И ад следовал за ним - Михаил Любимов

— Вполне приличная, хотя иногда мучат сильные смоги— Он сочувственно закивал головой, словно я глотал у него на глазах проклятую сажу.— Вы давно были в Лондоне последний раз?

— Вы будете смеяться, но никогда! — Значит, Задница принадлежал к когорте ста­рых могикан, навеки осевших в бывшей колонии.

— Я работаю в сыскном агентстве,— Я показал документы,— Мы проводим розыск одного преступника…— Дальше пошла вся мура насчет исчезнувше­го мужа.

— Я сразу понял, что вы из полиции,— бодро прореагировал Задница, радуясь сво­ей догадливо­сти.

— По некоторым данным, этот человек бывает в вашем доме. Это шатен, с круп­ным, чуть крючкова­тым носом…— Далее я точно воспроизвел все тонкие описания Центра.

— Что–то не припомню такого…— Тут он просто стал вылитым Виталием Василь­евичем в те минуты, когда я вытягивал из него все подоплеки кадровых перемещений на Застарелой площади и прогнозы на долгожительство Самого–Самого.

— А вы не знаете господина Смита, он тоже живет в вашем доме…

— Во всяком случае, он совершенно не похож на человека, который вам нужен…

— Извините, сэр, а чем он занимается?

— Честно говоря, я не знаю… мы не знакомы близко…— Задница несколько ока­менел и насторожился.

— А француженка этажом ниже? — напирал я, как танк.

— Не знаю… Я не интересуюсь жизнью своих соседей.

Он оторвался от кресла и встал.

— Спасибо за помощь! — сказал я со скрытой ненавистью. О, этот кодекс джентль­мена! О, проклятая порядочность!

Он проводил меня до дверей и с удовольстви­ем щелкнул замком, словно по носу следопыту Алексу.

Я барахтался в океане неизвестности, никто не протягивал мне руки, не светились нигде зеленые огоньки надежды, беспредельно пусто и холодно было вокруг, ямщик, не гони лошадей, прощай, мой табор, пою в последний раз! Так разбивается вдрызг любая операция, так идут прахом все грандиозные расчеты и планы, утвержденные на Эвересте власти, — все упирается неожиданно в маленькую незначительную деталь, в гвоздик, в винтик, в шуруп.

О, Грандиозные Замыслы и Хилсмена, и Центра, крутитесь вы сейчас вокруг одной–единственной и важнейшей оси — скромного человека с ровным пробором, застывшего в раздумье на лестничной площадке! Повернись он сейчас, плюнь по неизжитой привычке на пол и выйди навсегда из подъезда, и останутся Грандиозные Замыслы витать в синем небе, как обрывки призрачных облаков, пусть даже Самый–Самый бьется о стену дурной головой, кипя от гнева и требуя немедленного воплощения в жизнь «Бемоли».

Но Алекс не из той породы, которая при первом же киксе вешает нос и опускает руки, не зря в Монастыре ставят в пример его настойчивость и изобретательность (кто бы еще выходил на запасные встречи с агентом по одиннадцать раз, не теряя надежды? и не напрасно, ведь оказалось, что агента хватил инфаркт и он отлеживался в больнице!). На этот счет у Риммы есть простое: «Ты упрям, как осел! Сколько раз я тебе говорила, что нужно закрывать хлебницу?! И когда наконец ты будешь вытирать ноги? Не могу же я целый день убирать за тобою песок!» — И я твердой поступью сошел к двери распутной француженки.

Вместо измученной наркотиками и сексом гризетки с сигаретой в размалеванных губах и выпирающим из платья измятым бюстом, передо мною предстала худосочная дама в круглых очках, что придавало ей удивленный вид. Грудь же выглядела вполне пристойно и весьма сексапильно.

— Извините, мадемуазель, что нарушаю ваш покой,— начал я на своем француз­ском, похожем на ковыляние клячи по неровным булыжникам дореволюционной Негряз­ки,— не знаете ли вы, где находит­ся мистер Смит, проживающий в этом доме?

— А разве его нет? — Голос звучал по–юному, хотя прекрасному телу уже перева­лило за бальзаковский возраст,— Я видела его буквально несколько дней назад. Вам он очень нужен?

— Да… я приехал в Каир на несколько дней, у меня к нему небольшое дело…

— Ах, вы не местный…— В ее глазах мелькнуло любопытство— И как вам нравится Каир?

— Не могу сказать, что я в восторге от него. К тому же очень мало европейцев, а это создает для меня сложности.

— Увы, но многим пришлось уехать. Все эти правительственные эксперименты пугают нас. Человек любит стабильность, а местный политический кли­мат[33] к этому не располагает. Может быть, вы зайде­те? Извините, что я в халате.— На ней были белые одежды, именуемые галабеей, в которых ходит полКаира, особенно эффектно они выглядят на толстозадых мужчинах, катящих на велосипедах; в этом случае концы халата связываются на животе, придавая нижней части особо выразительные формы.

