Содом Капустин (Поэма тождества) - Содом Капустин

Произнеся эти заученные, забубенные и зараженные пасквилями, плагиатом и паркинсонизмом речи, Разоблачитель чудес распахнул твои ягодицы и отшатнулся, как библиофил, увидевший в вырезанной в страницах взятой с полки книги полости окровавленный кинжал, или как одинокий городок отлетает от метко брошенной биты за пределы площадки. Изобличитель богов заглянул в твой рот, потом пальпировал тебя с головы до кончиков крыльев, затем приложил ухо к твоей груди, помял твой живот, и, приняв, заглотив и высморкав свой вердикт, пригласил своих служек, весталов и проказников, выбранных, набранных и отнятых из зеков. Они, облизываясь, ругаясь и трезвоня, склонились перед твоим членом и начали окунать его в свои девственные, геморройные и разработанные бесконечными сношениями, подношениями и разглашениями анусы.

Ты, незамутненный пеной, прытью и пасконством случающегося с тобой, безответно, безотчетно и беззаветно расправив крылья, планировал, летел и валился в разверстую под тобой бездонную пропасть. Но всё твоё существо находилось внутри тебя, занимаясь лишь пестованием твоей книги, которой суждено распустить вышивку времени, разобрать ажурное вещество информации и распутать кружево пространства, чтобы затем, тут же и тогда же переплести их вместе, смешав одно с другим, прочим и оставшимся в неподдававшийся доселе никому континуальный, синкретический и экстатический монолит, мегалит и кристалл, который, смешав темы и ремы, индексы и яндексы, стоны и иконы, и, воплотив это в знаках, символах и тексте, наповал убить произвольного, конкретного и отвлеченного читателя.

– Знай, Содом Капустин, даже твоё сквернословящее имя ничто перед каверзностью твоего утопленного в тошнотворных миазмах сознания! Ты мнишь, что на трёх ногах ты не качаешься и не оступишься, но нет почвы, куда бы ты притулил ступни твои! Ты мнишь, что с тремя глазами ты видишь то, что другим непосильно узреть, но глаза твои застланы сукровицей! Ты мнишь, что своими тремя манускриптами ты раскрыл все вселенские загадки, но почерк твой – абракадабра для всех, включая и тебя самого!

Ты считаешь, что упадя можно возвыситься, но невозможно роясь в нечистотах найти там философский камень! Ведь до тебя там копались тьмы и тьмы алхимиков и выбрали оттуда всё, что можно выбрать, оставив пустую породу! Ты считаешь, что страдая можно очиститься, но невозможно терпя боль думать о возвышенном! Ведь до тебя тьмы и тьмы терпели пытки, но никто из них не стал бессмертным, утеряв жизненные силы в руках мастеров заплечных дел! Ты считаешь, что твёрдо решив что-то, нельзя даже на йоту отклониться от выбранного курса, но невозможно точно соблюсти курс в бушующем жизненном океане! Ведь до тебя тьмы и тьмы путешественников шли тем же самым маршрутом и все как один сгинули в пути, не добравшись до обманной своей цели!

Ты веришь, что мир дан тебе в безраздельное пользование? Ложь! Миром правим мы, и мы никогда не позволим, чтобы такой самозваный скоморох испортил так долго и тщательно культивируемый порядок! Ты веришь, что своим присутствием ты можешь изменить этот мир? Враньё! Мы знаем законы этого мира и видим, насколько он инертен, так что флаттер твоих крылышек может лишь разорвать их, но ткань мироздания от этого ничего не потеряет и не изменится! Ты веришь, что тебя поймут и пойдут за тобой? Обман! Мы познали тенденции этого мира и понимаем, что ни одна тварь не может единым усилием изменить его идеологию, и единственное, чего может добиться насаждающий новое миропонимание, так это оказаться раздавленным тем самым миром, который он хотел исковеркать!

Когда бы ты, пребывая вне здешних казематов, прочел эти, относящиеся к тебе строки, ты бы с лёгкостью разрешил все содержащиеся в них парадоксы, вызванные заменой реального на подманенное, действительного на комплексное и настоящего на криво отраженное. Но ты пребывал здесь, сейчас и не тут одновременно. И твоим членом овладели, как болотная мухоловка, сомкнув челюсти, тяжелые, как гранитные плиты, хоронит между ними неуклюжего напившегося нектара комара, или как опущенная в многокилометровую морскую впадину вакуумированная колба вбирает в себя образцы глубинной воды, сношаясь с ним, трое послушников, учеников и студентов Исказнителя веры.

