дня, о чем я узнал лишь от коммунальной активистки, которая пришла собирать деньги на венок от жильцов. Та почему-то была удивлена и озабочена тем, что я не ведал о скоротечной болезни и смерти соседки. Скорее, весь дом знал о нашей многолетней связи, они обсуждали нас, они мысленно представляли себе, как совокупляются эти два внушительных овоща, изрыгая на простыни семечки и сок.

Я так и не узнал, что означала запятая в ее речи и что такого хотела сообщить мне о моей первой жене ее бывшая подруга. Перелив суп в кастрюлю соседки, я поднялся к себе. Вскоре вернулась Вика, обвешенная гирляндами еды, как новогодняя елочка, и мы предались вечернему пиру, в то время как несчастная женщина семью этажами ниже поедала отраву, которую я, знаменитый грибник, написавший рассказ о грибах, собрал для нее в лесу. Вике я, между прочим, соврал, что суп вылил в мусоропровод.

2

Не знаю, какой из этих грибов оказался ядовитым. Были в нашей корзине сыроежки, зонтики, рядовки, поплавки. Несколько подберезовиков и белых. Переросшие осенние опята.

— Грибное отравление, — сообщила соседка-активистка.

Не думаю, что у Ленки были какие-либо грибы, кроме моих. Я залез в интернет и долго бродил по грибным сайтам, словно вновь по осеннему лесу. Бледную поганку, оказывается, как раз и путают с сыроежкой, поплавком или зонтиком. На одной из этих игривых фоток белый гриб возвышался над жалким оплеванным презервативом.

Я вдруг представил странного такого человека. Идет он по лесу, а в руке у него шприц. Видит гриб, нагибается и делает грибу укол. Ядовито ухмыляясь, идет дальше, любуясь осенними лучами в кронах елей. Очень ядовитый человек.

Я знал таких людей. Один мой одноклассник маниакально сыпал пакетики соли в пирожные, которые продавались в магазине на лотке. Мне был непонятен смысл его пакостничества. Он не мог видеть последствий своей идиотской шутки. Лишь в новые времена я понял, что такой человек далеко не уникален. Типичный характер хакера, который запускает вирус в сеть, и не важно ему выражение лиц тех людей, которым он испортил игру. И человек со шприцем отравы, колющий в лесу белые грибы, не представляется таким уж фантастическим. Я не люблю человечество как вид и имею на это вполне разумные основания. Что толку от каких-то хороших людей, если один ублюдок может отравить жизнь миллионам? Гитлер какой-нибудь или Горбачев. Это уже похуже мальчика, который колет отраву в грибы. Светлая, вечная тебе память, Леночка. Девочка, которая любила меня.

3

Удивительно. Неделю не раскрывал эту тетрадь. В моей жизни, оказывается, происходят события, словно в дешевом мягком триллере. Позвонил какой-то человек, настоятельно потребовал позвать меня к телефону, несмотря на то, что Вика отбрыкивалась, прилежно исполняя роль сердитого секретаря.

— Это из милиции! — громким шепотом сказала она, зажав ладонью рот трубке и округлив глаза.

Фамилия следователя была Пилипенко: он, видимо, прибыл с солнечной Украины, то есть, являлся гастарбайтером[2]. Впрочем, акцент этого человека был легкий, едва уловимый: возможно, следователь Пилипенко гастролировал в Москве уже не один десяток лет или даже с самого своего рождения.

Это был высокий худой парень лет тридцати пяти, единственной примечательной чертой его лица были круглые, как у Леннона, очки, которыми он пользовался, словно каким-то особенным оператором пространства: то снимет, то водрузит, то на лоб поднимет, то на нос опустит.

Я прекрасно понимал, по какому поводу вызван… Странное свойство моей натуры: я чувствую себя виноватым просто так, просто от того, что меня обвиняют. В детстве краснел, тупился и путался в таких случаях, а со стороны казалось, что я виновен и выдаю себя.

Было бы ужасным, если Лена скрыла происхождение грибов, сказала бы, например, что купила их на рынке. Это бы значило только одно: она поняла, что я зачем-то убил ее и решила покрыть убийцу. В самом деле — зачем? В чем мой мотив? Именно это я и решил взять за основу моей защиты… Впрочем, это только в классическом детективе имеет значение мотив. У всяческих там Марининых действуют маньяки и сумасшедшие. Для Марининых и Пилипенок не важно четкое, грамотно выстроенное доказательство. Я вдруг подумал, что вообще не выйду из этих стен. Будет подтвержден факт, что грибы принес я, и это все, что нужно для обвинения.