Я тебя заберу (СИ) - Коваленко Марья (Мария) Сергеевна Solazzo

Это был самый жуткий час в моей жизни. В сравнении с ним даже первая встреча с Шаталовым — давным-давно, в старом кабаке, с толпой похотливых мужиков и группой захвата, — казалась веселым приключением.

К сожалению, сейчас из-за этого страха у всех нас новая проблема.

— Я не совсем доктор. — Пока я пытаюсь вспомнить человеческую речь, подозрительно бледный Шаталов снимает с себя забрызганный кровью медицинский халат. — Вернее, совсем не доктор. — Стягивает с головы шапку. — Но да... я твой папа.

Марк отчаянно трет переносицу и быстро моргает.

Впервые вижу его таким растерянным. Нынешний, он и близко не похож на себя обычного. Не Марк-мать-его-Шаталов, а простой смертный. С эмоциями, чувствами и слабостью.

— Мама собиралась сегодня рассказать о тебе, — со вздохом произносит Глеб. — Она даже сырники приготовила.

— Сырники?.. — Марк тяжело сглатывает и изумленно смотрит в мою сторону.

— Даже не надейся.

Не могу больше сдерживаться. На глазах пелена из слез. Чтобы не выдать себя, приходится на миг отвернуться и быстро смахнуть с ресниц соленые капли.

— Тебя я кормить не буду.

Из-за плача ответ получается с таким надрывом, словно говорим совсем не о сырниках.

— Я бы сейчас не отказался... от чего-нибудь. — Шаталов трет грудину. Незаметно. Всей рукой, будто это просто прикосновение к ребрам.

— А мама говорила, что ты умер... — добивает нас обоих Глеб.

— Умер?

— От болезни. Я не запомнил какой. Вроде бы что-то с легкими.

Мой мальчик, похоже, и не думает упрощать нам жизнь. Пока я борюсь со слезами, а Шаталов — с инфарктом, этот маленький догадливый гений присаживается на обувную тумбочку и принимается внимательно следить за обоими.

— Твоя мама сказала правду, — великодушно подтверждает Марк. — Я почти умер. Девять лет назад. Это была очень тяжелая... болезнь.

— Но сейчас ты не болеешь?

— Нет. Уже давно.

— Тогда почему не приехал к нам раньше? Сразу после того, как выздоровел. — В голосе сына прорывается что-то незнакомое. То ли горечь, то ли обида, то ли упрек.

— Глеб, родной...

Мне плохо. Нет сил терпеть это напряжение. Пережитое волнение в любой момент может обернуться жестким откатом. Со слезами, истерикой и прочими «спецэффектами». А Марк и без отката совсем белый.

— Я не знал, — хрипит Шаталов. — Твоя мама переехала в другой город... не в тот, на который я рассчитывал. У нее изменилась фамилия. Я искал ее после болезни. Только не ту. Не там...

— И наверное, плохо, — подсказывает Глеб.

— Плохо. — Марк даже не спорит. Все сильнее трет грудь и медленно опускается на пол. — Однако теперь все изменится, обещаю. Твоя мама больше не уедет от меня. Я тоже не уеду от вас. И не заболею.

Шаталов так и напрашивается на то, чтобы я его добила. Здесь и сейчас. За все обещания. За уверенность. И за раскаяние, с которым опоздал на девять долбаных лет.

Ума не приложу, как бы мы выпутывались дальше, но с кухни раздаются тихие шаги и в коридор выходит Лена.

— Здравствуйте. — Она смотрит на меня, на Глеба и на его полуживого папашу.

Судя по тревожному выражению лица, выглядим мы неважно.

К счастью, Лене не нужно подсказывать, что делать.

— Глебушка, дружище. — Протягивает ему руку. — Мне без тебя там скучно. Покажешь новый конструктор?

— У меня... — Он оборачивается к Лене, и впервые за вечер я вижу на лице своего мальчика улыбку. — У меня теперь есть папа.

— Круто! — Восхищается подруга. — Настоящий папа! Ты рад?

— Еще не разобрался. — Глеб прячет радость и возвращает на лицо прежнее серьезное выражение. — Непривычно.

— Ну конечно. К такому нельзя привыкнуть сразу. — Лена кивает в сторону детской. — Но подозреваю, папа от тебя никуда не денется. Ни сегодня, ни завтра. Даже если сам попросишь.

— Он так и сказал. Не уедет. — Глеб послушно разрешает Лене взять его за руку и встает с тумбочки.

