Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семёнова

Вера погибла в железнодорожной катастрофе. Юрий Сергеевич был безутешен. Он не привык к утратам, к бедам, к лишениям, а потому оказался совершенно беззащитен перед ударом судьбы, сломлен им. И никого не было рядом, кроме четырнадцатилетнего Лёвушки (да и его-то не было – он учился в кадетском корпусе) и Мари, ставшей из гувернантки домоправительницей. А Мари превосходила себя, Мари окружала его таким вниманием, была такой нежной и предупредительной, что незаметно вошла в его жизнь, взяла в свои руки его дом, подчинила его себе. Сколько воли, ума и таланта было у Миловидова во всём, что касалось работы! Но в работу и уходили они, а на жизнь ничего не оставалось. Пошёл он тогда за Мари, как телок, покорно, доверился ей, не имея сил взять на себя заботы, которые прежде были на плечах Веры. А потом вышло так, что нужно было дать имя родившемуся Серёже… И Юрий Сергеевич женился на Мари, не считая достойным поступить иначе. Тем более, что Мари казалась ему умной и доброй женщиной, которая сумеет содержать в порядке его дом, что так необходимо было ему для спокойной работы.

А вышло всё иначе. Мари нисколько не любила его. Она, бедная французская гувернантка, искала положения. Брак с Миловидовым давал ей дворянский титул и статус жены известного учёного. Но этого скоро оказалось ей недостаточно. Мари хотелось иметь много денег, собственный дом, а не скромную квартирку, бывать в свете вместе с мужем. Всё это в планы Юрия Сергеевича не входило. Его вполне устраивал скромный быт, заботиться о заработке он не умел, поскольку материальные заботы слишком отвлекали его от Дела, бывать в свете он не любил, считая этой суетой и пустой тратой драгоценного времени. Начались обиды, скандалы, обвинения… Семейная жизнь не удалась. Но менять что-то было поздно. К тридцати пяти годам родились девочки-близняшки, Юля и Аля. Их Юрий Сергеевич обожал. И как же можно было расстаться с их матерью? Да к тому же развод – столько сил, нервов… И скандал! Нет, не хотел этого Миловидов. Продолжал терпеть попрёки и истерики жены, старался приходить домой лишь на ночь, а дни проводить в музее, в университете, в библиотеке, у кого-нибудь из друзей – мало ли мест, где можно было спокойно предаваться любимому Делу.

Но, несмотря на все скандалы, не думал, не представлял Юрий Сергеевич, что Мари настолько ненавидит его. Эта бездна ненависти, сдерживаемая прежде, выплеснулась на него, сломленного несчастьями, теперь, когда не стало Серёжи. Слушал Миловидов жену и содрогался. Может быть, просто помешалась от отчаяния? Не ведает, что говорит? Нет, понимала. Понимала и с каким-то наслаждением додавливала, добивала лежачего:

– Все твои мёртвые экспонаты теперь перебьют и пожгут! И правильно! А ты им принёс в жертву нас! И поделом тебе! Это тебе кара! За мои страдания! Но теперь хватит! Довольно я мучилась! Мы с девочками уезжаем! В Париж! Вон из этой проклятой страны!

Угрозу Мари сдержала. Она уехала через несколько дней после похорон Серёжи. Напоследок хотела ударить ещё больнее:

– С девочками можешь проститься только в моём присутствии!

– Мари, пожалей меня хоть немного. И их пожалей. Дай хоть проститься нам. Хочешь, я перед тобой на колени стану?

И стал бы. И молил бы. Ради девочек, ради того, чтобы в последний раз обнять их, крошек бесценных, без надзора их безумной матери. Уже не осталось гордости… Но умилостивилась, разрешила и так.

Девочки, два ангела, в отличие от Серёжи, копии отца, плакали навзрыд, льнули к Юрию Сергеевичу, а он не находил слов, что сказать им в этот час, сам не мог сдержать слёз. Конечно, Мари права была, что увозила их. Не дай Бог случилось бы и с ними что-нибудь… Но больно: неужели не вернуться больше в Россию? Неужели их никогда не увидеть больше?

Ехать провожать на вокзал Мари запретила. Простились у дома. Нагруженная пролётка отъехала, стуча колёсами по мостовой. Из неё смотрели на Миловидова две заплаканные мордашки, махали, кричали что-то… А в нём мешались два чувства: облегчение от того, что уехала Мари, и горечь ставшего полным одиночества. Уехали (безвозвратно – понимал Юрий Сергеевич) девочки, погиб Серёжа, пропал Лёвушка… От Лёвушки, с фронта, уже несколько месяцев вестей не было. Жив ли?.. Большая фотокарточка его со стены смотрит материнскими, Вериными глазами. Так похож на неё! Только серьёзный всегда, неулыбчивый. А Серёжа – наоборот. Смешливый. На фотографии – улыбается широко. Нельзя поверить, что его уже нет. И девочки… Самые дорогие, нежно любимые…

После отъезда Мари Юрий Сергеевич почти переселился в музей. Сидел в старом, залатанном пиджаке в своём кабинете, бродил по залам, чувствуя себя едва ли не призраком. А однажды в музей явились пятеро. Трое солдат и пара плюгавых субъектов, которым на лбу можно было бы вывести одно слово – Хитровка. Миловидов почувствовал холодок внутри, спросил:

– Что вам угодно?

