Родина - Андрей Валерьев

Макс незаметно пожал ему локоть.

Уйти не получилось. Доктор объяснил куратору, невысокому седому старичку с ледяными глазами, что этот Ходок — 'железячник' и протаскивать людей он не сможет. То есть, сможет, одного-двух, но это точно его убьёт. И никакие наркотики тут не помогут. Куратор пораскинул мозгами и дал добро на эксперимент.

Это было круто! Макс стоял на сцене и он был Шахриным. И он пел, а земля под ним танцевала и плевалась в небо жёлтыми и синими камешками.

— А! Клааааааассссссс.

Это не Лейла. Это Памелаааааа…

'Кто такая Лейла?'

Макс хотел схватить Памелу за грудь, но промахнулся.

'Ух ты! Невидимая…'

Макс вырубился.

Эксперимент с двойным перебросом удался. Старшая сестра, привычно накачанная по уши синтетической гадостью, успешно провела и Макса и троих сопровождающих охранников, а Макс успешно упёр с собой всю платформу, на которой они находились, нагруженную, вдобавок, двумя тоннами железа.

Вот только вышли они чёрт знает где. На арктический лёд. Один охранник надыбал полынью и удостоверился, что под ними морская водичка. Получив пару оплеух Сестра живенько увела всех обратно, на 'материк'. Куратор снова пораскинул мозгами и спецрейсом отправил всю эту кодлу в Алма-Ату. Грузовая 'Газель', в сопровождении чёрных джипов охраны, добралась до знакомого просёлка и весело выскочила на заснеженную поляну. В итоге, старательно пускающий слюну Макс, получил по шее от охранника. Чтоб, мол, не дёргался. Максим ожидал, что здесь его будут дожидаться люди полковника и он под шумок сумеет смыться, но ничего подобного не произошло. Поляна была давным-давно покинута.

Результатом этих экспериментов был переезд полусотни человек в поместье возле Алма-Аты. 'Железячник' Максим мог работать только отсюда. Сестре приходилось постоянно летать туда-сюда между подмосковным аэродромом, откуда отправляли переселенцев и Алма-Атой, откуда в ОФО шла переброска ГСМ и прочей лабуды. Здоровья это ей не прибавляло, куратор скрипел зубами, но делать было нечего.

— Дядя Саша, вы про Лялю ничего…

Доктор незаметно помотал головой.

— Вколите мне лёгкий наркотик. Я хочу поговорить с куратором. Не хочу, чтобы он что-нибудь заподозрил.

Дядя Саша внимательно посмотрел на своего подопечного и едва заметно кивнул.

'Где там у меня ампула А1?'

— Слышь ты, кааазёол! Я. Не. Буду. Нииииииии. Чииииго. Носить. Пока не узнаю, что с Лялей. Ты пооньйаал?

— Александр Владимирович, это он под А3 разговаривает?

— Да, господин Куратор. Она уже перестаёт на него действовать в нужной степени. Рекомендую А4.

— Уже? — Куратор поморщился. — Быстро он.

— Ээээ. Ты понял меняяяя?

Изо рта непрерывной струёй текла слюна, а глаза у Максима остекленели и налились кровью. Дядю Сашу тряхнуло.

'Ничего. Однократное… да кому, я, чёрт возьми, вру? Не соскочит уже…'

— Александр Владимирович, — Куратор вынул из кармана конверт, — отдадите ему, когда он немного придёт в себя.

Старик поднялся, бросил взгляд на бездумно улыбающегося Ходока и, ни слова ни говоря, вышел из комнаты.

Солнечным апрельским утром Максим узнал, что такое ломка. Его собственное тело само жило отдельной жизнью, самостоятельно проделывая всё то, что он раньше изображал. Есть не хотелось, пить не хотелось. Хотелось сломать эти руки и выгнуть позвоночник такой дугой, чтобы он лопнул.

— Дядь Саша! Дай! Ты же видишь, мне плохо. Немножко, а? Дай. ДАЙ, ТЛЯ!

— У меня голова болит, дядь Саша. Очень болит. Ну пожалуйста, дай.

— Ааааа. Ооооо. Я устал. Я домой хочу.

— Ты, млять, врач или где? Ты же клятву давал! Помоги мне.

— Александр Владимирович, — дежурный медбрат с квадратными плечами удивлённо уставился на Дока, — а почему вы ему дозу не даёте?

Дядя Саша почувствовал, как предательски подрагивают его колени, но внешне он остался невозмутим.

— Я его врач. И Я решаю, когда и что ему давать.

Медбрат нахмурился, а Док поспешил добавить.

— Господин Куратор был не доволен тем, что наш подопечный слишком резко идёт в гору. Сделаем перерыв. Пусть в себя придёт. Хоть на недельку.

При слове 'куратор' морщины на лбу медбрата разгладились.

'Ффух! Пронесло!'

— На, держи.

Из конверта выскочила фотокарточка. Лейла. Любимая. Рука, державшая фотографию, предательски ослабла и упала на одеяло. Максим зарыдал. Доктор подобрал упавший снимок, положил его на прикроватную тумбочку, поправил одеяло и ушёл.

