Ветер с океана - Сергей Снегов

— Кузя, с родными разговариваешь! Разве можно так на жену?

Кузьма в бешенстве чуть не бросился на Степана.

— А по какому праву ты вообще нас слушаешь? Я тебя в гости сегодня не звал! С чего ты с утра заявился? Доносить на меня? Слушки пускать?

Гавриловна, заплакав, все повторяла: — Глаза бы мои на тебя не глядели! Куржак сурово оборвал ее плач:

— Хватит бабьего крика! Убирайтесь к себе. Надо с сынком поговорить по-мужски.

Гавриловна взяла под руку Лину и, уходя с ней, бросила сыну:

— Ни видеть, ни слышать тебя не хочу! Он крикнул ей вслед:

— Это тоже запомним.

Куржак обратился к Степану и Мише:

— Ребята, вы народ хороший, всегда вам рады… А сейчас не обижайтесь, надо нам с Кузьмой без свидетелей…

Степан с Мишей поспешно вышли. Миша проводил боцмана до калитки. Там Степан задержал Мишу.

— Слушай, Михаил, ты их сосед, ты узнаешь, как кончилось дома у Кузьмы. Я при случае забегу, ты мне расскажешь.

Миша с удивлением спросил:

— Разве сам Кузьма тебе не расскажет? Такие вроде приятели, водой не разольешь.

— Приятели, конечно, — подтвердил Степан, — секретов один от другого не держим. А как с Алевтиной повернется, не признается. — Он поспешно добавил: — Ты не думай плохого, я все по-честному. Не стоит Кузьма Алевтины, я ему не раз в этом смысле высказывался… Обижает он Лину, недооценивает. Грозил ей — могу с тобой по-негодному!.. До чего дойти! Душа горит слушать! Ты Лину не знаешь, ты новенький, а я, слава богу, еще когда она школу кончала, познакомился. Он ее пальца не стоит, ноги ее целовать ему!.. Так договорились?

— Может, что и узнаю, а специально выспрашивать не буду, — без охоты пообещал Миша.

В это время Кузьма сидел на диване, опустив голову, отец стоял перед ним. Куржак хмуро начал:

— Матери сказал — каждое слово запоминать буду. Что еще кроме ее слов, запоминать собираешься?

— Говори, может, что и запомню, — раздраженно ответил Кузьма.

Куржак с суровым укором глядел на него.

— Хорошего не вижу, чтоб запоминал. А плохому — сам научился.

— Чему учили, тому и научился.

— Этому я тебя учил? Как наставлял, вспомни! На труд, на честность, всегда в первых быть… А ты — пить, с шантрапой связался! Этому тебя учили, отвечай!

— Разок ошибся — вой подняли! Уже сказал — верну вам деньга!

— И без денег твоих перебьемся. Уважение верни! Расхвастался — наградные приказы, трудовой герой!..

— А нет, скажешь? Нет? Врал я, что ли? И не сам ты одно твердил: работа — первое дело в жизни?

— Первое — да. А не все!

— Что ты сам другого знаешь, кроме работы? Что?

— Человеком надо быть.

— Уже не человек, значит?

— На товарищей своих посмотри, коли себя не видишь. У Степана поучись.

— Пусть Степан у меня поучится! Восемь месяцев в году мы в море — кто там первый? У Сергея Нефедыча спроси, он за стенкой живет, он ответит. Не Степана первым назовет, а меня! Меня, батя!

— Ты здесь на берегу, а не в море. Неистовый ты на земле. Не соображаешь, как держаться.

Сын с горечью возразил:

— А, может, вы не понимаете, как мне в море приходится и как я этого берега жду?

— В море я побольше твоего бывал. Море — не причина, чтобы землю взбулгачивать.

Кузьма крикнул со злостью:

— Что ты о море знаешь? Ничего ты о нем не знаешь! Больше моего на воде — да! А видел ли ты океан? Месяцами чтобы вокруг тебя одна синяя пустыня? Вдоль бережка, вдоль бережка, вот и вся твоя жизненная дорога. Не можешь ты настоящего моряка судить.

Наступила тягостная пауза. Куржак сел на стул и долго смотрел на сына. Тот ответил дерзким взглядом. Отец заговорил снова:

— Жену обидел, на мать накричал. Теперь отца оскорбляешь. Кузьма старался подавить злость и ответил спокойно:

— Без оскорбления, батя. Правду высказываю. А какая она по себе — ее дело.

— Ты мне вот что скажи — чего от людей требуешь? Чего не хватает? Почему в каждый твой приход — дым коромыслом, — вся жизнь — шиворот на выворот?

— Одного требую. Уважения!

— Какого ещё уважения?

— Обыкновенного. По моему труду. Чтобы люди понимали, кто я и кто они.

— Постой! Чего понимали? Что рыбак? Так рыбак — профессия, а профессий — тысячи. Или считаешь, тебе полагается больше других?

