Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник) - Валентин Катаев

– Хорошо! Черт с вами! Позвать этого, как его, который иголки… Манькина… Я покупаю эти самые…

– Так я уже здесь, – нежно сказал Сонькин, вылезая из ящика письменного стола. – Вот ассигновочка на пять тысяч рублей золотом. Подпишите. И через пару дней они будут у вас на складе. Мерси! Бегу расплачиваться с агентами. До свидания! Моя фамилия Сонькин, не забудьте.

Сонькин стремительно исчез, потрясая ассигновкой.

Директор глухо рыдал.

Продолжение – в судебном отделе любой московской газеты.

1923

Кино-Митька

Митька – папиросник.

Однако это не мешает Митьке вести шумную великосветскую жизнь, полную захватывающих интриг, запутанных авантюр и жгучего шика.

Уж такой человек Митька!

Ничего не поделаешь!

Вечером Митьку можно видеть на третьих местах дешевого кинематографа.

Митька возбужден. Глаза у него горят. Он топает ногами и кричит:

– Пора! Даешь Мабузу! Даешь Чарли Чаплина!

Кино – это академия, где Митька учится красивой жизни.

Днем Митька торгует папиросами у почтамта.

Лицо у него напряженное и крайне озабоченное. У него масса дел: во-первых, не выпускать из виду милиционера, во-вторых, не пропустить покупателя, в-третьих, ухитриться свистнуть у зазевавшейся бабы булку и в-четвертых – квалифицировать прохожих.

Это самое главное.

В глазах Митьки – прохожие делятся на Мабуз, Чарли Чаплинов, Билли, Мери Пикфорд, Конрадов Вейтов, Коллигари, Мозжухиных, сыщиков, миллионеров, преступников и авантюристов.

Вот из вагона трамвая выскочил изящный молодой человек в широком пальто, кепи, в полосатом шарфе, с трубочкой. Несомненно, этот человек принадлежит к разряду сыщиков – Гарри Пилей.

Митька не сомневается в этом. Для Митьки ясно как ирис, что молодой человек преследует важного государственного преступника. У него нет времени купить у Митьки спичек.

Сыщик перебегает улицу. Ага! Он догоняет человека, который садится в экипаж. Попался, голубчик! Митька бросается к месту происшествия, рискуя попасть под автомобиль, и останавливается около сыщика и преступника.

– Послушайте, Сарказов, – взволнованно говорит Гарри Пиль, – два вагона муравьиных яиц франко Петроград… Накладная в кармане, я только что звонил в трест… Сорок процентов – и ни копейки меньше.

Но у Митьки нет времени дослушать до конца. Его внимание отвлечено другим.

Мимо почтамта быстро-быстро бежит золотоволосая девушка, прижимая к груди вагон книг.

Конечно, это Мери Пикфорд, только что выгнанная из дома своего злостного дяди. Бедняжка! Ее так жаль!

Митька не сомневается, что она сейчас сядет на тротуар и заплачет. Митька уже готов подбежать к ней и подарить самую лучшую папиросу, но в этот миг возле Мери Пикфорд вырастает великолепный экземпляр Конрада Вейта.

Митька останавливается, затаив дыхание.

Конрад Вейт берет под руку Мери Пикфорд.

– Здравствуйте, Соня. Ну как дела?

– Здравствуйте, товарищ Кошкин! Какая совершенно случайная встреча!

Мери Пикфорд ужасно краснеет.

– Товарищ Кошкин, у вас нет ли «Азбуки коммунизма»? У меня позавчера Левка свистнул…

Но Митька уже занят другим: с извозчика слезает чудесный, толстый преступный доктор Мабузо.

Митька знает, что доктор Мабузо курит исключительно «польские» и платит не торгуясь. Он кидается к нему и попадает в живот милиционера. Митька панически взмахивает руками, круто поворачивается, топчется на месте и стрелой летит к Чистым прудам.

– Стой, постреленок! – кричит сердитый милиционер.

Но Митька ничего не слышит.

Ветер свищет в ушах, сердце колотится, захватывает дух, и Митьке кажется, что он Чарли Чаплин и что за ним гонится по меньшей мере рота полисменов на мотоциклетах…

1923

Козел в огороде

Товарищ лектор, в чем цель жизни?

Г. Шенгели

На эстраду провинциального клуба вылез громадный небритый человек в зловещем фраке.

Он громко откашлялся и затем сиплым шепотом спросил:

– А где же аккомпаниатор?

– Помилуйте, товарищ лектор, – встревожился Саша, – лекция ведь! Самогон ведь. И борьба с ним. Какая же может быть тут музыка?

– Лекция? Гм… А может быть, спеть все-таки что-нибудь, а? Из «Демона», а?

– Хе-хе! Лекция ведь.

– А я, ей-богу, лучше спою! Чесс… слов… Этакое что-нибудь…

Н… на земле весь р-р-род людской

Ча-тит адин кум-м-мир свящ… е-э-ээ…

– Что вы, что вы! Лекция ведь. Самогон ведь и, так сказать, борьба. Так у нас и на афише написано.