'Милый Масик! Со мной всё хорошо. Я вместе с родителями живу далеко. Твои тоже здесь. Больше ничего написать не могу. Люблю тебя, твоя Ляля. P.S. Прощай.'

Это была первая фотография Лейлы, которую видел Максим, на которой она НЕ УЛЫБАЛАСЬ.

Глава 19

Схрон

ОФО,

Хутор Дубровка,

Октябрь 11 г.

Весь сентябрь и начало октября, после ухода строителей, Дубинин потратил на стратегическое планирование и заживление рёбер. И если с планами на ближайшее будущее всё было более-менее ясно, то здоровье, прямо скажем, подкачало. Мечте съездить в магазин на базе так и не суждено было сбыться. Лошадки хоть и попались смирные и объезженные, но всё равно — не 'Мерседес' на автобане. За это время свояк, при помощи Олега и Славки, умудрился протянуть между всеми постройками хутора ещё один забор. Крепкий и высокий. Хоть и корявый внешне. Стена, связавшая жилые дома, баню, сарай конюшню, тянулась почти на три сотни метров, надёжно укрыв внутренний двор от диких зверей. За непоседливых и шумных детей можно было не волноваться.

Сашка собрал народ и толкнул речь.

— Значицца так. Огороды — это хорошо. Михалыч говорит, по весне наш ручей лососем кишмя кишит. Это тоже хорошо. Закупим бочонков, соли. С рыбой будем. Но. Ни рыбу, ни картошку на базаре продать не реально. Конкуренции с крупными сельхозпроизводителями мы не выдержим. Да и рыбные артели тут вовсю работают.

Свояк хмыкнул и призадумался, а остальные жители хутора начали переглядываться. Никто из них ещё и не начинал думать о 'потом', понадеявшись на традиционный 'авось'.

— Но и закупать продукты питания — для нас это непозволительная роскошь. Спасибо Сергею Михайловичу… здесь отсутствующему. Помог.

Сашка поморщился. У мамы и Кузьмина медовый месяц был в самом разгаре. Ни тот, ни другой уже две недели в Дубровке не появлялись. Лишь дым из печной трубы, да лай собачек, свидетельствовал о том, что парочка ещё жива.

Сашка скрипнул зубами и продолжил.

— Первое. Обеспечиваем себя продовольствием. Кроме муки, понятное дело. Хотя…

Дубинин задумался. Посеять рожь ничего не мешало.

— Ладно. Дальше. Огороды по весне разобьем. Думаю поросят прикупить, кур, да, может, телят пару.

'За ружьё минимум восемь с половиной выручу. И на достройку хутора хватит и на живность останется'

Ружьё продавать не хотелось, но денег больше взять было не откуда.

— И коровку! — Лена азартно потирала руки. — Детям молоко нужно!

'Солнышко моё, как же мы со всем этим справимся?'

Супруга правильно истолковала жалостливый взгляд мужа.

— А я тебе так скажу. Глаза боятся — руки делают, вот так! — И показала Дубинину язык.

Олег, обычно всё время молчавший, согласно кивнул и поддакнул.

— Справимся. А вот насчёт икры… думаю, мы ещё пободаемся. На базаре её не так уж и много. И ещё. У меня батя раньше пасеку держал. Кое-что помню.

Это заявление вызвало нездоровый ажиотаж. Сладкого всем очень не хватало.

— Так ты пасечник? — Саня едва не прыгал от восторга.

— Да нет. Так. Имею общие представления. И всё.

'Нормально!'

— Дальше, — Дубинин прекратил шум и продолжил речь. — Во-вторых, нам нужно придумать дело, которое мы сможем экспортировать.

— Чего?

— На базаре продать! — Экономист Бахмутов хлопнул себя по коленке. — Здесь что-то произвести и доставить в Заозёрный или в скупку на Базе.

— Есть идеи? — Дубинин вопросительно обвёл взглядом всех присутствующих. Народ притих и задумался. Идей не было ни у кого.

— Ладно. Вот вам всем задание. Думать.

Сегодня на заставе дежурить выпало свояку. После налёта Кузьмин посоветовал не расслабляться и организовать охрану. Поскольку дорога на хутор была одна, по распадку, вдоль ручья, то на прощание бригада плотников за несколько часов сложила в самом узком месте, на тропе, маленький, три на три метра домик. С маленькой дверцей и окошком, обращённым на тропу. Мужики, после ухода строителей, как следует поработали, расчистив тропу вперёд метров на сто. А густой ельник, росший справа от дорожки, дополнительно нашпиговали нарезанными ветками и палками. Апофигеем фортификационной мысли горожан был длинный еж, которым эту дорогу перегораживали и кусок непонятной железяки на верёвке, любезно одолженный Михалычем. Это была сигнализация. Кузьмин, притопавший посмотреть на труды хуторян, сначала долго и жизнерадостно ржал, но потом сменил гнев на милость и сообщил, что 'ежели часовой одним местом щёлкать не будет, то…'