Минимальные потери - Алексей Евтушенко

Надо ли говорить, что все симптомы заболевания исчезли после этого, словно по мановению волшебной палочки?

Из кают-компании я выскочил не в числе первых, поскольку около секунды мне потребовалось на то, чтобы проникнуться драмой и даже где-то трагедией момента: в кои-то веки пришел фул-хаус да еще и в середине игры, когда все только-только разогнались, и – на тебе! К тому же было понятно, что тревога на самом деле учебная (как и множество, пережитых мною тревог до нее) и занять свое место в кабине «Бумеранга» я успею вовремя в любом случае. Слишком хорошо отработаны все действия. До миллиметра, долей секунды и полного автоматизма.

Когда корабль в походе, сила тяжести на нем поддерживается в пределах естественной с помощью гравигенераторов Нефедова. Отлично себе представляю, как без них было раньше, ибо на самолетах гравигенераторы пока еще не устанавливаются, а я в истребительной авиации все-таки два года прослужил, что такое перегрузка или невесомость, мне рассказывать не надо. Так вот: хреново было раньше. Уже при двух «же», длящихся несколько часов и больше, работоспособность даже у тренированного человека резко падает. Не говоря о больших ускорениях, без которых передвигаться в пространстве Солнечной системы с хотя бы относительно приемлемой скоростью не стоит и мечтать. Нет, летали, ясен космос. С изобретением мощных надежных и сравнительно недорогих ЛТЯРДов (лазерных термоядерных двигателей) грех было не летать. Но какого времени, ресурсов и здоровья стоило добраться от Луны до орбиты Юпитера – это же просто гибель! А гравигенераторы Нефедова сократили эти расходы минимум в пять раз. И будут сокращать и дальше по мере совершенствования.

Это я все к чему? Когда на корабле нормальная сила тяжести, то и передвигаются по нему люди нормально – на своих двоих, даже если им приходится бежать, подстегиваемыми сиреной. И это, поверьте, гораздо лучше, чем, к примеру, действовать по тревоге в условиях невесомости или даже просто пониженной силы тяжести. Лучше, потому что привычнее. Отсюда и скорость действий выше и даже случайных травм меньше.

Добежать до своего ангара на боевой палубе. Тридцать секунд. Укладываюсь.

Облачиться в бэтлсьют (дядя Коля помогает, спасибо, но могу и сам). Сорок пять секунд. Есть.

Забраться в «Бумеранг», пристегнуться, проверить герметизацию кабины. Еще сорок пять секунд. Сделано.

Запустить экспресс-диагностику всех систем спейсфайтера – жизнеобеспечение, двигатель, управление, вооружение – и оценить степень готовности. Одна минута и тридцать секунд. Сделано.

– Я – «Енот-четыре», – докладываю по внутренней связи, – к выполнению боевой задачи готов.

– Принято, «Енот-четыре». Жди.

– Есть ждать.

Отключаюсь, слегка расслабляюсь.

Итого, с момента объявления тревоги меньше трех минут. Нормально.

Вот объясните мне кто-нибудь, почему наши позывные «Енот», когда спейсфайтеры В-910 мы называем «Бумерангами»? Загадка. Тайна бытия, я бы сказал. Для краткости, что ли? Или тот, кто это придумал, большой любитель енотов? Помнится, я пытался разобраться в этом непростом вопросе, но потерпел неудачу. Даже наш капитан-командор Иван Любомирович Малкович не знал ответа. Енот, мол, и енот, что вам не нравится, не пойму? Нормальное сообразительное животное. И мех у него хороший, теплый. У меня в юности зимняя шапка была из енота… А вообще перестаньте морочить голову командиру. Делать нечего? Так я вам сейчас организую дело, в момент. Ну мы и отстали, ясен космос (разговор происходил в кают-компании, в свободное от несения службы время). И к тому, что нас, пилотов спейсфайтеров, на корабле между собой кличут «енотами», привыкли. Еще неизвестно, что хуже. Те же пушкари и вовсе «ежи», а технари – «бобры». Ничего, никто не обижается.

Засветился обзорный экран, и на нем, как всегда подтянутый и аккуратный, возник командир корабля Иван Малкович.

– Внимание, господа! – сказал он, и я почему-то сразу понял, что наша боевая учеба закончилась и начинается серьезное дело. Даже под ложечкой засосало. – Сорок минут назад с расположенной на спутнике Нептуна Тритоне научно-промышленной базы СКН «Воскресенье» нами был получен сигнал бедствия. По предварительным данным, база была подвергнута атаке инопланетных сил вторжения. Проще говоря, чужих. Повторяю. По предварительным данным, наша база на Тритоне была атакована кораблями чужих. Погибли люди. Связь с базой прервана. В сложившихся чрезвычайных обстоятельствах, как командир единственного у Земли боевого космического корабля, опираясь на поддержку Председателя Совета СКН господина Дитера Хейнца и находящегося у нас на борту Генерального инспектора СКН господина Питера Увароффа, я принял решение как можно быстрее идти к Марсу. На защиту нашей колонии, которая с большой долей вероятности может стать следующей целью чужезвездного агрессора. Я говорю чужезвездного, потому что больше ему взяться неоткуда, только со звезд. В Солнечной, кроме людей, разумной жизни нет. Так что поздравляю вас, господа. Мы обрели возможность доказать, что не зря получаем деньги, которые нам платят. Сейчас вы увидите короткую видеозапись, пришедшую также с Тритона. Она уже обработана нашими программистами, и мы можем хотя бы оценить форму и размеры того, с чем нам, возможно, придется столкнуться в бою. Внимание на экраны.

