Пьем до дна - Артур Лео Загат

но я знал, что она касается не только меня, но всего мира, из которого меня вырвали. И по моим жилам медленно расползался страх, проникал в мозг.

Каким оправданным был этот страх, какими поразительными были цели суранитов и как отчаянно и безнадежно пытался я с ними бороться, станет ясно из моего рассказа до невероятной кульминации, о которой я сейчас еще не подозреваю.

Станет ясно, пишу я, пишу со слабой улыбкой, с горечью. Ни один человек, ни мужчина ни женщина из Верхнего Мира не прочтет это, если кость, которую я бросаю, упадет против меня – и против них.

* * *

Я вышел из караульного помещения, в котором едва не встретил свой конец. Где-то надо мной крыша, лежащая на горных вершинах, но я видел ее только как темное облачное небо. Скала, возвышавшаяся за мной, была мне лучше видна, но и она была такой невероятной высоты и уходила в обе стороны на такое расстояние, что я не мог больше считать ее пропастью. Скорее это была граница в пространстве, предел самой реальности. Я во всех отношениях под открытым небом.

Местность, на которую меня вывели, была не землей, а камнем. Она, как и все вокруг, светилась жутким светом, но здесь этот свет был темным и таинственным, а неровная поверхность, от которой он исходил, казалась застывшим потоком. Эта скала когда-то была расплавлена, и камень застыл в той форме, в какой его застал уходящий жар. Это были магматические породы. Сама обнаженная первичная материя нашей бурлящей планеты.

Теперь я понимал, насколько глубока эта пещера, как далеко я проник в сердце Земли, как далек от меня известный мне мир.

Она уходила от меня, эта поверхность из сплавленного камня, и постепенно поднималась, так что поле моего зрения было ограничено приблизительно сотней ярдов. Примерно в двадцати футах впереди неподвижно ждала меня Налина, ее смуглые губы скривились в полуулыбке, и рядом с ней было нечто для меня новое.

Я догадался, что это какого-то рода экипаж, потому и только потому, что он размещался в центре полосы, очевидно, искусственно выровненной, так что образовалась дорога, уходящая вдаль к какой-то неведомой цели.

В самом высоком месте этот экипаж едва достигал высоты золотых волос Налины. С этого места он уходил вперед до выпуклого носа и назад, до заостренного хвоста. Бока и дно повторяли поразительный изгиб крыши, и, как ни поразительно, это устройство касалось только одной точки поверхности и при этом сохраняло равновесие.

В тусклых красных боках этого поразительного устройства не было видно никаких отверстий, ни двери, ни окон.

– В вашем Верхнем Мире, Хьюла, нет лузанов? – промурлыкала Налина, когда я подошел к ней. – Поэтому ты кажешься таким удивленным?

– Так вы это называете? – тупо спросил я. – Как в него заходят?

– Смотри.

Она повернулась к экипажу, задела за какую-то неровность на поверхности и качнулась ко мне. Я обхватил ее рукой, чтобы не дать упасть.

У меня ускорился пульс. Она прижалась ко мне, мягкая, податливая и невыразимо женственная. В ноздрях у меня был ее аромат. Ее волосы коснулись моей щеки, и ее тепло окутало меня, аура исключительного соблазна. Я крепче прижал ее к себе.

Я услышал, отчетливо услышал, говорю вам, звуки музыки – внутри себя. Звуки предупреждающего рога. Арпеджио, подобные порывам сильного ветра. Хлопанье крыльев, крыльев валькирий. Призывы гарпий, прекрасных, как небо, и злых, как ад.

Неожиданно я снова оказался в зале для отдыха Вануки, остро осознавая близость Энн Доринг… Я прочно поставил Налину на ноги и выпустил ее.

– Смотри, – снова сказала она, и в голосе ее была дрожь. Своим жезлом она коснулась бока лузана. В металлической стене появилось круглое отверстие. С точки своего первого появления оно начало расширяться, как раскрывается диафрагма фотоаппарата, открывая линзы. Вскоре оно по размерам могло пропустить человека. Я увидел внутри мягкие сидения и яркий блестящий рычаг.

Как ни странно, но я продолжал слышать шорох листьев, но теперь он звучал тише и мягче. Однако теперь это не была музыка и не внутри моего черепа. Я посмотрел в ту сторону, откуда как будто доносились звуки.

Неземная красота уведенного сжала мне горло. Высоко вверху параллельно утесу летела стая прекрасных белых птиц. Их тела белые, но распростертые крылья радужной расцветки, в цветах всех оттенков спектра они кажутся очень хрупкими. Птицы заполнили воздух многоцветными фасетами, как летящие насекомые. Каждая сама по себе была великолепна, а все вместе казались миллионом радуг, летящих по небу.

Над ними изгибалось тусклое мрачное небо. За ними – зловещая гигантская серая стена.

Одна птица неожиданно отвернула от стаи и устремилась к этой стене. Птичье чириканье превратилось в хор ужаса. От земли поднялся тонкий, как карандаш, алый луч.

Крик птицы был полон человеческой боли. Одно ее великолепное крыло исчезло! Остальные птицы улетели, явно предоставляя раненую своей судьбе. Она повернула и полетела вниз.

Оставшееся крыло поддерживало ее, позволяя несколько мгновений держаться в воздухе.

– Это не птица! – ахнул я. – Это женщина!

Стройное изящное тело, изогнувшееся в агонии, оказалось женщиной, одетой в белое. Длинные волосы, блестящие и черные, вились вокруг измученного лица.

Оставшееся крыло отказало. Падая, женщина скрылась за выступом стены. Я слышал, как она ударилась.

Мгновение спустя из караульной вышел человек в зеленом мундире, держа в руках корат. Он неторопливо прошел вдоль основания утеса, и выступ скрыл его от меня.

– Кут промахнулся, – сказала Налина за мной. – Надо приказать Хафне отправить его назад на стрельбище.

Я повернулся к ней.

– Это была девушка!

Она как будто слегка удивилась моему волнению.

– Тафет, Хьюла. – Она пожала плечами. – Их женщины хуже всего. – Потом, как будто это достаточное оправдание убийства, сказала: – Идем. Нал Сура ждет нас.

Она показала на лузан. Я должен войти в него.

Продолжение отчета Кортни Стоуна, доктора медицины

Я не знал, действительно ли вопросы Джетро Паркера были такими невинными, как казались, или он сознательно поймал меня. Как ты то ни было, я понимал, что торопливо сочиненным рассказом о том, что я отдал бродяге свою старую одежду, его не обмануть. Паркер сразу понял бы, что я лгу. Я выдал себя хотя бы тем, что две недели хранил эти тряпки, прежде чем их выбросить.

Возможно, они неотесанные, эти фермеры с Гейдельбергских гор, и говорят не очень грамотно, но их природному уму могли бы позавидовать ученые.

Они также отличаются ненасытным любопытством и упрямой честностью. Заставить их обмануть невозможно.

Я был уверен, что теперь Паркер не остановится,