Газета Завтра 463 (41 2002) - Газета Завтра Газета

Трижды в истории Россия была вздыблена несчастливо для маленького человека, убегающего от тирании на край света, где нет подобного насилия. Петр сбил Россию с отеческого пути, лишил патриарха и традиций; Ленин лишил нацию коренных сословий (дворянство, купечество, духовенство), бывших остовом государства тысячу лет. И каждый раз перестройка коренной установившейся жизни замышлялась втайне от простого народа группой дворцовых заговорщиков , тех самых" герметических лиц", что и поворачивают колесо истории по своему честолюбию и смутному замыслу, даже не подозревая, что случится из их болезненного воображения.

Вообще, Петр открыл окно в Европу в самые худые для России времена, когда огромная земля была поражена глубинным религиозным расколом, внутренними распрями, душевным и духовным неустроем; и вот в это печальное для государства время под видом гостя пришел враг, забрался во всякую щель, занял дельное место с выгодой лишь для себя, и народ, не зная об истинности замыслов гостя, ничего не мог противоставить ему. Подобное же мы узнали в девяносто первом году, когда в Москве, и в самом Кремле, уселись на должности тысячи пришельцев с явно худыми намерениями.

И сам-то Петр отправился в Европы, чтобы посмотреть мир и себя показать, тоже не в особенно счастливые для христиан минуты, когда заморские земли еще не смогли оправиться от долгих реформаторских потрясений, и религиозные войны только-только затихали, сходили на нет. Лютеране, протестанты, папежники-латиняне, масоны и рыцари тайных орденов перетягивали русского юного царя каждый в свою веру, и безусловно, он улавливал лишь внешнее, что отвечало его свежему энергическому уму, воспитанному иностранными учителями. Вот он перенял моду на парики, не задумавшись о том, что европейские вельможи мучались от вши, что скребла и грызла их несчастные головы; парики, присыпанные мукою, были прекрасной казарменной столовкой для зловредных насекомых. Привез в северные земли тесные камзолы и панталоны, что доставили нашим мужикам зимою массу неудобств. Поставил на каждую службу чиновника, дал ему неограниченную власть, и Россия захлебнулась от бумаг с печатями, а признав их за антихристово оружие, кинулась в глухие скрытни, чтобы отстоять для себя волю.

Вернулся и прогнал патриарха, лишил церковь главы, дал духовенству чиновничий регламент; тут же сронил колокола, повелел сбрить бороды , переодеться, изменить обличье, то есть стал революционными деспотическими мерами лепить нового человека. Оттого все последующие деспоты так любили и любят царя Петра, что он не чинился с русским человеком и бесцеремонно гнул его через коленку. Русский, как терпеливое покорное "быдло", очень понравился будущим перехватчикам власти, но до сей поры они бьются над тем, чтобы долготерпение его перековать в покорность.

И еще несколько слов о Петре, коли мысль моя застряла на нем; хотя в трехтомном "Расколе" маленькому Петру достается одна страница. Так случилось, что весь смутный семнадцатый век напрягался, чтобы родить Петра, и под его волею убрести с наезженной колеи, чтобы заблудиться на долгие годы. Хочется надеяться, что русский народ соберется с силами и выберется из гибельной для него безнациональной европейской трясины.

Как-то затвердили в нашей памяти, что Петр владел топором; в этом увиделся сокровенный смысл, де царь не только крепок духом, как адамант веры апостол Петр, но еще и владеет ремеслом простонародья, он — строитель, созидатель. Да, он однажды поработал чуток на иностранной верфи, обтесал шпангоут, пока не набил мозолей на ладонях, т.е. показал себя иностранцам с неожиданной стороны, чем крепко удивил. Может, они решили, что он тронулся чуток головою? Запальчивый характером, неистовый в своих решениях и необыкновенно упрямый, Петр был страшен в грозе и мести, и тут его никто не мог остановить. Во время стрелецкой казни топором самолично отрубил несколько десятков голов бунтовщиков (есть сведения, что казнил восемьдесят шесть человек)

В истории о великом императоре этот красноречивый факт обойден стороной: ни о дурном, ни о болезнях не принято заострять внимание. И, в общем-то, это верно. Если это не черта характера, если не особенность поведения деспотической натуры. И поэтому историческим хроникам, где чувственная сторона властителей обойдена стороной, и нет особенной веры. Ученый абсолютизирует факт, помещая его под особый угол к солнцу, освещая его особенным образом, как то бы хотелось Господину его. Писатель же подвластен чувству, образу, красоте слова, духу, совести, собственным страстям, и факт оттеняется уже по-другому; те шероховатости, сколы и раковины, которые историк обходит будто бы из-за незначительности своей, у писателя вдруг играют роль решающую. Потому столь различна история с той и другой стороны. Это как бы пальто навыворотку, так модное в начале прошлого века.