— Ха! Считаю! Вся страна считает, не я один. В газетах: рыбаки — герои, труд рыбацкий — всех тяжелей и почетней! Рыбку — стране, деньги — жене, а сам обратно — носом на волну! Вот наша судьба! По труду — почет, по почету — обхождение. Куржак смотрел на сына, словно впервые видел его.

— А что ты в океан ходишь, это тебе не награда? Да выпади мне такая доля…

— Тебе — да, не мне! — с новой злостью прервал Кузьма. — Говорю тебе, не знаешь ты большого моря. А я весь океан исходил! Проклятую эту пустую воду испробовал руками, спиной, печенкой, вот как ее знаю!

Он сердито замолчал. Отец после некоторого молчания сказал:

— Пустая, проклятая… А понимать как? Ненавидишь море?

— Нет, обожаю! Жить не могу без качки и сырости!.. Знаешь, о чем мечтаю в рейсе? Попасть в места, куда воду на верблюдах возят. Сколько раз в кубрике поем: «Зачем я бросил ту соху, зачем я на море подался?»

— Думается мне — шутка…

— Грянет шторм, не до шуток! Каждый в свободную минутку — все о береге, других и помыслов нет. И что любить на судне? Что, спрашиваю? Каким счастьем перед береговыми отмечены? Да им в тысячу раз лучше! Я одно знаю — ишачить! Отдай за борт трал или сети, чини дели, выбирай улов, шкерь селедку, снова отдай, снова выбирай, снова шкерь. В темноте встаю, в темноте ложусь, сутками не раздеваюсь. Качает, сшибает, волной заливает, снегом засыпает, обледеневаешь, все одно — отдай, выбирай, шкерь. В тот раз, когда меня за борт швырнуло… Сам что ли прыгнул в пучину? И Степан, когда вытащил, танцевал от удовольствия, думаешь? Трясся, как щенок на морозе! Два дня не мог отойти, вот так он меня спасал. О себе уже не говорю. А береговые? Удовольствия — полной горстью. И на вечеринки, и на танцульки, и просто по улицам пошататься, в забегаловку заскочить, в кафе посидеть…

— Много твоя Лина по танцулькам и по кафе…

— Может — это главное. А что не хочет — ее дело. А я и захотел бы — не могу. Разница!

— Разница, точно. И надо тебе эту разницу доплатить, так? Какую же прикажешь награду?

— Награды выдает правительство. От семьи жду обхождения, а не награды.

— И не получаешь обхождения?

— Шиш получаю, вот что! Первый день по приходе еще так-сяк, ах, Кузенька, ах, родненький, ах, какой ты красивый, так без тебя исскучалась! А назавтра? Главный слуга и подметало. Дай и сделай — два любимых слова. Ах, Кузя, так тебя ждали, забор повалился, почини да дров навези, да крышу наладь, да картошки запаси, да в магазин сбегай за хлебом и капустой…. И радуются — есть кому поработать!

— Ты кормилец или постоялец в доме? На своих не потрудиться!

— Я на своих в море тружусь. На берегу хочу не ишачить, а радость иметь. Не колуном у забора махать, а на почетном месте за столом посидеть, чтобы меня со вниманием послушали, самому умную речь послушать. Могу я это в семье найти? В ресторан — одна дорога, там меня за мои денежки уважают..

Куржак покачал головой.

— Поговорили, сынок, поговорили…

— Больше вопросов не будет?

— Последний. Значит, море — страдание? И за то твое страдание все должны в ножки кланяться тебе? Унижаться перед тобой?

— Унижений не вымогаю, еще раз говорю — обхождения требую… Чтобы каждый на берегу, а наперво в семье, понимал, что я сухобродам и сухобытам не ровня! Я здесь знатный рыбак, вот я кто! Короче, всякое лыко не шей в строку. Я хочу на берегу забрать удовольствий, каких в рейсе лишен. Буду веселиться, перетерпи, моя порция веселья не больше вашей, я только в неделю укладываю, что вы могли за четыре месяца навеселиться.

— Большая радость в семье от твоего прихода из рейса!

— Пусть порадуются моей радости, это и будет понимание. Куржак встал. Кузьма тоже поднялся. У отца дрожали губы, срывался голос. Он глухо проговорил:

— Знатный рыбак! Спекулянт ты, торгаш! Недостойная среди своих личность.

Кузьма весь затрясся — свело ноги, дрожали руки. С трудом он произнес:

— Спекулянтом меня не кляни. Ничего в жизни не продавал.

— Врешь, спекулянт! Начальству твоему объявлю — гоните с промысла, он недостойный моря! Торгаш мой сын, моя вина — не доглядел, в кого растет, а теперь требую — вон его!

Кузьма овладел собой. Руки дрожали по-прежнему, но он нашел силы вызывающе усмехнуться.

— Не путаешь ли меня со своими бригадниками, батя? У вас, случается, спроворят в сторону леща или судачка, а потом загоняют на рынке.

— Случается — из-под полы, знают — воровство! А ты открыто собой торгуешь, своим рыбацким трудом. И после этого ты сын мне? Открещиваюсь от тебя!