Вороной жеребец помахал надушенным хвостом («взгляд твоих черных очей…») и ступил золотыми копытцами в покои. На секретере стояли пишущая машинка с грудой чистой бумаги и тарелка с надкусанным кексом. Интеллектуалка Матильда тут же плес­нула мне кофе из журчащего агрегата и удивленно (удивление, как улыбка Чеширского кота, не сходила у нее с лица) уселась напротив меня на соблазнительную кушетку из серии рекамье (по фамилии разнузданной мадам, которую обожал один из Людовиков).

В воздухе вдруг забродили вредные флюиды, которые словно мухи забивали мне рот, лишь только я собирался сверкнуть фейерверком своих проверен­ных шуток.

Мы молча пили кофе, и моя немеркнущая мысль судорожно искала спасительный рычаг, чтобы выйти из неловкой напряженности, и снова крутилась хрупкая ось, которая могла неожиданно лопнуть, снова Великий План завис в воздухе, как бумажный змей, и с неба слышались громовые слова Бритой Головы: «Да этот Алекс полный мудак! Сидит рядом с бабой, дует кофе, посматривает на нее, улыбается и не знает, как ему поступить! И зачем мы держим на службе таких кретинов? А вы еще предлагаете его на выдвиже­ние! Посадите на его место моего денщика Петра, и он мигом решит эту задачу!»

Благороднейшая Бритая Голова, высоковельможный и превосходительный мессер, святейший и блаженнейший отец, поверьте, думал нижайший Алекс и об этом варианте, взвешивал плюсы и минусы, pros and cons, не дураки же мы, ваше благородие! — и Алекс допил кофе и встал, чего, конечно, никогда не сделал бы достопочтенный маэстро Петр.

— Благодарю вас за любезность. Кофе был превосходен. Очень рад был с вами познакомиться.

— Не стоит… мне было очень приятно,— лепетала она.

Уже в дверях я притормозил, как лимузин прези­дента, и, выдержав прекрасную паузу, молвил как бы раздумчиво:

— Вы не обидитесь, если я задам вам один во­прос?

Она напружинилась, как ракета перед взлетом, и выросла в такой гигантский вопро­сительный знак, что меня взял ужас.

— Не отказались бы вы поужинать со мною?[34] Под удивленными очками задрожала недоуменная улыбка, но мяч уже прошел мимо ноги защитника прямо в ворота.

Очки любезно кивнули, и, озаренный их лунным сиянием, осчастливленный Алекс сбежал вниз по лестнице.

Визит в дом, беготня и нервотрепка стоили больших сил, кружилась голова и хоте­лось спать: я отъехал на другую улицу, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Как это у Уильяма? Фраза, которой пользуется каждый, кому не лень? Весь мир — сцена, и все мы — актеры с нашими выходами и уходами! Боже, как я устал, как мне надоела, как ненави­жу я свою роль! Чем я занимаюсь вообще? Сколько можно играть роль двуликого или многоликого Януса? Ради чего все это? Нужен ли я народу Мекленбурга и стране или она плюнет на меня и пригвоздит к позорному столбу? Неужели я лишь игрушка в руках бри­тых голов, дерущихся за власть ради власти? Нет, я не возбуждал добрые чувства своей лирой и не воссла­вил в свой жестокий век свободу, я ничем не лучше обыкновенного филера, неутомимого топтуна, шаркающего под окнами, только я заграничный топтун, осетрина первой свежести! Бог с ним, с Совестью Эпохи, грехов его не сосчитать, но он движет прогресс, делает науку, корпит над своими трудами… его кирпичик хорошо виден в большом здании… А мой? Да есть ли он вообще? Ничего нет. я плыву в пустоте и со­вершенно одинок… Нет! нет — успокаивал меня слабый голосок,— тебя любят Римма и Сережка, сын гордится тобою и тем, что ты герой невидимого… тьфу! Сергей! Что ты знаешь обо мне и о моей работе? Ложь и еще раз ложь — вот она, моя жизнь! Ах, если бы я мог начать все сначала, мог покаяться, если бы я верил в Бога!

Я положил голову на руль, и в вымученное воображение пришел добрый человек с бородой, похлопал меня по плечу и успокоил — похож он был немного на Зевса, немного на Льва Толстого. О Алекс! Что творится в твоей голове? Тебе ли травиться опиумом для народа? Представь округленные глаза Мани и упавшую на паркет челюсть Челюсти?! Еще скажи, что ты не согласен с князем Владимиром и никогда не позволил бы сбрасы­вать Перуна в воды Днепра! Кто ты вообще такой? Мусульманин? Язычник? Христианин? Оставьте, леди и джентльмены, не вешайте ярлыки, я просто очень устал и хочу спать. Хорошо бы немного «гленливета», но тут пьют зловонную араку и даже дезинфицируют ею воду перед тем, как хлебнуть из арыка.