Птица счастья - Роберт Джоэль Мур

Вася очнулся и похлопал себя по щекам.

– Крис, надо попросить, чтобы нам шампанское подали.

– Ну, попроси, раз так надо.

Опохмелившись, Василий почувствовал новое дыхание жизни в себе. И, не ограничиваясь одной бутылкой игристого, пошел спасать от страданий Петра. Вечеринка раскрутилась на новый виток… И еще несколько лет молвили люди, что где-то далеко сын президента на своем хребте Пушкина катал. Под вечер чудесами чудесными собутыльников удалось усадить в автомобиль и отправить домой.

И бежали навстречу Василию женщины, и не видели они своего пути. Безудержным было их стремление и во взглядах блестела холодная искра. Их ухоженная, мерцающая нежностью лунного света, упругая, как у натянутого тамбурина, кожа вздрагивала, сдерживая под собой мышцы, пришедшие в движение в беге. Женщины разного возраста, роста, телосложения в едином порыве превратились в энергию удивительной красоты, подобную вскипевшей и поднявшейся из таинственных бездонных недр лаве. Они двигались навстречу Василию, и по его желанию время замедлялось, становясь вязким. Василий наслаждался надвигающимся видением. Наконец, первые поравнялись с ним, и, не желая более сдерживать скорость происходящего, время прорвалось, и помчался поток со звенящей скоростью. Окруженный, Василий чувствовал жар их тел, одурманенный ароматом парфюма и пота, возбужденный близостью, он дрожал. Все вокруг содрогалось под мощью фемин. Они бежали вперед, глядя сквозь Васю. Некоторые перепрыгивали, некоторые ныряли под землю. Он попытался протянуть руку и прикоснуться хотя бы к одной из «идеальных». Но они оставались недосягаемыми – многие уворачивались от попытки прикоснуться к ним и отворачивались от его возбужденной мужской плоти. И звон, заполнивший все вокруг, вдруг обернулся плачем. Плачем ребенка где-то за спинами женщин, где-то в темноте, из которой они нахлынули на Василия. Плач становился все громче и надрывнее, пока выносить его стало невозможным. Василий пошел против потока в надежде найти «источник», но не мог пробиться. Поток женщин был нескончаем, и не вняли они его призыву остановиться или хотя бы пропустить к несчастному ребенку, и увидел он вдалеке, что-то мимо пролетело, спикировало, небольшое, серое, и голосом человеческим сказало желанные слова, от которых спокойствие в душе поселилось.

И проснулся Василий. Проснулся от того, что клюнул носом, и голова его завалилась вперед при маневре автомобиля. Плач ребенка во сне сменился сиреной машины сопровождения. И голос тот, нежностью своей одурманивший, как ускользающую прозрачную леску, пытался он в памяти удержать, и вспомнить слова в видении услышанные. Никогда еще столь приятный эротический сон не оборачивался подобным кошмаром, и теперь не было покоя Василию, и думу он думал, ведь сказали ему, где счастье искать.

По возвращении в столицу Василий направился в баню выводить из себя дух Диониса. Жар парилки не ласкал его тело, уже не юношеское и оттого более требовательное. И Василия однозначно не удовлетворял местный антураж. Повеса возжелал видеть рядом с собой свиту в лице Кристины.

– Предлагаю посиделки в спа сделать традиционными, Кристина. Ты же регулярно ходишь к косметологу, я буду делать с тобой маникюр, масочки, посплетничаем про Петца, – предложил он, когда возникла возможность.

– Ты знаешь, что про мужа говорить плохо я тебе не позволю.

– Такая прям у вас любовь?

– Причем тут любовь? Это элементарное уважение.

– Ну, уважение не помешает тебе брать меня за компанию?

– Ты как ребенок…

– Прильну к твоей груди, если хочешь!

– По-моему, ты пропил остатки своего мозга.

– Ну, мы договорились?

– Да.

– Пусть наши ассистенты совместят некоторые дни и время, точное время назначат, чтобы ты не опаздывала.

– Смешно слышать это от тебя.

Васина страсть к часам обещала с возрастом стать зависимостью. Хоть он и не был пунктуален, уже в те дни половину гардеробной Александрова занимали десятки диковинных наручных экземпляров. Бывало, Василий употреблял запрещенные препараты и заходил в гардероб, как в зал таинств, а происходившее внутри движение стрелок и шкатулок для автозавода уводило его в наркотический трип на несколько часов. Там он, наконец, мог перемещаться по времени, как по пересеченной местности, оно становилось бурлящим как река, или вязким как болото, или невыносимым как подъем в гору.

