Тщеславие - Александр Снегирёв

Тут Димке стало не по себе. Показалось, что распорядитель почувствовал в нём писателя неблагонадёжного, безответственного и для общества вредного. «Для чего распорядитель здесь сидит? Вычисляет тех, кого после встречи надо скрутить и пытать?!» Белые пальцы сцеплялись и расцеплялись. В полированных ногтях блеснул хрусталь люстры и золото орла. Ужас пополз по Дим кипой спине. Как же он влип! Димка уже видел, как белые пальцы вцепляются ему в глотку... Никогда ему больше не увидеть родного дома, маму, папу, деда, Юльку, меня с Поросёнком! Понёс же его чёрт на этот конкурс! «Всё Костян с Поросёнком насоветовали! Это они за меня всё написали! Я бы не додумался! Я ни при чём! Я ничего не знал!..» Только теперь Димка вспомнил, что не является единственным автором «своих» рассказов. Лучше поздно, чем никогда. Самоистязания продолжились. «Славы захотелось! И ведь никто теперь не поможет, меня не найдут! А я ведь даже [157] не писатель!.. За что, Господи?!» Зал показался ему казематом из золота, хрусталя и синтетических тканей. Почудилось, что стены стали сдвигаться, потолок давил сверху. Навеки суждено ему быть заточённым здесь, плутать по синим коридорам с белыми панелями...

Опустившись на самое дно страха, Димка вдруг' вспомнил, что, если он начинает чего-то бояться настолько сильно, значит, опасности нет. Всё его фантазия, бред. Димка вспомнил, как однажды простыл и кашлял целую неделю. На седьмой день он поставил себе диагноз — туберкулёз, а значит, скоро суждено покинуть этот мир. Практически прощаясь с жизнью, Димка предложил первой попавшейся однокурснице срочно завести ребёнка, рассудив, что после смерти хоть ребёнок останется. Было бы кому утешить бедных Димкиных родителей, которые наверняка выплачуг себе все глаза на его могильном холмике. Как родители тургеневского Базарова. В остальном на Базарова Димка и тогда похож не был и сейчас не похож, но могильный холмик вполне мог бы их объединить. Однокурсница неожиданно предложение приняла, и они несколько дней не вылезали из постели. Вскоре появился новый повод для волнений — однокурсница не беременела. Кашель тем временем прошёл, но Димка решил, что бесплоден, и нервничал до тех пор, пока по оказалось, что они просто выбрали неудачное время относительно женского цикла. Когда это [158] обнаружилось, настроение продолжать авантюру исчезло у обоих.

Димкины страхи устроены своеобразно, а из-за нервного напряжения последних дней они резко усилились: он, например, боится инфекций, но запросто пробует немытые фрукты на рынке, боится медведей, которые якобы проснулись, но не задумывается о гопниках, которые никогда и не засыпали, ну и так далее. Страхи у Димки какие-то абстрактные, никакой логики. Я вот, например, боюсь старости. Это, по крайней мере, не фикция, а надвигающаяся реальность. А Димка так и живёт — от одного приступа фантазии к другому. И по-моему, жить будет довольно долго.

Вспомнив всё это мигом, Димка расслабился. Страхи осыпались с него, как короста с чудом излечившегося прокажённого. Он как бы невзначай поднял голову и бросил взгляд на распорядителя. Тот уже таращился на кого-то другого и не казался таким уж жутким. На Димкиного соседа похож, Павла Константиновича, который постоянно, преимущественно зимой, что-нибудь привязывает к крыше своей ржавой «копейки». То старые оконные рамы, выставленные во двор после чьего-нибудь ремонта, то какие-то доски, то стул со сломанной ножкой. Всю зиму привязывает, а на майские на дачу отвозит. А тот, что с сажевыми глазами и белыми пальцами... Тоже вполне обыкновенный, типа Димкиного журнального начальника.

[159] —Нам очень хочется остаться в истории людьми, сделавшими для России всё. Мы предотвратили продажу крупных компаний иностранцам. Мы боремся с кризисом, укрепляем суверенитет и обороноспособность страны. Теперь Россия сильна, и вы можете гордиться ею. Вокруг много враждебных сил, которые только и ждут, когда Россия снова ослабнет, чтобы раздробить её на части и тянуть ресурсы, а народ превратить в рабов. Пора научиться нести ответственность за родину. К сожалению, молодые писатели часто забывают об этой ответственности...

Молодые писатели насторожились, а Димка подумал, что Россия для него типа семьи, типа родителей и деда. А семья у Димки самая обыкновенная. В смысле, что гордиться особо нечем. То есть у деда, конечно, все три ордена Славы, отец кандидат наук, а мать школу с серебряной медалью окончила, но... Короче, есть семьи поуспешнее, познатнее, побогаче. Есть родители, которыми можно сильнее гордиться. Но Димка как-то не привык гордиться, он привык просто любить. Гордость — это для спортсменов.

—Нельзя забывать, где ваша родина, нельзя ластиться к Западу, надеясь на какой-нибудь грант. Надо воспитывать в себе патриотизм. В сече и в других. Вот вы говорите, мы о культуре мало думаем. — Сажевые глаза оглядели присутствующих, никто из которых ничего подобного не творил. — А мы думаем о культуре! Не поднаж[160]ми мы на некоторых бизнесменов, не было бы такой замечательной премии, как «Золотая буква». А мы дали сигнал, и наш сигнал услышали...

Поэтесса Наташка перебила:

— Извините, у нас, кстати, премию сократили. Говорят, из-за кризиса. Вы бы могли им снова сигнал дать?

— Как это сократили? — Сажевые глаза обратились на маршала-распорядителя. Тот состроил неопределённую физиономию и что-то промычал.

— Вместо пяти денежных премий теперь осталась всего одна, — разъяснила Наташка.

Белые пальцы взяли ручку и что-то пометили в блокнотике. Слово взяла романистка из Нижегородской области.

— Вы меня, конечно, извините. Я вот живу в Нижегородской области, работаю медсестрой. Вы знаете, какая зарплата у медсестры?

— Знаю, пять тысяч, — сухо ответил тонкий рот.

— У меня четыре с половиной. Не знаю, как там обороноспособность и суверенитет с патриотизмом, но как прожить на эти деньги?

— Мы делаем максимум... Всё, что в наших силах... Надо переезжать в другие регионы, менять профессию... По факту мы часто платим людям пособие по безработице... — Орёл и люстра снова сверкнули в полированных ногтях.

Туг Яша-Илья не удержался:

[161] —Моя жена врач, она принимает до восьмидесяти человек в день, по-вашему, она получает пособие по безработице?

Не успел Димка удивиться тому, что Лидусик, мышонок с маленькими сиськами, принимает по восемьдесят больных в день, как у него громко пробурчало в животе. Напился халявной газировки! Все покосились на Димку. Сажевые глаза посмотрели в упор. Димка всем лицом выразил своё глубочайшее сожаление по поводу нелепого звука, прервавшего беседу.

— Вы... вы считаете, что... что моя жена получает пособие по безработице? — волнуясь, повторил Яша-Илья.

Димка крепко обхватил живот. Не хватало снова сорвать острый вопрос.

— Я не знаю лично вашу жену, уверен, что она работает добросовестно, но в этой сфере пригрелось слишком много бездельников, — уверенно произнёс тонкий рот. Белые пальцы стали рисовать ручкой в блокнотике одинаковые рисунки. Танчики. Как в детстве, когда сидишь на скучном уроке, начинаешь рисовать звёздочки или танчики. Мальчики делятся на тех, кто рисует танчики, и тех — кто звёздочки. Девочки рисуют цветочки или сердечки. Димка всегда рисовал звёздочки. Литераторы не унимались, вопросы сыпались всё более щекотливые. Число танчиков стремительно росло. Тут долговязый сказочник, ветеран Чечни, любитель спирта с жидким азотом из Петропав[162]ловска-Камчатского, сидевший всё это время в отдалении молча и обхватив лоб здоровой рукой, вскочил и горячо заговорил:

— Я готов уважать эту страну...

— Нашу страну, — поправил тонкий рот. Повисла пауза. — Простите, что перебил. Это выражение немного раздражает. Есть в нём какое-то презрение. Давайте говорить «наша страна».

— ВАША страна, — неожиданно для всех и, кажется, для самого себя, сострил поэт Саша. Некоторые гоготнули. Тонкий рот криво улыбнулся, белые пальцы провели по волосам. Сказочник стал мерить ковёр большими шагами:

— Как можно говорить об экономике и патриотизме, когда в НАШЕЙ стране дети живут на улице! Когда по улицам ходят нищие старики... Вы вообще в окна выглядываете?

Белые пальцы сжались и разжались.

Сказочник схватил бокал с зелёной газировкой, отхлебнул:

— Жалко Россию, никто её не любит на самом деле!.. Вы говорите, что любите, а ведь не любите! И вы, и вы! — Сказочник уже обращался к молодым литераторам, к Димке. Одни смотрели на него с ироничным любопытством, другие потупились. Распорядитель глазищи опустил. — Не любите, только прикидываетесь! Мусорите, обираете, обращаетесь неуважительно, как будто девушку изнасиловали, ограбили да ещё гадостей наговорили. А она вам снова и снова даёт. Ду[163]ра!.. — Сказочник заплакал. Его слёзы сверкали чочно капельки хрусталя в люстре. — Обещайте мне убрать детей с улицы! Слышите, обещайте мне убрать детей... с... улицы!