От облегчения я тут же приваливаюсь спиной к стене. В метре от новоиспеченного отца. Внутри будто воздушный шарик. И он наконец начинает сдуваться.

— Я точно буду здесь. — Шаталов уже не хрипит. Он шепчет.

Слава богу, Глеб не замечает странного состояния отца.

Как под гипнозом, мы с пола наблюдаем за удаляющимся сыном. Я мысленно считаю шаги. Лишь когда закрывается дверь детской, Марк осторожно, словно боится кого-то спугнуть, выдыхает. И поворачивается ко мне.

Глава 29. Упрямая женщина

От гордого льва до убежденного подкаблучника — один ребенок.

— Можно воды? — По красивому лицу Марка кривой трещиной ползет улыбка.

— Вода под краном, — киваю в сторону ванной.

Конечно, грех так отвечать полуживому, но мне сейчас плевать и на Гиппократа с его клятвами, и на дефицитную в наше время штуку под названием «сочувствие».

Собственное тело как не родное. Руки и ноги не слушаются, в голове какая-то каша.

— А когда-то ты обещала меня спасти. Клялась оказать первую медицинскую помощь.

— Даже не знаю, что с тех пор изменилось!

— Уела! — хрипло смеется Марк.

— Я старалась. — Прижимаюсь затылком к стене.

— Чувствую себя идиотом. Но счастливым, — вдруг признается Шаталов.

— А я себя дурой. — Хоть в чем-то мы настолько похожи, что нет смысла стесняться. — Глеб сам обо всем догадался. Без признания. Без разговора, к которому я так готовилась. Сложил дважды два.

— Он у тебя... у нас потрясающий!

Марк наконец перестает тереть грудь. И даже помогает мне подняться.

— Хороший.

От прикосновения его рук и слишком непривычного «нас» внутри болезненно колет. Привыкну ли? Как это вообще, когда вместо одного родителя их вдруг становится двое?

— Не знаю, как тебя за него благодарить. — Шаталов вминает меня в свой каменный торс и целует в макушку.

— Я бы попросила в качестве благодарности исчезнуть... — На пару секунд разрешаю себе задержаться в его объятиях. Потом отталкиваю. — Хотя бы еще лет на девять. Но, боюсь, кое-кто будет против.

— Никаких больше исчезновений. Забудь.

— Все остальное тоже прикажешь забыть?

Мы не касаемся друг друга, между телами шаг или два, однако взгляд Марка такой осязаемый, что чувствую его на себе каждой клеточкой. Огненной дорожкой на плечах. Горячим отпечатком в отвороте домашнего платья. Жарким поцелуем на губах.

Не все мужчины умеют целоваться. Теперь я знаю это точно. Для некоторых поцелуй лишь часть обязательной программы. Как сковырнуть крышку с пивной бутылки перед первым глотком.

Но только не для Шаталова! Именно с поцелуя начался наш безумный роман. И сейчас хватает взгляда, чтобы губы вспыхнули от жажды.

— Сын похож на меня. — Марк внимательно следит за тем, как я тру губы. Ловит каждую деталь.

— Похож?! — вырывается с нервным смешком. — Просто похож?

— Очень! — Мерзавец так улыбается, будто я ему луну с неба достала.

— Нет... это не сходство! Это самое настоящее наказание. Все эти годы я мечтала об одном — забыть тебя. Вычеркнуть из памяти все, что между нами было. Даже не представляешь, как мне этого хотелось. Но Глеб... — В горле пересыхает. Наши игры опять зашли слишком далеко. — С каждым годом он все больше превращается в твою копию. Внешностью, характером, привычками. Ты бросил меня, а я родила и воспитала еще одного Шаталова. Считаешь, это справедливо?

— Считаю, что я настоящий счастливчик!

— Сказать, куда тебе засунуть свое счастье?

— Мне сейчас так хорошо, что готов позволить тебе сделать это лично.

Гад снова тянет меня на себя. Как паук в паутину. И тут же оплетает плечи и спину сильными руками.

— Открою страшную тайну, — шепчу ему на ухо, — проктолог и гинеколог — разные специальности!

— Ты что-нибудь придумаешь. Я в тебе уверен.

— Извращенец! — усмехаюсь я. — Годы идут, а ты такой же ненормальный!

Глаза щиплет от слез. И словно психика только и ждала этого сигнала, меня накрывает запоздалым откатом. Боясь испугать сына, тихонько вою на груди Шаталова. Трясусь, будто снова кто-то ломится в квартиру. И, кусая ладонь, пытаюсь хоть как-нибудь заглушить нервный смех.