Как только твоё тело достаточно возбудилось, чтобы эякулировать, оно, не подавая вида, обличия и готовности, исподтишка, втихомолку и втихоломку выпустило тончайшие паутинки спермы, которые, удлиняясь, запутываясь и прочнея, образовали вокруг тебя, зевающих, прозябающих и зябнущих вертухаев, Извращенца религий и его похотливых сподручных, нарочных и ненарочных ячеистую основу кокона. И, едва она оказалась готова, как твой енг, словно плод опутавшей забор лианы, похожий на покрытый колючками огурец, внезапно выбрасывает с шипением и свистом свои семена, или как внезапный паводок, перекатывает через уже подмытую дамбу плотины, несется, углубляя свое заросшее бурьяном русло, исторг шар лазуритовой спермы, капли, брызги и комки которой моментально закупорили все промежутки, отрезав, отхватив и ампутировав всех, кто находился внутри от их связей, привязок и привычек.

Ты, Содом Капустин – идольский басурман! Ты, Содом Капустин – кощунственная мразь! Ты, Содом Капустин – распутная касть!

Твоё тело постепенно сжимало шар, сотканный, созданный и совершенный твоей спермой, постепенно, исподволь и незаметно вжимая в себя костерящегося Архимандрита врак, размахивающих зюльфаками, скимитарами и адамашками охранников и ошалевших, приморившихся и оголодавших арестантов. Прижатые к твоей коже, как макака прикладывает к своим сосцам разлагающийся и теряющий уже лапки трупик своего погибшего детёныша, или как шнек-пресс вминает в фигурную подложку куски мягкой глины, чтобы получившаяся статуэтка не растрескалась при обжиге, жертвы твоего, твоему и отсутствующему телу, поедались им, превращаясь в запасы силы, залежи добра и питательный гумус. Но питающий тебя сперматический шар в то же время стреножил твои крылья и ты, и твое тело, и твоя книга, лишенные поддержки воздуха, сильфид и эфемерид, кушая, стремительно неслись в то место, где тебе предстояло появиться.

Тебе запомнились последовавшие за этой ситуации?

Рухнув с неподнебесных высот, длиннот и долгот на рахис, арахис и фундук мегафиллического, семиждыперистого и пятиждывильчатого археоптериса, ты оказался на гребне, разделявшем ареолы, ареалы и ложа, в которых тюремная администрация устроила прогулочные дворики, скверики и коврики. Твоё тело, приноравливаясь, подгоняясь и ускоряясь к правилам, заправилам и конформистам этой части острога, вошло своими корнями в рыхлую клетчатку папоротникового листа, повернуло свои сиреневые листья под необходимым углом к падающему, летящему и питающему свету, изогнуло свой стебель в узел, соответствующий твоему статусу, ститусу и гомеостазу. Тебя не касались эти телесные махинации, манипуляции и мошенничества. Ты, сочетая, расчетая и умножая в себе свойства всех тех, кто был тобою, кем был ты, и тех, кто стремился тобою стать, ментальным буром, эфирным долотом и каузальным сверлом буравил внутренние свои слои, оболочки и области, как мощнолапая медведка прорывает своё ход, чтобы, прогрызя сквозное отверстие в одном картофельном клубне, тут же начать поиск следующего, или как угледобывающий комбайн проделывает штреки в пластах окаменелой древесины, оставляя после себя непривычную пустоту, уходя в собственные недостижимые глубины, чтобы, достигнув их, совместить в одном себе раскиданные по временам, весям и ветвям твои части, компоненты и ингредиенты.

Усик, выброшенный шестеркой Пахана твоей бывшей камеры, снёс, скинул и приземлил тебя со склериды на жесткую эпидерму, по которой кругами, петлями и расширяющимися спиралями гуляли рассеянно мастурбирующие арестанты.

– Здравствуй!

Твой бывший Пахан, грузно вжимая свои корневые чехлики в палисадную, садовую и рыхлую хлоренхиму, три с половиной раза обошел вокруг тебя, и из его бутона, над которым порхали ручейники, выстраивая из своих тел многоярусные бублики, с продетыми сквозь них тройными гантелями, непрерывно струилась гладкая, ребристая и извивающаяся пыльца. Пахан покачал бутоном, как недопущенный до кухни с лежащими на столе сардельками габровский кот, выражает свою неудовлетворённость покачиванием обрубка, что оставлен ему вместо хвоста, или как колеблется под порывами ветерка радиоантенна расположенного на крыше небоскрёба пентхауса, и из-под завалов пыльцы освободилась его плодоножка, сплошь усеянная фиолетовыми шрамами, тлёй и клопами.

– Мы – двудомные протогиниты, гидрофильные виоленты и эутрофные эпифиты! Почему же ты, Содом Капустин, живешь так, будто у тебя не два дома, а целый посёлок? Зачем ты отверг апемофилию, предпочтя заскорузлую клейстогамию? Отчего ты поглощаешь соль, а листья твои сочат дистиллированную воду? К чему твои карпеллы срослись с андроцеем, и зациклили на себя полиплоидный эндосперм?