Вспыхнула картинка.

Я никогда не был на Тритоне, но неоднократно видел и фото, и видео, так что сразу понял, что снимали с его поверхности. Из того полушария, которое всегда повернуто к Нептуну. Вон и он сам, освещенный далеким-далеким солнцем, висит во всей своей невообразимой голубоватой красе и громадности над горизонтом. Одно слово – Голубой. Не зря его так кличут. Такое впечатление, что в нем собралась вся голубизна мира. В смысле цвета, а не того, о чем вы подумали.

Автоматическая съемка с внешних камер, понятно. Тишина и миллионолетний покой. Всегда мне жутковато становится от подобных картинок, будь они сняты на спутниках Джупа, Властелина Колец или, как здесь, Голубого. Из-за общей безжизненности, что ли? Что ни говори, а только жизнь делает существование всех этих планет, звезд и даже галактик хоть сколько-нибудь осмысленной. Потому как иначе – зачем они? Но вот жизни-то как раз за все десятилетия освоения Солнечной мы и не обнаружили. Как ни старались. Ни на Марсе, ни на Венере, ни на спутниках планет-гигантов вроде Европы или Титана. Для обеспечения нашей человеческой жизни – все, что угодно: вода, кислород и водород, солнечный свет, любые элементы таблицы Менделеева в немереном количестве. Хочешь – добывай, хочешь – пусть так лежат. А вот жизни не нашей, не земной – хрен. Даже завалящих бактерий не нашли. То есть на том же Марсе этих самых бактерий уже полным-полно, но это земные бактерии, специально выращенные, на Марс доставленные и на Марсе выпущенные на волю. Дабы выделяли кислород и трансформировали атмосферу потихоньку. А местных – нет, не было. И вот теперь…

– Внимание! – вплелся в изображение голос. Судя по тембру и фразеологии – «бортача» базы. – В секторе Цэ-три наблюдается неопознанный объект предположительно искусственного происхождения. Повторяю. В секторе Цэ-три наблюдается неопознанный объект предположительно искусственного происхождения. Расстояние до объекта… – на экран выскочили быстро меняющиеся в сторону уменьшения цифры. – Объект приближается, – продолжил бортач. – Скорость сближения… – на экране появились другие цифры.

– Что за чухня? – осведомился по-русски теперь уже явно человеческий голос. Видимо, специального наблюдателя-дежурного. – Не вижу никакого объекта. Боря, а ты видишь?

– Он еще далеко, наверное, – ответил неведомый Боря. – Или прикажи дать увеличение сектора или… О, вот он, смотри!

Теперь увидел и я.

Величиной с шарик для настольного тенниса. И тоже шарик. Светло-фиолетовый, с черной полосой посередине. Ближе, еще ближе, вот уже он с хорошее яблоко, завис слева от Нептуна, и теперь видно, как по черной полосе бегают туда-сюда светлые искорки. Упорядоченно бегают, надо заметить, и даже красиво – есть в их движении некий сложный ритм.

– Боря, что это? – судя по тону, наблюдатель-дежурный ошарашен. И это еще мягко сказано.

– Ты у меня спрашиваешь? – с явным сарказмом осведомляется в ответ Боря, и я его понимаю.

– А у кого мне еще спрашивать?

– Погоди-ка секунду, – просит Боря.

Наблюдатель покорно помалкивает, ждет.

Тем временем от светло-фиолетового шара отделяется раз, два, три… пять ярких точек и строем устремляются к поверхности Тритона. Такое впечатление, что летят они точно на камеру, и теперь видно, что объекты эти также почти сферической формы, похожи на гладкие, чуть приплюснутые силой тяжести, капли ртути.

Помню, в раннем детстве я случайно разбил древний бабушкин ртутный градусник, который обнаружил, когда без спроса рылся в ее вещах, в ящике стола. И тут же принялся тыкать пальцем в эти самые ртутные шарики, получая несказанное удовольствие от того, какие они красивые, переливчатые и подвижные. Чуть ли не живые. Бог его знает, чем бы эта забава закончилась, но вбежала бабушка, громко запричитала по-японски, немедленно меня оттащила в ванную, вымыла мне руки с мылом и объяснила, уже по-русски, что ртуть очень ядовита и опасна, хоть и красива, и трогать ее голыми руками нельзя ни в коем случае. «Ты не брал ее в рот, нет?» – «Нет, бабушка, не брал». – «Точно, не врешь? Очень тебя прошу, скажи мне правду». – «Нет, бабушка, правда, не брал. Что я, маленький?» Мне было лет шесть, наверное, и я считал себя вполне взрослым. Бабушка очень за меня испугалась, это было видно. А я бабушку любил, и с тех пор на всю жизнь запомнил, что ртуть хоть и красива, но опасна.