Птица счастья - Роберт Джоэль Мур

– Почему же тогда ты тут?

– Что ты хочешь услышать? Я не хотела тебя ранить, я хотела, чтобы стало легче мне. Просто эгоизм. Я струсила и сбежала. Я не разбиралась в своих чувствах.

– Я ждал.

– Я не могла вернуться. Мы стали продолжением сотни историй печального несовпадения, которое одних учит отпускать, а других хоронит под своим грузом.

Официантка попыталась забрать чайник со стола, распугав интимные откровения момента, как мотыльков от раскаленной лампы.

– А вы совсем не забирайте чайничек, вы кипяток добавьте или еще один заварите, – остановил ее Сережа, а потом обратился к Лене. – Ты мне пока не рассказала, чем закончилось твое «голожопое дауншифтерство» на островах и как ты стала врачом. И какая у тебя птица. А я не раскрыл тебе ни одной государственной тайны. Так что разговор мы только начинаем.

***

Они таяли медленно, как кусочки сливочного масла при комнатной температуре, пока не слились воедино. Лена трудилась в больнице, а Сережа писал статьи в журналы по заказу Кальмана, с которым вел исключительно виртуальные беседы от лица Васи. Конечно, ему приходилось писать книги от имени брата. Парик пылился на верхней полке в шкафу, бекешу Сережа сдал обратно в магазин, на ее месте появилась Ленина верхняя одежда. Похожи они были и в том, что птиц у них на содержании не было по причине постоянной занятости.

Лена вновь отпустила косу, вечерами играла с Сережей в приставку, любила булочки с корицей, которые он от скуки и любопытства научился готовить. Их простое совместное счастье было совсем юным, когда жизнь решила напомнить о своей быстротечности, – во время очередного возвращения в Москву Мария Петровна объявила, что больна. Настал момент, когда скрывать болезнь не было сил, и она переехала обратно в столицу, а после на дачу, чтобы последние свои месяцы провести на природе и по возможности с семьей.

В тот год яблони были усыпаны плодами и гнулись под их тяжестью. Она умерла после яблочного Спаса. За месяц до кончины она перебралась на второй этаж дома, под самую крышу, где ветви деревьев скребли металлические листы кровли. Там было спокойнее, теплее, дальше… Может, там смерть не заметила бы ее– в детстве во время игры в прятки ее никогда не находили тут, наверху. За стеной у кровати пылились сложенные отрезы тканей, рядом на столе бисер и пяльцы, которые она не позволяла никому убирать, в надежде вернуться к вышивке. И везде стоял запах яблок. Только в комнате внизу, куда ее перенесли потом, когда ей стало совсем плохо, пахло наркотиками и больным телом. Тогда яблони напоминали о себе гулкими ударами от падающих плодов – они как дождь сыпались на крышу. Деревья плакали: быть может, о Марии Петровне, быть может, об уходящем лете – с них столько не сняли, они столько не отдали… Не успели. Но они не смотрели так, как смотрела она в свои последние дни. Они не могли ее понять, ведь они знали, что с приходом весны возродятся… Лишь чьи-то заблудившиеся неприметные серые птицы садились на кроны и скрашивали печальные вечера тихими колыбельными. Дурман от наркотиков, боль от пожирающей заживо болезни и приближающаяся неизвестность поселили в ее взгляде отчаяние загнанного животного.

Сколько часов она пролежала без сознания – никто не знает. Нашел ее Сережа. На скорой ее забрали. Благодаря Минину, братьев допустили к матери, но она не приходила в себя.

Тишина поселилась в старой квартире Александровых, пока Василий в своей беспечности заливался алкоголем на вечеринке, не допуская в мыслях, что его мать может умереть. Он лежал в беспамятстве в одежде на кровати, когда вошел Петя и сказал, что ночью Марии Петровны не стало.

Сережа с Леной все эти дни ожидания улучшения наблюдали, как к подъезду стекались бабки. С момента, как мать привезли в больницу, новость разошлась по интернету и телеканалам, и птицам. Те, кто проклинал ее, когда она родила клонов, кто видел в этом дьявольское начало, – все приезжали к подъезду. И даже те, кто видел в ней святую. Они несли свечи, клеили фотографии и молитвы на стенку. В день ее смерти кто-то заметил удивительный по форме подтек характерного желтого цвета на стене дома, и, не расследуя природу его происхождения, его приняли за нерукотворный лик. Тогда молитвы за здравие сменились молитвами за упокой и паломничеством на поклон к новой святыне: шли женщины, что не могли понести, и несчетное количество старух. Все они вереницей тянулись к дому, периодически волновались из-за несоблюдения очереди и давали интервью телеканалам и нескончаемым блогерам, которые стремились за контентом.