Из развлечений, помимо химических стимуляторов, Василий признавал покер, горячо ценил танцовщиц из балетной среды и ходил в тир. В летние сезоны с удовольствием участвовал в заездах суперкаров и винтажных автомобилей, посещал ювелирные дома, блистал на интересующих его кинопремьерах и нередко радовал своим присутствием несколько столичных баров.

Жизнь годами проходила элегантно и изысканно в окружении правильных форм и в комфорте эксклюзивных пространств, с легким ароматом изысканных удовольствий и пикантностью вседозволенности.

Василий находился в «милости» у щедрых богов изобилия – он как юный принц жил в славе, удовольствиях и блаженстве. Его разум был открыт, сердце покойно, и он качался на волнах своего благоденствия в убаюкивающем дурмане сладостной неги.

ЧАСТЬ IV

Сережа проснулся без будильника, мысленно поздравил Васю с тридцатилетием, прикурил сигарету и напустил дыма по квартире, проходя в ванную комнату. Мама появлялась тут редко, хотя регулярно приезжала в Москву на какие-то обучающие курсы по мировой художественной культуре. Похудела и сделала стильную короткую стрижку. Сережа себя вел распущенно и неряшливо. После утреннего моциона и завтрака он накинул на себя бекешу, которая была уже не по сезону, с одной оторванной на хлястике пуговицей, спрятал выбритую голову под париком и покинул дом.

Стоя на столичной улице в костюме Пушкина, уже не первый месяц он раздавал листовки прохожим, зазывая перешедших в основной своей массе на электронные издания граждан почувствовать на руках тепло бумаги. Конечно, когда его принимали на работу, никто не заметил сходства. Других карьерных вариантов у него не было. Это было частью политики унижения после отказа сотрудничать с Мининым. Ему оплачивали заказные убогие книги для Васи, но большую часть денег с этого заработка Сережа отдавал на благотворительность или просто не тратил.

Он сегодня был нетерпелив и особенно грубо настаивал, чтобы листовки у него забирали, задирая прохожих. Наблюдение за людьми помогало ему в писательстве. Краем глаза Сережа заметил, как мимо проходившая девушка остановилась. Он знал таких: они обычно из жалости брали листовку, чтобы «этот бедный человек свой хлеб отработал», еще они котят спасали, и бомжей, и всеми иными способами старались снизойти до слабых мира сего, чтобы проявить свою значимость. Он приготовился вручить ей две листовки сразу, бонусом, но знакомый голос смутил его…

– Здравствуй, Сережа.

– Л… Лена? – в попытке улыбнуться ответил Сережа.

– Да, Сереж.

– Здравствуй.

Она изменилась. За десять лет с ее лица сошла подростковая мягкость, коса рассыпалась в каре по плечи, и взгляд стал острее. Они молча переглянулись и одновременно проговорили.

– Как дела? – опять молчание.

– Ну, мне пора бежать, позвони мне, если будет время, номер не поменялся, – она взяла из его рук листовку, в которую Сережа вцепился, и скрылась в потоке пешеходов.

***

Сережа молчал неделю и, наконец, набрал номер, который хранил.

Они встретились. Его одиночество выдавали не сбритые волоски на голом затылке, и он неловко пошутил:

– Ты представляешь, они мне парик выдали, бакенбарды и нос, чтоб похож был. Чтобы быть собой, мне приходится носить это все. Но с носом я их послал, от него прыщи.

– Может, если бы не парик, я бы тебя и не узнала.

Им обоим было неловко. Чаепитие превращалось в терзания. С одной стороны, обоим хотелось что-то обсудить, а с другой – обойти те острые моменты, что угрожающе нависли над разговором, готовые вспороть плохо закрепленные заплатки памяти.

– Да… А почему. Тогда … – он отвернулся от Лены.–Почему ты пропала?

Спокойствию Лены и умению выдержать паузу могли позавидовать опытные политики. За секунды ожидания ответа на Сережу обрушились все им придуманные за годы ответы на этот вопрос.

– Я была девочкой, Сережа, запутавшейся и влюбленной. А влюбленные девочки делают глупости, уходят, например.

– Но что я сделал не так?

– Ничего, не ты… Ты просто не знал ничего.

– Не знал чего?

– Это уже не важно.

– Как не важно?

– Не важно, потому что