Смерть Сталина. Все версии. И ещё одна - Рафаэль Гругман

За две-три недели до смерти Сталина один из товарищей рассказал, что Сталин, продолжая нападки на Молотова и на меня, поговаривает о скором созыве пленума ЦК, где намерен провести решение о выводе нас из состава Президиума ЦК и из членов ЦК.

По практике прошлого, стало ясно, что Сталин хочет расправиться с нами и речь идёт не только о политическом, но и о физическом уничтожении»[97].

Выдержки из длинного объяснения Микояна (многое я пропустил, желающие выслушать его стоны могут обратиться к книге. — Р. Г.) описывают панический страх, охвативший всех членов Политбюро. Отдали дракону жён, детей и всё равно спешат засвидетельствовать личную преданность. Уже ясно, что речь идёт об их физическом истреблении. И что? Способен ли кто-нибудь на мужской поступок? У Молотова, Андреева — жёны-еврейки в тюрьме. У члена Политбюро и председателя Президиума Верховного Совета СССР Калинина (умер в июне 1946-го) — жена с 1938 года в заточении. У Поскребышева, в течение 25 лет являвшегося помощником Сталина, жена-еврейка, мать его дочерей, семилетней Гали и годовалой Наташи, арестована в 1939-м и через два года расстреляна. У полного Георгиевского кавалера, лихого конника, маршала Будённого жена Ольга Михайлова, певица Большого театра — в тюрьме с 1937 года (освобождена лишь в 1956-м).

Мужчины, где вы?! Руки и ноги дрожат. В Политбюро и в ЦК мужчин нет, сплошные товарищи. Жёны декабристов, добровольно отправившиеся в ссылку за своими мужьями, оказались мужественнее мужей-коммунистов.

Единственным, кто сумел отстоять жену-еврейку, был Ворошилов. Рассказывают, что, когда пришли её арестовывать, он несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера в потолок. Запросили Сталина: «Что делать?» Вождь смилостивился: «Чёрт с ним». Было ли так в действительности или это очередная байка, коих присутствует множество, создавая легенды о том, чего никогда не было и не могло быть, подтверждающих документов нет. Известно лишь, что Климент Ефремович жену от тюрьмы уберёг, а в пятидесятые годы, вплоть до смерти Сталина, был в немилости у вождя. Как и Молотова, его не приглашали на кунцевские посиделки.

Хрущёв вспоминает, что после съезда испуганные Микоян и Молотов назойливо и безуспешно искали встречи со Сталиным, пытаясь вернуть его расположение.

«Они узнавали, что Сталин в Кремле, и приходили. А если он уезжал за город, то тоже приезжали к нему. Их пропускали. <…> Но однажды Сталин впрямую сказал: «Я не хочу, чтобы они приезжали». Не знаю, что конкретно он сделал, но, видимо, приказал никому не сообщать, когда он приезжает в Кремль, и не говорить, где он находится, если звонят Микоян или Молотов и справляются о нём. Они разыскивали Сталина потому, что хотели тем самым сохранить себя не только как руководителей и как членов партии, а и как живых людей (выделено мной. — Р. Г.). Добивались, чтобы Сталин вернул своё доверие. Я это понимал, сочувствовал им и всемерно был на их стороне»[98].

Такая вот странная атмосфера была среди лидеров государства. Вчерашним друзьям сочувствовали, но никто и пальцем не пошевельнул, чтобы попытаться в частной беседе со Сталиным за них заступиться. Их уже предали, и очередные жертвы отнеслись к этому с пониманием, никогда не высказав никому обиды. Они ведь поступили бы также…

Возвращаемся к воспоминаниям Микояна. Несмотря на то что к ним, так же, как и к воспоминаниям Хрущёва, следует отнестись осмотрительно, Микоян и Хрущёв — единственные члены сталинского Политбюро, оставившие обширные мемуары.

Информация о смерти Сталина у многословного Микояна уместилась в двух коротких абзацах.

«В начале марта 1953 г. у него произошёл инсульт и он оказался прикованным к постели, причём его мозг был уже парализован. Агония продолжалась двое суток».

Инсульт произошёл в ночь с 28 февраля на 1 марта. Умер Сталин через пять дней, 5 марта в 9 часов 50 минут вечера. Мелочи, конечно, но если в таких мелочах Микоян неточен, то где же он точен? Продолжим чтение:

«У постели Сталина было организовано круглосуточное дежурство членов Политбюро. Дежурили попарно: Хрущёв с Булганиным, Каганович с Ворошиловым, Маленков с Берия. Мне этого дежурства не предложили. Наоборот, товарищи посоветовали, пока они дежурят, заниматься в Совете министров СССР, заменять их в какой-то мере»[99].