– Разве? Ну ладно! Гм… гм…

Человек во фраке густо откашлялся, взялся руками за шею, мотнул головой и стал в позу.

Председатель позвонил.

– Товарищи, призываю вас к порядку! Сейчас товарищ из центра будет докладать на тему о самогоне и так и далее. Тема очень важная в общественном смысле трудящихся, и которые, может, предпочитают танцы, то те могут покинуть аудиторию. Слово представляется товарищу из центра.

Докладчик посмотрел вокруг голубоватыми глазами, качнулся и сказал:

– Товарищи! В этот грозный час, когда Республика Советов стонет перед кознями наемников мирового капитализма, мы не можем оставаться индифферентными. Все как один! Верно я говорю?

– Верно, – одобрительно подтвердили из зала.

– Да, товарищи! Мы все, как один, должны встать на борьбу с самогоном! Тысячи людей пьют самогон, и тысячи людей отравляются ежедневно этим злостным ядом, который разрушает организм. Верно я говорю?

– И даже слепнут, – сказал из зала деловитый бабий голос.

– В-в-верно, гражданка! Оч-чень дельное замечание! Именно – слепнут. Бывает. И глохнут. Чесс… слово… Итак, товарищи, мы видим, что самогон – это страшный яд, который бич. А почему?

Докладчик обвел притихшую аудиторию грозным взглядом.

– А па-а-чему?

Он выдержал эффектную паузу и, в достаточной мере насладившись тишиной, повысил голос:

– А потому, дорогие товарищи, самогон приносит вред, что очищать его как следует до сих пор не научились… А что может быть проще – очистить самогон? Пара пустяков. На одно ведро самогона берется три фунта простой, обыкновенной, ничем не замечательной соли.

– Крупной или мелкой? – быстро спросили из зала.

– Лучше всего мелкой. Но, конечно, можно и крупной. Ну-с, затем насыпают эту соль в самогон и сверху ведро прикрывают чем-нибудь теплым. Одеялом, например.

– А подушкой, товарищ лектор, можно?

– Можно и подушкой! Даже подушкой лучше. Да, дорогие товарищи! Затем надо взять фунтов пять-шесть простой, примитивной клюквы…

– Клюквы! – восторженно взвизгнула баба из третьего ряда, хлопая себя по бедрам. – Ах ты ж боже ж мой! Клю-у-квы!

– Именно – клюквы! – торжествующе воскликнул лектор. – Обыкновенной что ни на есть клюквы. И варить вышеупомянутую клюкву на медленном огне, подмешивая туда квасцов, мелу, соды…

– А квасцов-то много?

– А соды-то?

– Товарищ лектор, а как же, ежели…

– Тише! Тише! Дайте слушать! Не напирайте! Квасцов-то много надо подмешивать?

В зрительном зале начался шум. Задние напирали на передних. Женщины пищали. На кафедру летели записки.

– Товарищи, не все сразу! Прошу по порядку. Вот тут поступила записка с вопросом: «Можно ли для крепости в самогон подмешивать перцу и табаку?» Отвечаю: ка-а-а-нечно, нет! Перец и табак, подмешанные в самогон, действительно создают впечатление крепости, но в действительности никакой крепости не увеличивают, а голова потом болит как проклятая. Ну-с… Итак, я продолжаю. А когда, дорогие товарищи, клюква уварится и пустит сок, надо взять сито, простое, наипримитивнейшее кухонное сито, которое…

Председатель побледнел.

– Товарищ докладчик, прошу держаться ближе к теме!

Публика заревела:

– Пущай выскажет! Просим, просим! Не мешай докладчику! Соды-то сколько? Мел толченый аль куском? Да пущай еще раз про сито скажет!

Докладчик же, склонив голову и полузакрыв глаза, продолжал говорить:

– Засим, дорогие товарищи, всю эту музыку надо протереть сквозь сито в сосуд…

– Сосут?! Ах ты ж боже ж мой, и уже сосут? А?

– Вот как здорово!

– …в глиняный сосуд, в который перед этим положить…

Председатель схватился за голову и бросился за кулисы. Саша стоял, прислонившись холодным потным лбом к боковому софиту.

– Саша, – тоскливо провыл председатель, – он деморализует аудиторию! И на доктора не похож! Может, ты ошибся, кого другого привез?

– Ничего не ошибся, – глухо сказал Саша. – Сам в гостиницу ездил, в номер восьмой.

Председатель затрясся.

– Восемнадцатый, а не восьмой! Зарезал! Тащи его с эстрады! Не восьмой, а восемнадцатый! Занавес! Занавес! Перепутал! В восьмом актер. Шляпа!

Саша судорожно задергал занавес.

Но было уже поздно. Лектор стоял посередине зала, окруженный восторженной аудиторией, и отвечал на записки.

Председатель припал к щелке занавеса. Минуту его лицо выражало отчаяние. В следующую минуту оно слегка прояснилось. Затем председатель озабоченно покачнулся и вдруг хриплым голосом крикнул в зал: