Оле!… Тореро! - Шарль Эксбрайя

Извечное утешение…

– Может быть, амиго, может быть. Есть разные люди.

– В основном, безжалостные. Дон Эстебан, я один на свете и сейчас подыхаю с голода.

Я едва не потянулся к кошельку, но вовремя остановился. Мой собеседник расценил бы такую подачку, как оскорбление.

– Дон Эстебан, я хотел бы вернуться к корриде… Нет ли у вас чего-нибудь для меня?

Не знаю, что со мной случилось, но, даже не подумав, я сказал:

– Возвращайтесь домой, Коллеро, и собирайте чемоданы. Сегодня вечером я отвезу вас к моему другу Педро в Пальма дель Кондадо.

Он смотрел на меня выпученными глазами и только бормотал:

– Эго правда?… Неужели, это правда?…

– Да, но вы должны понять, что о вашем возвращении на арену не может быть и речи, Пабло! Для вас, как и для меня, с этим все покончено, и необходимо это признать. В Пальма дель Кондадо вы будете присматривать за быками, сможете развлекаться с молодняком и помогать матадорам, которые будут приезжать туда для тренировок. Это поможет вам избавиться от нужды и заниматься любимым делом.

Он едва смог выдавить из себя:

– Спа… спасибо, дон Эстебан,- и повернулся ко мне спиной, чтобы не было видно его слез.

Дон Педро не оказал никакого сопротивления и даже поблагодарил за человека, разбирающегося в животных: в таких помощниках он всегда нуждался. Почему я сделал это для Коллеро, о котором, честно признаться, никогда особенно не думал? Очевидно, это получилось из-за его взгляда, взгляда человека, готового на все и уже уступающего перед отчаянием. Конечно, мы все могли бы быть на его месте: я, если бы продолжал жить мечтами, Луис, не сумей он тогда уйти в нужный момент. Я поймал себя на мысли, что думал о Луисе не слишком хорошо. Неужели Консепсьон была права? Любил ли я Луиса так, как говорил об этом?

В Сан-Себастьяне, где дону Амадео удалось добиться условий, превзошедших наши ожидания, Луис выступил хорошо, но не более того. Ни один тореро не может всегда выступать превосходно. Кроме того, в Сан-Себастьяне всегда слишком много иностранцев, и потому у матадора нет того контакта с публикой, который в другом месте заставляет его иногда превзойти себя, как это случилось, например, в Валенсии. Хоть это выступление не было блестящим, и животные были весьма посредственны, пресса очень тепло отзывалась о Вальдересе, описывая то, что ему больше всего удалось и оставляя без внимания все остальное. Луис неуклонно шел к успеху.

Несколько дней спустя мы должны были участвовать в корриде в Ла Коронье. В благодарность за доходы, которые мы ему приносили, дон Амадео предоставил нам почти неделю отпуска, который мы провели в Галиции[68]. Находясь там, мы, конечно же, не могли не заехать в Компостелле, чтобы помолиться святому Якобу. Луис и дон Амадео поставили огромные свечи, что вызвало почтительное восхищение всех прихожан.

В Ла Коронье Луис должен был опять встретиться с породой миура, тяжелыми и сильными быками, которых опасаются все тореро. Но это не смутило "Очарователя из Валенсии" и мы, зарядившись от него уверенностью, приступили к корриде без излишней нервозности. Один дон Амадео, как всегда переживавший больше всех, был чрезмерно взволнован. Я не удержался от замечания:

– Дон Амадео, если так будет продолжаться, с вами может случиться инфаркт, и тогда, косвенно, вы станете жертвой Луиса!

– Простите, дон Эстебан, но я еще не очень уверен в Вальдересе. Может быть это глупо, но думаю, что мне нужно еще побывать на многих выступлениях нашего друга, чтобы подходить к арене без переживаний.

Ни за что на свете и никому я бы не признался, но у меня тоже не было полной уверенности в Луисе. Я не мог до конца поверить, что искусство Луиса,- это не блестящая шелуха, которая развеется при первом серьезном испытании. В этой оценке я руководствовался чем-то иным, чем просто знанием тореро.

Впервые с того времени, как собралась наша квадрилья, я поссорился с Луисом незадолго до начала корриды. По жребию нам выпали два быка, один из которых весил на пятьдесят килограммов больше другого. Таким образом, с одним было выступать гораздо труднее, чем с другим. Опасаясь за дыхание и быструю утомляемость Луиса, я советовал ему прежде вступить в бой с тем, что потяжелей, и оставить того, что полегче, на вторую часть корриды. Луис ничего не хотел слышать. Он желал сразу же предстать во всем блеске, будучи уверен, что если ему удастся произвести впечатление на публику с самого начала, то тогда ему простятся ошибки, допущенные во втором выходе. В этом был весь Луис. Он выступал не из любви к делу, а ради аплодисментов.

