Нежнорогий возвращается в лес - Римантас Будрис

— Пора! Журавлиное братство, пора! — напомнил вожак.

И сизые журавли унесли серебряные горны в тайник.

Где журавли прячут свои горны, знают только они одни. Даже журавлиный молодняк, у кого еще своих горнов нет, не знает этого места. Где-то оно в лесах, где-то на широких лесных полянах, где-то в зеленом кочковатом болоте, на котором живут журавли.

Журавли это место знают и находят. Пометят его красной ягодой, о которой пели, когда водили хоровод. Всюду на болотных кочках растет клюква. Но там, где упрятаны серебряные горны, журавли своими длинными, изящными клювами по-особенному расшивают нежно-зеленый мох крепкими узорчатыми ягодниками, рассыпают клюквенный бисер. Самая сладкая и яркая клюква — весенняя, как только она откроется, освободится от снега. Прилетят птицы и вмиг ее заметят, а под ней — свои горны. Но не устанут вечнозеленые мхи хранить под алым узором ягод горны тех журавлей, кому не довелось вернуться.

…Счастье летучее,Счастье летучее,Белые дали,Синие тучи,Дальний полет,Крыльев разлет…

Печальна песня журавлей о тех братьях, которые больше не полетят. Эту песню поют журавли по возвращении на родину. И всегда — перед отлетом.

Встали голубоватые птицы хороводом и склонились перед вожаком. Лазурный журавль подпрыгнул, плеснул крыльями и взмыл. За ним поднялись остальные птицы. Широким кругом облетели лесные поляны, вытянулись четким треугольником.

— В путь, журавли!

— В полет! Братья, в полет!

Мальчик услышал журавлиную перекличку и потянул за рукав отца. Оба они шли полевой тропинкой, возвращались в свой новый, недавно выстроенный дом. Отец с работы, сын из школы.

— Папа! Журавли летят!

— Летят…

— Смотри, первый журавль совсем голубой!

— Голубой… Как твои глаза.

— А почему они трубят?

— Нет, сынок, не трубят. Только кличут, переговариваются друг с другом. А горны свои они оставили, спрятали.

— А место пометили?

— Конечно!

— Вот бы мне найти!

— Место, если очень постараешься, может, и найдешь, а горны — ни за что.

— Почему?

— Мхи болотные их не отдадут. Сколько ни ройся, не покажут болотные мхи, не откроют серебряные горны.

— Почему же? И мы ведь можем поберечь горны.

— Лучше давай побережем болота, а они уж пускай караулят то, что им вверено.

— Болота надо беречь?

— Обязательно надо. Загубим болота — не найти журавлям серебряных горнов. А без горнов как им поднять солнце? Как заставить его всходить пораньше? И погибнут тогда голубые журавли, и не будет больше весенних зорь, таких, какие занимались прежде.

Отец с сыном ушли по дороге. Тянулся журавлиный караван.

— В путь! В дальний полет!

— Дети земли, вернемся, вернемся!

— Мы вернемся весной…

Окликали друг друга голубые птицы, удаляясь по птичьему пути.

Сентябрь. День, когда хлынул птичий потоп

Вчера, перед тем как уснуть, подумал: все-таки поднадоело собирать белые грибы, нанизывать их на веревочку и вешать на стену домика, сушить на солнце. Такие грибы насквозь пропитываются солнцем и особенно вкусны. Увлекательное это занятие, но, когда, кроме него, других дел нет, поневоле заскучаешь.

Встал сегодня спозаранок. Уже и щей горшок поспел, когда вынырнуло солнце из-за дюны над заливом. Ранние лучи показали под березами и на лужайке возле сети яркие шляпки мухоморов. И нарядный же гриб! Я никогда не топчу мухоморов. Наоборот: осторожненько обхожу. Восковые листочки берез и пунцовые, в белых крапинах мухоморы — кто придумает роскошнее убор для осенней поры!