Так вот, Петр — фигура в русской истории безусловно трагическая, был написан красками солнечными и назван Великим. (Хотя при строителестве города в устье Невы погибли более миллиона крестьян.). А Николай Первый повесил пятерых заговорщиков , предотвратил национальную катастрофу и за это был назван Вешателем, Палкиным., душегубцем, кровопийцем, и злые наветы на государя, при котором все стороны русской жизни получили особенный расцвет, продолжаются по нынешний день, словно бы выбиты зубилом в граните на вечные времена. Потому что царь повесил масонов, вольных каменщиков, радетелей братства и прав человека, могильщиков империй, устроителей рая на земле для избранных.

На Алексее Михайловиче как бы прикончилась истинная русская жизнь с ее древними корневыми обычаями; Петр заменил русское на немецкое, вводил в Россию неметчину. Хотя он и не признан был, как Горбачев, лучшим немцем, но славы в тамошних землях досталось и ему.

Если бы я писал в " Расколе" не о религиозной стороне сумятицы, а о царском быте, то, конечно бы, показал широкое хлебосольство Алексея Михайловича; его повседневные обильные гоститвы с сотнями пирующих, множество кушаний, красоту убранства и посуды, открытость, но и чинность стола, верность родовым обычаям, когда государственные вопросы разрешались тут же, в долгом застолье, где ссора иль дикая брань, иль невоздержное пиянство были за редкостью, и царь сурово наказывал провинных, не откладывая кару в долгий ящик. А представьте эти пестрые картины престольной, исполненные в цвете, ибо даже простолюдин носил тогда одежды цветные, праздничных тонов; и вот среди этого кишенья народу, расталкивая толпу криками и камчатными плетями, а то и батожьем, спешат спосыланные государем нарочные приставы и стряпчие в окружении слуг, и несут на огромных подносах, блюдах и в судках жалованных государем с обеда жареных лебедей и дичину всякую лесную, и припущенную в соку рыбу, и метровых осетров с яблоками, и паровых щук, и поросят с гречневой кашею, и плоды, и взвары, и питья всякие, — тем самым отмечая государева человека за верную службу , напоминая, что царь ценит, царь не забыл трудов своего верного холопишки.

Отец вел обеды, согласные с древними обычаями, а Петр перевел их в загулы, дикие пьянки с оргиями и дебошами, и хулиганством, и дерзкими насмешками над знатными, родовитыми гостями; и много в этих застольях было иностранцев, как близких доверенных лиц, те задавали тон в пиру, не чинились с русской знатью, а после разносили дурные слухи по Европе, рассказывая о дикости северных варваров.

Петр открыл окно в Европу; но в окно порядошные люди не ходят, туда лезут проныры и плуты всякого рода, солдаты удачи , мелкие воришки-форточники, секретные агенты, а дородному тароватому купчине нужна распахнутая дверь с верными приглядистыми слугами в сенях, кто постоянно напоминал бы гостю, что он в чужой стороне и должен вести себя прилично, без хамства и чванства. Ворота же в усадьбу распахивают почестному гостю, когда все в хозяйстве урядливо и есть кому двор оборонить в случае вероломства и внезапной спотычки.

Петр выиграл баталию при Полтаве, но взбодренный удачею с седла так и не слез, а продолжил брани со своим народом уже в родных палестинах, чтобы полностью искоренить волю, взять смерда под надзор и приковать его к назначенному месту, чтобы он не имел привычки шляться и колесить по Руси; а то, не дай Господь, еще на открывает новых земель, а после с ними попробуй сладить. С Петровским хомутом на православную шею воистину и началось новое время.

Мне скажут, де вот ты Петра Великого костеришь — значит, умнейшие мужи прошлого были глупее тебя? Отнюдь… Много было мудрецов при дворе Романовых, но всяк хочет носить кафтан с золотыми галунами и есть сдобные пышки. Во-вторых, большое видится на расстоянии. И в-третьих, Россия после великих потрясений нуждалась в единогласии, тогда всякая мысль не в строку считалась ересью. Да и очарование Пушкина Петром Великим было временным, пока он прижимался к европеизированным заговорщикам, а после их взгляды на будущее России разбежались так далеко, что не разглядеть было их общего исхода.