Судьба Илюши Барабанова - Леонид Жариков

— Ты чего? — спросил Илюша.

— Чудеса!.. Кто-то приклеил на церковь картинку с Лениным, где он попов метелкой лупит, а старухи не разобрались и давай креститься на плакат — думали, явленная икона.

— Это я…

— Да уж знаю… Держи, бродяга, свой плакат и скажи спасибо, что его не порвали.

Глава девятая

ПАСТУШОК

Полюбуйся: весна наступает,Журавли караваном летят,В яркой золоте день утопает,И ручьи по оврагам шумят…Скоро гости к тебе соберутся,Сколько гнезд понавьют, посмотри!Что за звуки, за песни польютсяДень-деньской от зари до зари!

Илюшу снаряжали в пастухи, как на войну. Тетя Лиза сшила ему из грубого холста рубаху. Бабушка надела через плечо суму, точно нищему. Дедушка отдал солдатскую стеклянную флягу в суконном чехле и прибавил самодельный ножик с деревянной рукояткой. Суму сшили для того, чтобы собирал в нее грибы, шишки для самовара, приносил травы для Белянки. Ножиком можно было выстругать палку или нарезать веток, а ими отгонять от коров мух. Фляга — чтобы жажда не мучила в лесу. И вообще, чтобы старался, лучше смотрел за стадом.

Вечером пришел пастух Михеич. Бабушка проводила его на кухню, налила постных щей без хлеба. Михеич не обиделся, достал из кармана черный сухарь, обмакнул в щи и стал есть.

— Вот какие дела, Илюшка, — обратился старик к пастушку. — Открываем с тобой военные действия. Коровьим войском командовать будем втроем: я, ты и Адам.

— Довольно болтать, старый хрыч, — рассердилась бабушка. — Зачем собаке святое имя дал?

— Аграфенушка, от моего Адама все собаки пошли.

— Тьфу, окаянный, согрешишь с тобой…

Илюшу трогала бедность старика. Пиджак на нем пестрел заплатами. Военная гимнастерка совсем истрепалась. Но Михеич не обращал внимания на свою бедность. Характер у него был веселый. Бабушка сердилась на его озорные прибаутки, но прощала: к пастухам надо относиться уважительно. К тому же Михеич приходился дедушке товарищем по солдатской службе.

Когда старик ушел, стуча деревяшкой, Илюша проводил его до калитки. На прощание Михеич пожал ему руку, как взрослому, и сказал:

— Ложись спать. А завтра с утречка выйдем на лужок да заиграем во рожок…

На рассвете Илюше приснился сон, будто он спрятался вместе с Ваней в мусорном ящике, а милиционер заметил их и начал стучать палкой по крышке, приговаривая:

— Пастух пришел, буди малого.

Мучительно хотелось спать…

Борясь со сном, Илюша едва попадал в рукава рубахи.

На кухне бабушка налила в глиняную тарелку парного молока, положила туда несколько ложек холодной овсяной каши.

— Иди лопай, дармоед!

Илюша съел кашу, повесил через плечо суму, прицепил к поясу стеклянную флягу и, пошатываясь, в полусне, пошел к двери.

— Вернись! — крикнула бабушка. — Опять лоб не перекрестил!

Пришлось возвратиться на кухню, где в темном углу висела закопченная икона с мигающей лампадкой.

Солнце еще не поднималось, и было прохладно. В соседнем дворе гремели ведрами.

Дедушка напоил Белянку, и она стояла посреди двора, облизываясь. Потом он открыл перед ней калитку, но Белянка продолжала стоять. Бабушка толкнула Илюшу в спину:

— Чего смотришь? Бери хворостину, гони корову со двора.

Белянка, комолая старая корова с белыми ресницами, выйдя на улицу, призывно замычала. Ей ответили трубными голосами другие коровы.

Михеич закуривал, отдыхая на лавочке. Возле него, навострив уши, сидел Адам.

Черная корова Подагры Ивановны стала копать длинными рогами землю. Пыль и корни травы взлетали и падали на ее лоснящуюся сытую шею. Ее дочь, черная телочка Цыганка, норовила убежать домой.

— Ну, с богом! — сказал дедушка Никита и перекрестил Белянку вслед.

— Гляди, Михей, чтобы коровы не бодались, — строго напутствовала бабушка. — Белянка тельная…

Михеич весело скомандовал:

— Генерал Илья, заворачивай правый фланг, выравнивай рогатую дивизию!

Коровы, отвыкшие за зиму от стадности, брели невпопад.

На окраине города уже заметно зазеленели холмы и овраги. В траве желтели первые цветы одуванчиков и мать-и-мачехи.