У дома стояла охрана: не пускали толпу и не выпускали Сережу. Чтобы его не заметили, еду заказывали на дом. Приехал Валера со вкусностями от Агаты в день смерти матери.

– Валер, а ты как меня из этого дурдома на похороны вывезешь?

– А никак, Серег.

– В смысле?

– А тебе нельзя на похороны. Там только Вася будет.

– Я не понял, – Сережа продолжал сверлить Валеру. Из спальни вышла Леночка и застыла у дверного проема кухни.

– Минины запретили тебе появляться. Будет общенациональная трансляция. Если тебя узнают, скандал выйдет.

– То есть ты ко мне приехал, чтобы удержать здесь?

– В квартире я сидеть не буду, но дом и подъезд под наблюдением.

– Да вы совсем, суки, умом тронулись там?! – Сережа кинулся на посланника Минина и толкнул его. От неожиданности и силы ярости до Валеры дошло, что это уже давно не мальчик, а мужчина. И он задвинул силовика за кухонные шкафчики. Посуда загремела.

– Сережа, не надо… – прошептала Лена.

Валера не сопротивлялся. Вспышка ярости прошла.

– Уходи.

– Пройдет, Сере…

– Уходи… – не дал договорить ему Сережа.

Лена тихонько передала Валере найденные документы и вещи, необходимые для подготовки похорон.

***

– Я пойду с тобой, – Лена потеряла самообладание и четверть часа твердила одно и тоже. Когда она осознала свой детский каприз, подошла к Сереже и помогла ему начисто выбрить шею и затылок:

– Обещай мне, что будешь себя беречь, я тебя очень прошу, – Лена вскользь чмокнула его в голову.

– У тебя в руках бритва, мне бесполезно с тобой спорить, милая.

– Это совсем не смешно, – с силой стряхнула упавший волосок с его пиджака.

– А я и не смеюсь, а трепещу. Попрощаюсь с матерью и вернусь.

– Вот и возвращайся.

Сережа поменялся одеждой с курьером по доставке еды и беспрепятственно покинул дом в яркой униформе. Курьер при этом заработал неплохую сумму и должен был просидеть на кухне под присмотром Лены еще несколько часов в ожидании своей одежды.

Верный Сережин сообщник в тот день дождь шел стеной и, объединившись со своим вечным антагонистом зонтом, надежно скрывал фигуру спешащего на похороны молодого мужчины.

Сережа выехал с большим запасом времени до начала церемонии и добрался необычайно быстро, незваным гостем он прождал у церкви, где должны были отпевать мать, больше часа, прежде чем приехал похоронный кортеж. Минин-старший не присутствовал на церемонии прощания – в новостях сообщили, что он принес соболезнования Василию Александрову, оценив вклад его матери в благосостояние нашей страны. У церковной ограды остановился катафалк и еще несколько машин, где ехал Василий, охрана, съемочная группа. На всех изгородях и крестах церквей сидели птицы. Цветные, разных размеров, они мокли под дождем, удерживаемые искренним любопытством и поручением хозяев принести новость с места закрытых похорон. Чуть в стороне сидели птицы неприметные, серые, многие из которых жили на кладбищах у забытых могил.

Сережа притаился поблизости. К церкви стали стекаться люди, выходя из микроавтобусов и личных авто. Стоя на крыльце, поправляла свой платок Кристина, а Петя отдавал поклоны. Показной характер их скорби нервировал Сережу. Все они не соответствовали его представлению о том, какими до́лжно быть рядом с его матерью. Вася не поддавался какому-либо внятному описанию: оболочка человека, оболочка из пластика или силикона еще более мертвая, чем тело в гробу. Вася не был пьян, но, очевидно, его состояние походило на измененное.

Сережа перешел дорогу и направился к церкви, но на его пути из ниоткуда выросла фигура и вместе с ней появились давление и боль в солнечном сплетении, отчего он обессилел в полуобмороке. Сережа обмяк на руках подоспевших охранников.