Акула пера в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович

— Гера, Белозор.

— Очень приятно, а меня — Петя. Так вот, Гера, я, честно говоря, не знаю — мне в милицию звонить, или в горсовет идти, или еще куда?

— Ну, для начала — сходите к начальнику отдела благоустройства и зеленого строительства, насколько я знаю — городские кладбища в его епархию входят. Объясните ситуацию, поговорите… Вас должны направить куда нужно, разъяснить кто кому чего должен. Если что — звоните мне.

— Спасибо, Гера. А то я как-то растерялся, если честно… Морды бить — вроде стыдно, а как справиться с этой братией — понятия не имею.

— Держите в курсе, ладно? Мало ли что…

— Ладно. Ну, всего хорошего.

В трубке раздались короткие гудки, и я некоторое время смотрел на телефон, впечатленный услышанным. Такая хрень случалась и в двадцать первом веке: звонили и писали люди, рассказывали свои проблемы, а я сидел в чертовом кабинете, и, от всей души желая помочь, понятия не имел, как это можно сделать. Вот что тут делают с подобными проблемами? Идут в ОБХСС? Или куда? И что могу сделать конкретно я? Могу — зайти к шефу, обрисовать ситуацию и попросить разрешения начирикать заметку из серии "Нам пишут" — без имен. Мол, сообщил нам товарищ А., что жуткие дела творятся на кладбище. Про Старорусское кладбище и прилегающее к нему еврейское ходило множество историй — и что-то такое про беспредел и перехлесты тамошних товарищей я когда-то слыхал. Но — вроде как про девяностые.

Телефон снова затрезвонил, и я подхватил трубку:

— Газета "Маяк", редакция…

— Гера! — голос шефа был излишне бодрым, и это настораживало. — Зайдите ко мне.

— Да-да, сейчас.

* * *

Сергей Игоревич сидел за журнальным столиком в кресле. Напротив него расположился некий красавец-мужчина лет тридцати пяти — сорока с белоснежной улыбкой и роскошным загаром на лице. Да, черт побери, я признаю — он был чертовски красив. Он мог бы быть киноактером, выглядел ничуть не хуже Шона Коннери или там Генри Кавилла. И одевался круто: белоснежная сорочка с закатанными рукавами, какой-то медальон на шее, черные, отутюженные до бритвенной остроты стрелок брюки и шикарные туфли с узкими носами. Как у Бандераса.

В фильмах этот роскошный дядя не снимался. Он работал директорам УТТ. Что такое УТТ? Это управление технологического транспорта, одно из подразделений Дубровицкого нефтегазодобывающего предприятия. И звали его Владимир Исаков. Все эти флэшбэки из будущего меня сводили с ума — я-то знал его стариком. Писал биографическую статью "От водителя до руководителя". Видеть помолодевшего старика — это гораздо более стрёмные ощущения, чем встречать, например, красотку-одноклассницу, которая за десять лет превратилась в испитую клушу.

— Добрый день, Сергей Игоревич, здравствуйте, Владимир Александрович, — сказал я и присел на третье кресло.

Исаков сверкнул на меня черными своими глазами:

— Мы знакомы?

— Журналист я. Работа такая — быть со всеми знакомым, даже с теми, кого вижу впервые.

— Ха-ха! Игоревич, этот твой товарищ Белозор — то, что надо!

— А я говорил! В общем, Гера — УТТ открывает новую базу на Озерной, с красной ленточкой, оркестром и всем таким прочим. Сначала даем большой материал: как строили, кто у них там молодец — это тебе Владимир Александрович расскажет. Снимки сделаешь. Потом — короткую заметку о том, как открывали, кто присутствовал. Может быть, Хусаинов приедет, из обкома… Так что давай, без твоего этого проснувшегося футуризма, но живенько, бодренько и по делу.

— У него получится, — шикарно улыбнулся Исаков. — Я рассказ про браконьеров читал — загляденье. Напишешь про нас такой же?

Ну, этот шанс я упускать не собирался. Тем более Исаков мне был нужен: если и сливать кому-то инфу про новые месторождения в нашем районе — то только ему. Он был очень, очень амбициозным человеком, и мог бы подняться высоко, если бы вовремя получил хороший трамплин. Но — трамплина не было, были завистники, потом — перестройка… Так и остался местной звездой, бессменным директором УТТ в течение то ли пятнадцати, то ли двадцати лет. Была у него особенность — Исаков отлично помнил всё хорошее и плохое. После моей статьи, которая ему жуть как понравилась, этот бойкий дедушка всегда здоровался со мной в городе и даже написал благодарственное письмо в редакцию. Для неоперившегося молодого журналиста без профильного образования это значило очень много!

В общем — я мог надеяться, что если мне удастся помочь ему с этим самым трамплином, то в долгу Владимир Александрович не останется. Поэтому — нужно было идти ва-банк:

— Если Сергей Игоревич даст добро — я только за!

— И как ты это себе представляешь? — блеснул на меня очками шеф.

— Рубрика "Испытано на себе". День, два, три — сколько нужно в кабине самосвала рядом с водителем, крановщиком, бульдозеристом — кем угодно. Вместе с ними выезжать на буровые, разгружать трубы, обедать, спать и вытягивать грузовики из грязищи.

— А что, мне нравится! — сказал Исаков. — Пусть народ почитает про работу транспортников. А то у всех на слуху геологи да бурильщики. Нехорошо!

Шеф, кажется, готов был меня убить. Еще не дождавшись реакции сверху на первый эксперимент — с браконьерами — он ввязывался в новую авантюру. Для него вообще были несвойственны авантюры: он был настоящим партийцем, преданным коммунистом, окончил Высшую Партийную школу в Минске, и именно из райкома его перевели на должность главного редактора. К его чести — он и журфак окончил, заочно. Но эксперименты, всякие неожиданные кульбиты — не-е-ет. Он, конечно, был не против, чтобы в газете постоянно что-то происходило, но очень боялся, как бы чего не случилось.

— Так мы договорились? Значит, сначала — материал про базу, потом — в начале июня я Белозора у тебя на пару дней заберу, — потер руки Исаков.

В этот момент в кабинет вошла Фаечка с подносом. Красивая, молодая — но с дурацкой химзавивочной прической, как у многих женщин нынче, и не менее дурацкой привычкой бесконечно трепать языком с коллегами о чужой личной жизни — как у многих женщин во все времена.

Старательно стреляя глазками на Исакова, Фаина свет Адамовна, грациозно изогнувшись, поставила поднос с кофе и сладостями на столик. Конечно, лицом она расположилась к шефу, меня проигнорировала, а выдающиеся свои формы, обтянутые строгой юбкой, продемонстрировала импозантному гостю.

Молодой директор разве что не облизывался.

Чашек было две, потому мне оставалось только сказать:

— Ну, тогда я жду команды? Да пошел я?

Исаков погрозил мне пальцем и хохотнул. Шеф только вяло отмахнулся.

* * *

— Гера! — сказал Стариков, заглянув в мой кабинет. — Пошли обедать.

— Есть предложения?

— А есть варианты? В столовую ПДО, ясен пень! У Волкова кормят дешево и вкусно. И поварихи — огонь! Не женщины, а взбитые сливки.

Это было даже интересно — посмотреть на женщин-взбитые сливки. Услышав слово "обед", нарисовался и Юрий Анатольич:

— Хлопцы, я тут про столовую слыхал… Шеф вон с Исаковым кофеи распивает, так мы можем вместе сгонять, а?

— О! — Женьку такая идея явно понравилась. — Ещё и прокатимся!

Арина Петровна тоже собиралась на обед, и, столкнувшись с нашей троицей в коридоре, подозрительно и серьезно нас оглядела:

— Куда это вы с такими довольными лицами?

— Военная тайна! — ответил Анатольич.

Он был большой специалист по теме поесть, поспать и по бабам. Они у него по струнке ходили. Все, кроме жены.

Когда мы добрались до столовой ПДО, я постепенно начал выпадать в осадок. Советские столовки мнились мне чем-то схожим с нашей студенческой едальней: обшарпанной, с толстыми громогласными тетками и покоцанными стаканами. А тут, у деревообработчиков, всё было скорее как в приличном бистро в ретро-стиле: на стене — репродукция картины Шишкина — с медведями, чистые белые скатерти, даже цветы в вазах. Посуда — сверкающая, подносы — новые, ярко-красные, подавальщицы и кассир — такие благодушные приятные молодки, по которым сразу видно — еда тут очень вкусная и питательная. А выпечка… Пирожки с повидлом пахли так одуряюще, что я один за другим положил себе на поднос, рядом с борщом, салатом и пловом целых четыре штуки.