Когда первый бык выскочил на арену, публика разразилась овациями, так как животное было действительно великолепно. Дон Амадео побледнел.

– Господи! Это же настоящая крепость!

– Подождите, вы еще увидите второго!

Марвин, который повсюду сопровождал нас, спросил:

– Почему он начал с более легкого?

– Потому, что он обожает эффекты!

После секундного колебания дон Фелипе отметил:

– Понимаю вас, дон Эстебан…

И затем тихо добавил:

– Мне кажется, что все-таки он,- не настоящий тореро.

Я не ответил. Вальдерес был великолепен в поединке с этим храбрым, постоянно, но бесхитростно атаковавшим животным. Поначалу он был несколько скован, но постепенно, поддерживаемый криками "оле!", его уверенность окрепла, и он продемонстрировал одно из своих лучших сольных выступлений. Предание смерти не было блестящим, а только достаточно хорошим, и президиум наградил его одним ухом. Дон Амадео горячо расцеловал Луиса. Я тоже, чтобы сгладить впечатление от моей недавней вспышки, вложил в свои поздравления как можно больше тепла, и лишь затем мы немного перевели дыхание перед вторым выходом "Очарователя из Валенсии" на арену.

Когда подошло время начать бой со вторым быком, Луис, как мне показалось, был скован больше обычного и не чувствовал противника. Бык появился на арене, и публика пораженно умолкла. Нечасто можно было увидеть животное таких размеров. По всеобщему мнению, это был бык предельного веса. Дон Амадео тихо выругался, а Марвин присвистнул.

Испытывая быка на бег, Ламорилльйо едва не попал ему на рога, но все же успел перепрыгнуть через баррера и попал ко мне в объятия. В боевом порыве, бык попытался было последовать за ним. Придя в себя, бандерильеро прошептал:

– Дону Луису придется очень трудно…

Я тоже этого опасался.

Пикадор, первым вонзивший свою пику в холку быка, был поднят в воздух со своей лошадью, и другим тореро стоило неимоверных усилий отвлечь быка от лошади и ее всадника. Дон Амадео прохрипел:

– Это же настоящий убийца!

Очевидно, бык Луиса относился к категории тех, кого непросто обмануть движениями материи и кто ищет за плащом человека. Марвин довольствовался предсказанием:

– Нам останется только преклоняться перед ним, если он справится с этим, как с первым.

Алохья получил строгие указания. Он должен был наносить раны так, чтобы бык потерял как можно больше крови и ослабел. Я был уверен в нашем старом пикадоре и в его необычайной силе. Зрелище было великолепное. Крепко стоя на ногах и высоко подняв рога, бык, казалось, презирал своих противников, которые прижались к баррера, опасаясь отойти от нее подальше. Лицо Луиса было в нескольких сантиметрах от моего. По его выражению я понял, что он сомневается в себе и в своем успехе.

Красиво сидя в седле и твердо держа пику, Алохья, направляя одной рукой лошадь, напуганную запахом, ударил быка, которому потребовалось некоторое время, чтобы увидеть своего обидчика. Неожиданно он решился и бросился, выставив рога вперед, на пикадора, поставившего лошадь перпендикулярно направлению его бега. Алохья вонзил свою пику туда, куда хотел, и привстал в седле, навалившись на правое стремя, чтобы устоять при ударе противника. И вдруг грянул гром, родившийся из крика многих тысяч зрителей. Я услышал, как дон Амадео прохрипел что-то, в чем с трудом можно было разобрать призыв к Господу, и, парализованный ужасом, увидел, как Алохья упал с седла прямо под ноги быку. Позабыв о лошади, разъяренный бык набросился на человека, лежащего на земле и вонзил в него рога прежде, чем другие тореро успели отвлечь его. Ламорилльйо даже схватил быка за хвост и, скрутив его, заставил животное обернуться назад. Вальдерес тоже поспешил со своим плащом, и ему удалось увлечь убийцу на середину арены. Пока пикадора уносили, он демонстрировал превосходную работу с плащом, на которую, впрочем, никто не обращал внимания.

Алохья был жив, но уже близок к смерти. Прежде, чем приступить к операции, хирург отвел меня в сторону:

– Я попытаюсь что-то сделать… Не стану скрывать: у него один шанс из тысячи - пробиты кишечник и печень. Будем надеяться на его крепкое здоровье…