Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов - Вячеслав Харченко

Сначала все выходили вперед и долго кланялись, потом подносили хлеб с солью на болтающихся полотенцах и целовались три раза, а иногда воздевали руки к небу, сложив их плотно ладошками.

Если писатель был особенно велик, то читали ему стихи или пели песни, а если областного значения, то просто маленькие девочки в коротеньких платьицах его облепляли и превозносили громко-громко, чтобы ему было лестно.

В этот раз, судя по всему, приезжал очень большой и известный архитектор человеческих душ, потому что директор два раза прикрикнул и сильно суетился. Он делал круглые глаза, вытягивал лицо и, махая вытянутым указательным пальцем перед нашими глазами, повторял: «Только запомните, не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов, только запомните не Расул Гамзатов, а Чингиз Айтматов. Иначе если опять все перепутаете, то разукрашу вам физиономии, и пойдете искать другую показательную школу для своего продвижения по службе».

Мы горько вздыхали и мучились, а некоторые записывали имя-отчество приезжающего писателя на запястьях.

Давайте мы их спишем

Когда Иван Степанович работал электриком на Люблинском литейно-механическом заводе, его каптерка располагалась в полуподвальном помещении, форточка которого выходила на полметра от земли так, что снизу были видны только ноги и машущие руки проходивших снаружи.

В годы социализма работа электрика на большом предприятии – это работа лежачего. Ты спишь в конуре на диванчике и ждешь, когда в цеху произойдет сбой и что-нибудь станет и не будет работать. Тогда выходишь, как лекарь, в белом халате и наводишь порядок: дергаешь за большие рычаги, проверяешь вышибленные пробки, нюхаешь перегоревшие провода и все такое. Еще раз в месяц получаешь по накладной лампочки, изоленту и детали и проходишь по предприятию и меняешь, если это необходимо. Если же ничего не сломалось, то ничего не делаешь, просто спишь в каптерке.

Один раз к Ивану Степановичу, когда он был на ежемесячном обходе, залезли воры. Они вынесли поддоны с лапочками, гайками и шайбами, забрали инструменты и станочки (всего шесть или семь больших ящиков), перелопатили все и навели беспорядок. Иван Степанович вызвал милиционеров. Те пришли серьезные, в кожаных куртках и методично переписали весь урон, а позже уехали на мигающей машине.

Через четыре недели его вызвали в участковое отделение, где строго заявили, что по документам у Ивана Степановича из неописанных вещей проходят лишь пассатижи и крестовая отвертка, а всех остальных быть не могло. При социализме, когда тебе что-либо выдавали как электрику по накладной, сразу списывали. Монтер должен пойти и употребить выданную вещь, а если не сделал этого или сэкономил, то это его сложности. Можешь домой отнести, на дачу или поменяться с кем-нибудь. Если же тебя ограбили, то вроде ничего и не украли. Все уже списано.

Иван Степанович долго не мог понять, как это вещей нет, их украли, но по документам вроде и не украли или сперли только пассатижи и крестовую отвертку.

Особенно его разозлила просьба стражей порядка отозвать заявление. «Степаныч, – басили они, вытягивая руки в разные стороны, – ну к чему тебе эти пассатижи и крестовая отвертка? Давай их тоже спишем, зачем нам висяк?»

Я прекрасен

Старый кандидат Матвеич был низкоросл, плешив, кривоног и краснорож. Каждое утро он открывал рывком дверь лаборатории нашего военного ящика и нараспев произносил: «Я прекрасен! Я прекрасен!»

Секретарша Идочка вскакивала из-за стола, хлопала в ладоши и кричала: «Это ария! Это ария!»

Мы оборачивались и широко улыбались. Белокурая бестия Идочка смотрелась библейским ангелом на фоне адова создания, а противоположности всегда завораживают.

«Идочка, – вопили мы, – идите за Матвеича замуж, потешьте старика».

Идочка скромно улыбалась, а Матвеич насупленно кряхтел.

Парфюмерный магазин

«А.П» – самый большой в Москве магазин косметики. В нем тусуются все женщины города и нюхают духи, пробуют лаки, втирают кремы и наносят губную помаду. Час за часом проходит время, а они, как наркоманы, переходят от одного стенда к другому и утоляют скопившуюся за долгие годы дефицита жажду до престижной косметики.

Первый раз попав туда с двумя сестренками, я чуть не задохнулся. Сестры развели меня как лоха – и сказали, что забегут на минутку, а я еще тогда не знал, что мужчина не должен ходить в такой парфюмерный магазин, потому что в нем все построено против мужчин.

