Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга

Однажды в детстве, еще до войны, я вылил на себя кастрюлю кипятка. Малка немедленно посадила меня в ванну, и все соседки собрались, стали чистить картошку, пока очистки не покрыли мое тело. От ожога не осталось никаких следов.

Мать моей мачехи, Слова, переехала к нам домой за несколько месяцев до войны и все еще жила с нами. Она была слепа и парализована, не могла даже сходить в уборную, так что Малка все время мыла ее и помогала ей двигаться.

Но это еще не все. Жена отца ночью тайком уходила из гетто, чтобы продавать кольца и другие ювелирные изделия христианам. У отца еще оставался припрятанный товар, в том числе золото. У нас был клиент, владевший большим ночным баром, где немцы заказывали дорогие коктейли и шоколад. Он покупал ювелирные изделия для себя и других поляков, но боялся приходить в гетто, так что сделка была возможной, только если товар приносили ему на дом.

Мачеха пролезала через брешь в стене с колючей проволокой, окружавшей гетто. Она проделывала это множество раз. Мы до смерти боялись, что ее схватят. Она снимала нарукавную повязку, и за одно только это ее могли приговорить к смертной казни. Но страх не останавливал ее. Она была умна и знала, как делать дела.

Мой отец не мог сам пойти к заказчику, даже если захотел бы. Все в городе знали его, поскольку он был часовщиком, да и любому поляку, не знавшему отца, достаточно было увидеть его, чтобы понять, что это еврей. А его жену знали не так хорошо, да она и не была похожа на еврейку.

Отец называл ее «мешуга» за то, что она рисковала жизнью, чтобы заработать лишний злотый. Он упрашивал ее не ходить туда. Мы все отговаривали ее, но она не слушала. Такой у нее был нрав. Думаю, ей хотелось показать, что она тоже добывает еду для семьи.

Помимо ее матери, с нами поселилась и ее сестра Либа. Мы все жили в одной большой комнате, разделенной на части, чтобы создать хоть какую‐то видимость уединения.

Либа бежала из варшавского гетто. Она была блондинкой и была похожа на христианку, так что ей удалось добраться до Кожница без нарукавной повязки. Отец говорил, что у Малки и ее родных, склонных к подобным авантюрам, «нет крови в жилах».

Условия жизни в гетто постепенно ужесточались. Мы никогда не знали, что случится завтра. Мы считали, что нужны оккупантам в качестве рабочей силы и этот труд является ключевым фактором для выживания. Поэтому Мойше добровольно пошел на принудительные работы – копать канал в местечке Волька. Канал был необходим, чтобы регулировать уровень воды для ирригации. Поток вращал четыре водяных колеса, приводившие в движение жернова двух мукомолен. До войны строительством канала занималась польская фирма под названием «Горчицкий», и немцы выдали им разрешение на продолжение работ. Идея Мойше добровольно пойти в Горчицкий лагерь оказалась удачной. Там много не били. Брату тогда было около двадцати лет, физических сил у него хватало. Место работы было недалеко от Кожница, так что каждый день после трудового дня можно было возвращаться домой. Платили ему продовольственными карточками – в то время это было лучше, чем деньги. Кроме того, у Мойше был документ о том, что он работает в Горчицком, так что немцы, проверявшие документы на улицах, не имели к нему претензий.

Отец редко давал нам советы. Мы говорили с ним о создавшемся положении, и он объяснял, как соблюдать осторожность, чтобы не быть расстрелянным. Но каждый из сыновей сам решал, что делать, а отец поддерживал наши решения.

Вскоре после того, как я выздоровел от тифа, немцы выпустили распоряжение, согласно которому все евреи должны быть переселены на оккупированные Германией территории России и Украины. Они объявили, что отправят нас туда на работы, а о детях позаботятся. Однако сроки не были оговорены.

Мы знали, как это происходило в других городах. Город зачищали от евреев, грузили их в поезда, увозили, и никто о них больше не слышал. Мы ждали, что это случится и с нами, но достоверно было неизвестно, что происходит на самом деле. Точки зрения бывали разные. Пессимисты настаивали, что немцы увозят людей, чтобы убить их, и что их цель – уничтожить всех нас. Но большинство, включая моего отца, были оптимистами, все еще считавшими, что такие бесчеловечные поступки невозможны.

Между тем еврейская полиция хватала мужчин на улицах и увозила в неизвестном направлении. Однажды они схватили Мейлеха и отправили в принудительный рабочий лагерь в Пёнках, где выпускались боеприпасы. Там его продержали примерно четыре недели, но потом вернули обратно, потому что у них было слишком много работников. Считалось, что те, кто побывал в Пёнках, не будут увезены немцами при ликвидации гетто.

В шутку говорилось: «Ничего, зато завтра, возможно, тебе удастся бесплатно прокатиться на поезде». Мы жили в постоянном страхе за сегодняшний и завтрашний день, но все же продолжали шутить.

Примерно во время Йом-Киппура в конце сентября 1942 года мы услышали, что оккупанты вывезли всех евреев Шидловица, где жила моя сестра. Мы предчувствовали, что со дня на день нечто подобное произойдет и в Кожнице.

Во второй вечер Суккеса, 26 сентября 1942 года, около шести часов вечера капитан польской полиции, тот самый, что отвез Хану в наручниках на ее свадьбу в Шидловиц, пришел в наш дом в гетто. Лавка была закрыта по случаю праздника, но он пришел специально, чтобы забрать часы, отданные отцу в починку. Я никогда не забуду этого момента. Был субботний вечер, уже стемнело, и мы с отцом сидели вдвоем.

Капитан поздоровался и спросил: «Господин Ленга, почему бы вам не попросить сына выйти из комнаты?» Коротким взглядом отец дал мне знать, чтобы я ушел. Когда визитер закрыл за собой дверь, отец был белым как полотно. Капитан рассказал ему, что в полночь немцы окружат город и к утру собираются вывезти всех евреев из Кожница. Он добавил: «Если вы любите своих мальчиков, скажите им, чтобы они бежали сегодня до восьми вечера, иначе будет слишком поздно». Перед уходом полицейский объяснил, что до восьми нас не схватят, потому что жандармы не патрулируют улиц. А старшие офицеры отдыхают и готовятся к завтрашнему «акциону».

До этого отец не верил слухам, но в тот момент понял, что капитан сказал