Вошедшие ухмыльнулись. Они стояли перед ним, глядели насмешливо на тщедушного профессора, двое лузгали семечки, плевали на пол. Ото всех явственно тянуло спиртным.

– Деньги есть?

– Помилуйте, откуда?

– А водка?

– Нет…

– Тогда отойди-ка в сторону, мы сейчас тутошнее добро реквизировать будем. Ишь, буржуи! Попрятали ценности, а народу с голоду пухни?!

Оборвалось всё внутри. Разграбят то, что десятилетия собиралось. Разграбят, разобьют, изгадят… Преградил путь, чуть назад отступая:

– Вы не имеете права… Товарищи, это же музей… – лепетал севшим голосом.

Хохотнули. Один из хитровцев молниеносно подставил Юрию Сергеевичу подножку, и тот упал на пол. Очки отлетели в сторону. Миловидов протянул руку, чтобы взять их, но чей-то сапог наступил на них и раздавил с хрустом…

– Что, интеллигенция, в штаны наделал? – удар в лицо. – Сопли утри! – и ещё один, в живот.

Юрий Сергеевич не боялся смерти. Но боялся боли и унижения. Никогда не испытывал он ни того, ни другого. Даже в играх мальчишеских не случалось драться ему. Занимаясь искусством и историей, он не соприкасался с грубостью и жестокостью, всё это обходило его стороной. А теперь он, русский интеллигент, посвятивший всю жизнь собиранию и сбережению для народа крупиц его старины, его культуры, профессор, известный даже заграницей, лежал у стены, беспомощный, с разбитым лицом, плохо видя без очков, а над ним возвышались пятеро хамов, глумились над ним, отпускали непотребные шутки, плевали, тыкали носками сапог, гоготали… За что? Господи, за что? Нестерпимо жаль было себя, ещё жальче – музей, обречённый на разграбление.

Вдруг сзади раздался хлопок. Выстрел. Варвары всполошились. В то же мгновение кто-то неведомый быстрыми ударами поверг на землю двоих из них. Миловидов зажмурился. Когда возня и крики стихли, осторожно открыл глаза. Перед ним стоял Тимофей Скорняков, сыщик московской полиции, теперь служащий новой власти в том же качестве. Скорняков присел на корточки, покачал головой:

– Досталось вам, профессор, горой меня раздуй! Ну, ничего, мы им теперь устроим. Лично их в битое мясо превращу.

– Не надо никого превращать в битое мясо… Они же не виноваты в том, что невежественны, бескультурны и не в состоянии понять…

– Оставьте ваш либерализм! Подняться можете?

Подняться Юрий Сергеевич не мог. Хотя били его не сильно, больше для острастки, но нервы дали знать себя: ноги отнялись. Миловидов лежал на полу, по лицу его, смешиваясь с кровью, текли слёзы. Он плакал не от боли, а от обиды, от унижения, от стыда за свой страх, свою слабость.

– Ничего, ничего, сейчас дотащу вас, доктора кликну, – ободрил Скорняков.

– А музей? Ведь его могут разграбить!

– Я тут пару своих людей пока поставлю, а там решим, как народное достояние защитить, – рассудил Тимофей.

Скорняков отнёс Юрия Сергеевича прямиком в дом Ольги Романовны, где по её настоянию он и остался.

Прошёл уже месяц после несчастного случая, а он всё ещё не мог подняться с постели и совестился, что доставляет неудобства милейшей хозяйке и ест чужой хлеб.

Ольга Романовна Тягаева-Вигель проявила настоящие чудеса мудрости, стойкости и практичности после октябрьского переворота. Когда «буржуев» начали уплотнять, она приняла все возможные меры к тому, чтобы не делить своего жилища с какими-нибудь «товарищами». Первый этаж дома, правда, пришлось отдать, зато второй удалось спасти. Ольга Романовна попросту пригласила переехать к себе ближайших друзей, также страдавших от уплотнения. Таким образом, просторная квартира в бывшем особняке Тягаева на Малой Дмитровке являла собой подлинный Ноев ковчег, в котором находили приют все нуждавшиеся в нём.

Стойкость Ольги Романовны достойна была преклонения. Совсем недавно был арестован её муж, бывший следователь по особо важным делам, действительный статский советник, бывший член Московской Думы, член подпольного Национального центра, Пётр Андреевич Вигель. При такой биографии трудно было надеяться на благосклонность советской власти, но Ольга Романовна не давала волю чувствам. Глядя на неё, казалось, что она всё ещё вдова крупного мецената, хозяйка большого дома, радушно принимающая гостей. Ольга Романовна следила за всем в доме, заботилась о своих гостях-квартирантах, воспитывала восьмилетнего внука Илюшу, держалась бодро… И каждое утро ходила к Бутырской тюрьме, передать хоть что-нибудь Петру Андреевичу.