Михеич был в хорошем настроении, шагал, прихрамывая, и то бормотал про себя что-то, то балагурил:

— Вот наша подзавальская Волга, видишь? Зовется она Яченкой и знаменита пескарями да лягушками. Зато в половодье разливается до самого бора, глазом не окинешь.

Дорога пошла под уклон. Коровы ступали осторожно, недоверчиво косились одна на другую. Красуля Подагры Ивановны вскарабкалась на гору и принялась щипать на склоне молодую траву.

— Гони ее на дорогу, Илья. Ишь, барыня, не хочет со всеми идти, требует привилегий. Поди же вот: и у коров, как у людей, у каждой свой характер. Твоя Белянка — старушка добрая, плетется позади, всем уступает дорогу. А эта буржуйка словно чувствует, что объявлена вольная торговля и ее хозяин теперь кум королю, сват министру… На такую щеголиху крикнешь — молоко убавит. Или возьми, к примеру, поповскую Богородицу: погляди, глаза грустные, а сама блудлива, норовит лучшую траву захватить, точь-в-точь попадья-матушка.

Берега Яченки, тихие, с песчаными отмелями и зарослями ивняка, извивались по зеленому лугу до самой Оки.

Коровы гулко застучали копытами по деревянному мосту через речку. Илюша невольно остановился, любуясь спокойным течением воды. На дне шевелились зеленые пряди водорослей.

До бора было еще далеко. Там на опушке виднелись строения с тесовыми крышами.

Когда стадо подошло к дому объездчика, черноглазая девочка выгнала со двора двух коров и громадного быка Цезаря с железным кольцом в ноздре.

Потом на крыльце появился объездчик — высокий худой поляк с брезгливо оттопыренной нижней губой и горбатым носом — Стоковский. Его стройную фигуру облегал военный френч с накладными квадратными карманами. Из-под полы выглядывал наган в новенькой скрипящей кожаной кобуре.

Лесной сторож Осип подвел к нему оседланную вороную лошадь с белыми чулками на передних ногах. Стоковский легко вскочил в седло, и лошадь под ним загарцевала. Он указал Михеичу плеткой на лес, объясняя, где разрешается пасти скот, хлестнул лошадь и помчался по одной из дорог.

С чувством страха оглядывался Илюша по сторонам. Бор, слегка сумрачный, с трех сторон окружал деревянные строения. В далеком степном краю, где жил Илюша, лесов не было, лишь тонкие пирамидальные тополя возвышались над крышами шахтерских землянок. А здесь — лес дремучий!

Куда ни глянь: сосны точно великаны. На одних ветки с тяжелой зеленой хвоей росли низко над землей. У других стройные стволы вздымали мохнатые вершины под самые облака. Казалось, никакой буре не свалить эти богатырские деревья, и все же то здесь, то там виднелись вывороченные с землей рогатые корни.

В бору звонко щебетали птицы. Каких только голосов не слышалось здесь: щелканье, свист, трели… Вот стучит носом по гулкой сосне дятел, где-то грустно и одиноко кукует кукушка.

Адам как угорелый носился по лесу, раскапывал кротовые бугры, потом исчез за кустами орешника, лишь доносился издали его громкий лай.

За второй просекой росли молодые березки и столько цветов увядающей медуницы, белых звездочек заячьей капустки и голубых фиалок было вокруг, что глаза разбегались. Лесной воздух напоен запахами прошлогодней прелой листвы и свежих весенних побегов.

Коровы устали от бестолковой беготни и понемногу утихомирились; они паслись, похрустывая свежей травой, раздувая влажные ноздри.

Илюша понемногу привыкал к лесу. Теперь бор казался ему полным сказочных тайн. Чудеса прятались и таились в темных еловых зарослях, за каждым кустом, замшелым пнем, который и сам-то был похож на чудище. Постепенно мальчик освоился, и то, что раньше казалось загадочным, оказывалось простым и понятным. Вот бежит, журча, прозрачный ручей, на дне шевелится прошлогодний дубовый лист. Хочешь, зачерпни пригоршню студеной воды и напейся. Чувство радости охватывало Илюшу. Два счастья сразу обрушились на него: нашел друга и попал в объятия доброго старого бора.

Когда пастухи пригнали стадо на полдень, их уже дожидалась бабушка. Она отдыхала на пеньке, а рядом стоял жестяной подойник, повязанный белым платком.

Белянка, увидев бабушку, обрадованно замычала.

— Что, соскучилась? — Бабушка ласково почесала корове звездочку на лбу, потом подала Михеичу завязанный в узел чугунок с кашей.

Михеич расстелил на траве ветхий пиджак, вынул из-за голенища деревянную ложку и, подмигнув Илюше, торжественно занес ее над чугунком: