Политические убийства. Жертвы и заказчики - Виктор Кожемяко

Это «Литературная газета», 26 февраля 1992 года. Полгода спустя после «победы демократических сил».

Ну вот, эти силы, на которые он так надеялся, теперь у власти. И что же?

«Не хочется что-то мне умиляться и выражать восторги по поводу нашего демократического правительства. Не могу восхищаться и современными нуворишами и петь хвалу «рыночным» в кавычках реформам, ударившим по самому незащищенному слою нашего народа – по пенсионерам. Представляют ли наши молодые правители из команды Е. Гайдара, кто является ныне пенсионером?.. И вот на этих спасших Россию на фронтах Отечественной, восстановивших разрушенное войной хозяйство, честно трудившихся всю жизнь за нищенскую зарплату обрушились новые цены, сразу превратившие их в нищих, обесценившие их жалкие накопления, которые правительство не может, как выяснилось, компенсировать. Мало того, у ветеранов отнимается единственная значимая привилегия – освобождение от подоходного налога… Мне часто пишет один голландец. Так вот он, живущий в благополучной стране, чуть ли не в каждом письме говорит, как они обязаны русским, которые спасли их от фашистской чумы. А родное русское правительство не помнит этого. Позор!»

Вы поняли? Первая боль его – ветераны. Их положение, которое с приходом новой власти не улучшилось, а резко ухудшилось. Из самых глубин души вырывается у него:

«И если хоть один ветеран Отечественной войны помрет от голода, я первый выйду к «Белому дому» и стану требовать отставки правительства».

В устах демократа Кондратьева это прозвучало подобно разорвавшейся бомбе. А дальше… Дальше, от выступления к выступлению, его страдающий и гневный голос набирает все большую силу.

«Грабить вообще плохо, а грабить нищих стариков – этому и слов не найти. Негоже и президенту, если он дорожит уважением народа, бросать слова на ветер… Непримиримая оппозиция оказывается права. Вопит она, что Ельцин не выполняет обещаний, что ограбил народ, а он действительно обещаний не выполняет».

«Реформу начали делать люди, которые очень хорошо питались в детстве, а потому и смогли без особых колебаний и сомнений изъять у населения то, что они годами копили, как говорится, на черный день. Этот день, увы, наступил, а то, что собиралось для него, превратилось в пыль».

Он как бы бьет и бьет в эту точку, добиваясь хоть элементарной помощи хотя бы старикам.

«В первую очередь надо индексировать сбережения пенсионеров… Ветеранов-то войны, кстати, на всю Россию менее трех миллионов, наверное, осталось. Невелика цифра, к тому же с каждым годом уменьшающаяся на сотни тысяч. Если несколько лет промариновать, так и некому компенсировать будет, но как жить, господа, будете после этого, если, конечно, совесть какая-то есть в душе?»

Совесть… Это он обращается к власть имущим, которые принялись осуществлять свои цели за счет народа. Не обижая, однако, себя. Его остро задевает, что о себе-то новые хозяева позаботились не меньше, а гораздо больше прежних.

«К сожалению, марксистский тезис о том, что бытие определяет сознание, оказался в определенной мере справедливым – когда тебе живется неплохо, ты не хочешь видеть недостатки и несчастья вокруг. А именно в таком состоянии явно пребывают новые власти, начавшие среди прочего и с установления себе приличных окладов, и обеспечения других условий комфортного существования. Когда основная масса народа нуждается, это выглядит безнравственно».

«Повторяю: мы готовы терпеть, но, когда мы видим, что власти предержащие этого делать не собираются, мы их внутренне отторгаем. Не знаю, на кого будет дальше опираться Ельцин».

Да, мечталось о большей справедливости, а обернулось вопиющей несправедливостью.

«Вот и вышло: для кого – «шок», для кого – коммерческий шоп».

«В правительственных кругах слишком уж спокойно относятся к резкому, безжалостному делению общества на богатых и бедных. Надо поддерживать все, что хоть как-то работает или работало на народное благо».

Несправедливость в любых проявлениях вызывает у него бурное негодование и решительный протест. Вот напечатали «Куранты» беседу с одним из руководителей столицы под хлестким заголовком «Центр Москвы – не для бедных». Он тут же откликается в газете «Вечерний клуб»:

«И такое заявляет демократическая мэрия!.. Неужели уважаемый или не очень уважаемый зам. префекта не чувствует потрясающего цинизма своих высказываний?.. Во всяком случае, я, коренной москвич, защищавший город в 42-м, много написавший о Москве и москвичах, не буду голосовать за теперешний состав мэрии и за мэра».