Там нет скамеечек, не разложены автомобильные журналы и нет бара с пивом. Когда есть бар с пивом, можно перетерпеть. Сидишь, цедишь, думаешь о вечном, куришь табачок. А так я проходил с ними шесть часов, и они же еще обижались, когда я не отвечал, какая помада лучше и какой аромат эффективнее.

В конце концов я вышел на улицу и пошел смотреть футбол через дорогу.

Западная цивилизация

Вся западная цивилизация – это харассмент, трэспасс и сталкинг. Харассмент – это сексуальные посягательства, трэспасс – посягательства на частную собственность, а сталкинг – назойливые преследования.

Чтобы понять их культуру, надо знать, почему при посягательстве на частную собственность сразу палят из огнестрельного оружия, а если убьют, то любой судья убийцу оправдает, так как он защищал частную собственность от посягательств.

Если же он таким образом не защитит собственность, то по их законам через какое-то время вообще ее может лишиться, так как действует прецедентное право.

Например, сосед любит болтать с вами через забор и в это время облокачивается на вашу калитку. Если он это будет делать семь лет, а на восьмой вы ему запретите облокачиваться на калитку, то суд посчитает ваше требование несправедливым, так как до этого он семь лет облокачивался. Поэтому все и стреляют сразу. Вдруг через семь лет потеряешь?

Мы же видим кровь, насилие, сцены убийства в кино, а для любого человека на Западе это обычная вещь. Восходит чуть ли не к Средним векам и в своем роде отражает право человека на вооруженный поединок по отстаиванию своей чести и имущества.

У нас же в случае чего ехали к монгольскому хану в Орду. Потом стали посылать челобитные царю, а теперь сначала долго терпят, а потом вызывают милицию.

Милиция приезжает: «Это не наше дело, чего нас по пустякам беспокоите, пока мы тут с калитками возимся, там семь покушений случилось».

Рыболов

На чай

Очень люблю есть в ресторанах, но не люблю оставлять на чай, поэтому нашел кафе с бизнес-ланчем за сто пятьдесят, где девочки в фартучках разносят на подносах еду.

Теперь после кролика или после цветной капусты сижу ковыряюсь в зубах и мучаюсь вопросом, что делать. Стоит ли сунуть десятку или не стоит. С одной стороны, все вроде бы по-большому, с криками: «Столовой!», а с другой стороны – обычный комплексный обед, только называется громко.

Обычно лезу в карман за хрустящей купюрой, но в последний момент руку одергиваю, вспоминая, что я бедный, малооплачиваемый писатель и подобные фокусы мне не к лицу.

Это в царское время можно было по кабакам гулять, а тут только и думаешь, как бы заказ стрясти или с чего заплатить за мобильник, но все-таки форсить хочется, и я оставляю через раз.

Бахырки

Байкал – удивительное место. Если его заморозить, то лед обложит экватор, а если всю тюльку вытащить наружу, то она будет весить сто двадцать тысяч тонн. Нефигово.

На Байкале живут буряты и Г. Иногда Г. высылает стихи про бурятов, обычно очень смешные. В них постоянно участвуют внуки, бабушки и какие-то Бахырки.

То Бахырка идет за водой, то смотрит на солнце, то достает из-за пазухи омуля. В общем, развлекается как хочет, и поэтому для меня Байкал связан не с источником пресной воды, а с Бахырками.

Иногда я сижу возле окна, смотрю наружу и их представляю. Кажутся они мне какими-то замухрышками, но хитрыми и незловредными.

Кризис

Перед дефолтом я работал генеральным директором брокерской конторы ценных бумаг и приобрел долгов на двенадцать миллионов долларов. Когда вся биржа грохнулась, ко мне приехали стриженые парни из банка выяснить, где бабки.

Бабла, конечно, не было, потому что кредиты брались под залог бумаг, которые обесценились раз в десять, но я сидел и думал, что мне ничего не сделают, ибо всем хреново, лишь бы квартиру оставили.

Они походили кругами, повращали кулаками, пару раз ткнули под дых, но, похоже, верили, что я, лох, ничего не спер, поэтому обчистили до нитки и взяли на работу отрабатывать долги, когда кругом всех увольняли.

Два юных мальчика ходили со мной даже в туалет и сверяли подписи. Три божьи старушки бегали за мной по пятам и промывали мозги.

За тысячу рублей в месяц я сувался во всякие авантюры, залазил в лопнувшие тресты и прыгал через костер, но через полгода меня отпустили, хотя хватали за грудки и предупреждали.