Вчера, перед закатом, попались в ловушку лимоннокрылые бабочки. Не успел их отпустить, над заливом загомонили птицы; я подхватил бинокль и помчался их разглядывать. Потерпят до утра, решил я. Вот и гляжу теперь, но нет моих бабочек. Зато, бесшумно помахивая крыльями, мечется туда-сюда мелкая ростом сова.

То ли изловила бабочек ночная птица, то ли прибрал и унес их морозец, что наведался поутру за данью — листьями…

Но гость-то какой редкий! Вчера угодила кедровка — тоже не частая добыча в моей сети. А сегодняшний подарок — мохноногий сыч — привел меня в полный восторг. Едва-едва узкой щелью приоткрываю дверцу, протискиваюсь в камеру, сгребаю сычика и несу в домик. Птицу надо брать осторожно: коробит ее прикосновение твердой человечьей руки. Особенно пугливы ночные птицы, чей полет бесшумен и неуловим, точно сон. Но и ты человек, береги руки — коготки у нее острые.

Лапы по самые когти поросли мягкими перышками. Отсюда и имя совы — мохноногий сыч. В Литве он редок. Иногда, весенними ночами, слышно, как он наигрывает на своей глиняной свистульке, мягко звучит его песенка. А нынче, на радость мне, угодил в сеть.

Сыч таращит большие янтарно-желтые глаза и точно вопрошает, что я намерен с ним делать. Даже не выдирается. Легонько опрокидываю его на спинку и зажимаю на ноге алюминиевое кольцо с надписью и номером. Сычу это не нравится. Щелкает клювом, точно щипцами для орехов. Но разве сравнишь клюв сыча с клювищем неясыти или филина! У них-то уж клюв так клюв.

Запускаю сыча в открытую дверь, и он, будто ватный, дрябло взмахивает крыльями, потом садится поблизости, в сплетении березовых ветвей. Тут он и станет дневать. Запрячется в ветки и будет сидеть до ночи, в полной уверенности, что никому не виден. А я знаю, где ты, мохноножка!

Солнце поднялось еще выше. По-летнему теплое солнце.

Появилась первая стая чижей. Часть этого большого косяка хлынула в устье сети. Мечутся пташки, попискивают и стремятся все вперед, вперед, а там — камера.

Некогда разглядывать сычика в березах.

Закипела работа… Пташки в оперении с зеленым отливом мчатся стайка за стайкой.

В вышине, поверх сети, над березами и дюнами, стаями витютни — дикие голуби. А вровень с березами тянутся чижи.

Я стою в ловушке и пригоршнями зачерпываю теплых, трепетных пташек, точно собираю с веток живые плоды. Каждому чижу дарю по колечку на лапку, потом продеваю руку в специальный сетчатый отсек, выпускаю птиц на волю. Очень даже кстати сегодня прибыли школьники из ближней деревни. Они помогают, а ловушка все наполняется.

Чижики бьются, вырываются. Вспархивают мне на плечи, садятся на голову. Плечи и спина моей кожаной куртки, черный берет — сплошь в белых кляксах. Что ж, птица она птица и есть, особенно когда обуял ее страх… Должно быть, всю ночь напролет будет слышаться мне тревожное шебаршение крылышек.

Уже окольцовано полтысячи пернатых. А поток их не иссякает. В ловушку снова набилось полно птиц. Медлить нельзя — птицы мечутся, стараются выбраться наружу, того гляди, утомятся, выбьются из сил. Так им и погибнуть недолго. И я зажимаю, зажимаю колечки на хрупких, тонких лапках… Хлопотное это дело. На каждом колечке проставлен номер. Рядом с номером адрес. А на листе бумаги я записываю, кому какой номер достался. Кто поймает или найдет окольцованную птичку, сообщит по указанному адресу. Так орнитологи узнают, далеко ли откочевывают птицы, что поделывают на чужбине, где зимуют.