Поводов для возмущения и тревоги более чем достаточно. Многое глубоко травмирует его. И он говорит об этом с предельной откровенностью. По толстовскому принципу: не могу молчать!

О развале СССР: «Мне и самому сговор в Беловежской Пуще показался не только малоэтичным, но и ведущим к непредсказуемым последствиям… Я сразу же написал об этом, но «Московские новости» не опубликовали, сказав, что поздно уже. Но происходящие события показали, что высказанные мной тогда сомнения в СНГ большей частью оправдались – ломать, как говорится, не строить».

О ваучерной приватизации: «Эта затея как раз и есть нагляднейший пример не слишком здравых, а еще и нравственно неразборчивых действий правительства. Здесь все удивляет и раздражает, начиная с келейности принятия решения…»

О судьбе отечественной культуры: «Рубим сплеча. Культуру, например. Разумеется, она была культурой тоталитарного общества, приноравливалась к режиму. Но в ней были и большие достижения, был, в высоких ее проявлениях, дух достоинства, несший людям утешение и надежду. А что происходит сейчас? Чем, например, каким утешением и надеждой потчуют нас с американизированного телеэкрана?..»

15 августа 1992 года в связи с годовщиной демократической победы газета «Культура» опубликовала ответы нескольких видных политиков, экономистов и деятелей культуры на вопрос о том, что же принес нам этот минувший год. Слово Кондратьева, в отличие, скажем, от бодренького Лужкова, прозвучало с едкой язвительностью и нескрываемым отчаянием.

«Все, на мой обывательский взгляд, делается не так и не то»,– вот его вывод. Это не я, а он выделил, подчеркнул: не так и не то!

А затем, в последующих его выступлениях, я почти физически ощущал, как нарастает и сгущается это чувство безысходного отчаяния от всего происходящего в стране, как надвигается на него душевный кризис.

И кризис разразился…

* * *

Он выстрелил в себя 21 сентября 1993 года.

В тот день, когда был оглашен зловещий указ под номером 1400, положивший конец законной парламентской демократии в стране и предвестивший расстрел Верховного Совета.

Нет, конечно, Кондратьев еще не знал об этом указе, который стал известен только вечером. Но мне представляется символичным такое совпадение во времени. Как будто одиночным выстрелом своим он хотел остановить угрозу многих выстрелов и в конце концов – танковую канонаду, которая через две недели прогремит в центре Москвы. Ведь он чувствовал (уж это можно сказать уверенно), всей своей незаурядной человеческой и писательской интуицией чувствовал да и умом осознавал приближение большой крови. И все существо его противилось этому.

Один факт – но весьма значительный. О нем потом поведал уже поминавшийся мною литературный критик Александр Коган:

«За несколько дней до своего трагического конца мне позвонил Кондратьев. «Только что звонил Оскоцкий, предложил подписать коллективное письмо президенту». – «Подписали?» – «Нет, конечно». – «И это вы, подписывавший до сих пор все обращения демократов?» – «Да, подписывал! И не сожалею, и ни одной подписи назад не возьму. Но я взывал к разуму, а не к крови».

Речь шла о подстрекательском обращении 37 писателей с требованием досрочных, не позднее осени, перевыборов парламента, то есть фактически немедленной насильственной ликвидации законных органов представительной власти. Кондратьев понял: гуманисты накликают кровь.

«Как в воду глядел! – замечает сегодня А. Коган. – Разговор происходил в середине сентября… О том, что произошло дальше, Кондратьев уже не узнал. Я иногда думаю, хорошо, что не узнал. Хорошо, что последние залпы он слышал «на той, далекой» – на Отечественной…»

Да, страшных залпов на Краснопресненской набережной он уже не услышал. Но горькое разочарование всем, что вело и привело к этому кошмару, успел пережить. В том числе – разочарование в Ельцине, которым он восхищался.

Вот интервью в канун президентских выборов 91-го года. Ответ на вопрос, почему он, Кондратьев, будет голосовать за Ельцина. Один из доводов – Б.Н. не похож на всех прежних руководителей компартии и нашего государства, которые не приближали к себе тех, кто мог бы создать им хоть малейшую конкуренцию. Вот и Горбачев «освободил свою команду от неординарных личностей, заменив их посредственностями».