О причинах инсульта ни слова. Как он случился — неведомо. Умиляет трогательное обращение «товарищи» по отношению к соратникам, готовым кому угодно, в том числе Микояну, подмахнуть смертный приговор.

А если бы «товарищи» предложили Микояну подежурить у постели больного? Стал бы он выхаживать того, кто готовил ему расстрел? Кормил бы он с ложечки тюремщика своих детей? Странный вопрос. Безусловно, кормил бы! С телячьей преданностью, с которой заискивал перед ним и искал встречи.

Не сказано в мемуарах Микояна ни о существовании некоего заговора с целью убийства сатрапа, ни о возникшей в Политбюро оппозиции, ни о микроинсультах. Причина не в том, что Микоян прославился умением юлить, всем прислуживать и ни с кем не конфликтовать. Не было заговора, не было оппозиции в Политбюро. Не было! Каждый дрожал за свою шкуру и готов был «съесть» соседа, лишь бы сохранить должность и звания. Берия, вступившийся за Молотова, оказался среди них белой вороной. Об этом мы будем говорить позже, ссылаясь на Микояна и Хрущёва, которые как провокацию восприняли его попытки защитить Молотова.

Все молча выслушали обвинения против Молотова и Микояна, зная, что в любой момент они также будут «съедены» коллегами по Политбюро. Они отстранились друг от друга, оправдывая беспринципность защитным щитом — «партийная дисциплина». Таковой была атмосфера в Политбюро — как волки, все готовы были уничтожить друг друга.

Покушения на Сталина, аналогичного тому, что было произведено на Гитлера 20 июля 1944 года, в советской истории не было. Граф Клаус Шенк фон Штауффенберг оказался решительнее товарищей из Политбюро. Заговорщиков среди них не было и быть не могло. Дрессировка «товарищей-коммунистов» сродни выучке «верного Руслана» — преданного пса из владимовской «истории караульной собаки». Пса легче убить, чем заставить забыть караульную службу.

Заключительный акт, январь — февраль 1953

После октябрьского пленума перед Молотовым, Микояном и Берией замаячили подвалы Лубянки.

Наверняка, до Берии дошли слова, сказанные Сталиным начальнику следственной части МГБ Коняхину через четыре дня после завершения пленума: «Не люблю я Берию, он не умеет подбирать кадры, старается повсюду ставить своих людей»[100]. Наверняка, Берия знал об указаниях Игнатьеву и Рухадзе — «искать большого мингрела».

Разговорами Сталин не ограничился. Паранойя прогрессировала, и, одержимый бредовой идеей «сионистского заговора», он распространил его на своё ближайшее окружение, дав согласие на аресты: в декабре 1952-го — начальника личной охраны генерал-лейтенанта Власика и личного секретаря Поскребышева (вспомнил, что его жена-еврейка была расстреляна в 1941-м), а в январе — коменданта Кремля генерала Косынкина.

Многие документы уничтожены «наследниками Сталина»[101] сразу же после его смерти, многие до сих пор засекречены. Можно лишь рассуждать, КТО и КАКИМ ОБРАЗОМ выкрал секретные материалы из сейфа Поскребышева и подставил Власика и Косынкина под гнев Сталина. Стало привычным спихивать тайные злодеяния на Берию. Однако с таким же успехом можно заподозрить Хрущёва и Маленкова.

Ошибкой Власика явилась небрежность, проявленная им в 1948 году, когда после сталинской резолюции «В архив» он переправил письмо Лидии Тимашук начальнику Лечсанупра Кремля, генерал-майору медицинской службы Егорову, на которого жаловалась Тимашук. Тот решил от жалобщицы избавиться и перевёл её в менее престижную поликлинику. Осенью 1952 года Егорова арестовали по «делу врачей». В его документах обнаружилось письмо Тимашук с резолюцией Власика. Об этом доложено было Сталину. Трудно сказать, сам ли он, одержимый идеей «всемирного сионистского заговора», заподозрил предательство и приказал арестовать Власика или ему услужливо намекнул Маленков — автор не Вольф Мессинг, в отсутствие архивных документов не способен читать чужие мысли и не берётся домысливать то, чего могло и не быть. Достоверный факт, от которого нельзя отмахнуться, — охрану Сталина возглавил министр внутренних дел Игнатьев, недолюбливавший Берию и лично координировавший направленное против него следствие.

Многие исследователи (в частности, Авторханов, Волкогонов) не устояли против сложившегося стереотипа и упрекнули Берию в смене «сталинского караула». Если это было бы правдой, не стал бы Берия назначать начальником охраны человека, настроенного против него, и если было бы хоть малейшее доказательство вины Берии в их арестах, это обвинение прозвучало бы на июльском (1953) пленуме и размножилось в мемуарах Хрущёва, Микояна, Кагановича… Какой ведь повод спустить на Берию всех гончих собак!