Вечный слушатель - Евгений Витковский

И клевался, и топтал.

Мартен, яростный рубака,

Ритор и головомой,

Подголосок верный мой,

Мартен, певчая макака,

Гордо шествуй впереди,

Всех папистов угвозди!

Если, петухи, охота

Перья вам терять в бою,

То терпите песнь мою,

Не хулите роммелпота,

Не желаю быть в долгу:

Вы наврете - я налгу.

Рейнтье, ведь и ты получишь!

Не учи других клевать,

Ибо Коппену плевать,

Что его хулишь и жучишь:

Не притащится тишком

Он с повинным гребешком!

Дурня Главного могу ли

Я в стихе обидеть зря:

Сам себя искостеря,

Пусть в Алжир плывет в кастрюле,

Чтобы дотянуть, дрожа,

До кастрильного ножа!

Что нахохлились сердито?

Что цепляетесь к словам?

Это все поведал вам

Безответственный пиита,

Что потщился, не соврав,

Описать куриный нрав.

Вопросить всего логичней

У апостола Петра:

Птичня, бывшая вчера,

Хуже ли новейшей птични?

Спорим, Петр-ключарь в ответ

Коротко ответит: "Нет!"

СКРЕБНИЦА

Господину Хофту, стольнику Мейдена

Как, стольник, возросла людского чванства мера,

Что верою себя зовет любая вера!

Религий множество - неужто навсегда?

Неужто не в одной, всеобщей, есть нужда?

Потребны ль Господу такие христиане

Со словом Божиим не в сердце, а в кармане?

И как не помянуть речение Христа

О тех, не сердце кто приблизил, а уста.

Спасителю нужна душа, а не цитата,

Что приготовлена всегда у пустосвята;

Подобна братия отвратная сия

Повапленым гробам, исполненным гнилья.

Был не таков, о нет, отец голландских граждан,

Что в качестве главы народом был возжаждан,

Кто внешностью благой являл благую суть,

И вот, после того, как он окончил путь,

Мы сетуем о нем, скорбя неизмеримо;

Коль с кем-то он сравним - то с консулами Рима,

Что целью числили раденье о стране,

Был землепашца труд тогда в большой цене,

А золотой посул из вражьего вертепа

Ценился менее, чем жареная репа.

Таким его навек запомнил город мой

С морщинистым лицом, зато с душой прямой.

Как не почтить теперь тебя с печалью жгучей,

Опершийся на трость державы столп могучий!

Уж лучше никогда не вспоминать бы мне

Дни Катилины, дни, сгоревшие в войне;

Ты посвящал себя служенью доле славной,

Когда твою главу главарь бесчестил главный,

Ты был бестрепетен и не щадил трудов,

Спасаючи сирот, изгнанников и вдов.

Ты не искал вовек ни почестей, ни денег,

Не роскоши мирской, а милосердья ленник,

Всем обездоленным заботливый отец

Зерцало честности, высокий образец!

Вовек ни в кровь, ни в грязь не окунал ты руки,

Ты ни одной мольбы не приравнял к докуке,

С которой мыслию оставил ты людей?

Коль ты глава для всех - то обо всех радей!

Да, мог бы Амстердам себя возвысить вдвое,

Возьми он в герб себе реченье таковое,

Сим принципом навек прославился бы град,

Поскольку следовать ему ценней стократ,

Чем обладать казной реалов и цехинов,

Страна бы процвела, преграды опрокинув.

Когда б нам не одну иметь, а много глав,

Испанцам убежать осталось бы стремглав,

Воскреснуть бы пришлось велеречивцу Нею,

Чтоб, мощь узрев сию, склониться перед нею,

На перекладинах, столь безобидным впредь,

Пиратам Дюнкерка висеть бы да висеть,

И кто же посмотреть при этом не захочет

На капера, что нам сегодня гибель прочит,

Что с наших рыбаков дань жизнями берет,

И всюду слышен плач беспомощных сирот

И безутешных вдов, что у беды во власти,

В корыстолюбии причина сей напасти,

Что выгоду свою за цель велит почесть,

Коль выражусь ясней - меня постигнет месть,

Позор иль даже казнь за разглашенье истин.

Защитник истины повсюду ненавистен.

Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт.

И я бы ей служил, да сердце не велит,

Она крушит мою земную оболочку,

Так юное вино разламывает бочку.

Неисправимец, я исправить век хочу,

Век, что себя обрек позорному бичу,

Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек,

Клятвопреступников, лгунов и попрошаек.

Когда бы жил Катон еще и до сих пор,

Как стал бы яростен его державный взор,

Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах,

Смиренье нищее всех честных и достойных,

И власть имущества плутов, имущих власть.

Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть!

Сей должен быть корабль на путь наставлен снова!

Сместить негодного потребно рулевого,

Что корабля вести не в силах по волнам,

Подобный увалень лишь все испортит нам,

Покуда больших бед не сделал он - заране

Я за ухо его приколочу к бизани!"

Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбей.

Но нет его - и мы все меньше, все слабей,

И диво ли, что нас враги опередили,

Пока стояли мы средь моря, в полном штиле,

Полуразбитые, почти что на мели.

При рулевых таких - плывут ли корабли?

И можно ль осуждать безнравственность поступка

Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка?

Но отрекаться я от тех повременю,

В чьем сердце место есть сыновнему огню,

Любви к отечеству: они как жемчуг редки,

Когда на серости - парадные расцветки;

Но унывать зачем, пока у нас в дому

Толика мудрости дана кое-кому,

Довольно есть таких, кто не подходит с ленью

К правоблюстительству, к державоуправленью

И кто не припасет для собственной мошны

Ни одного гроша общественной казны;

Не соблазнится кто хитросплетеньем лести,

Не будет Господу служить с мамоной вместе.

Благочестивец где, что наконец вернет

Расцвет Голландии, ее былой почет,

Неужто мысль сия - крамола перед Богом?

Неужто говорю чрезмерно новым слогом?

Нет, все не так, увы. Роскошны времена.

Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна

Могли бы разъезжать с детьми в златой карете,

Тем временем растут и в брак вступают дети,

И мода новая идет по их следам,

Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам.

Кто повести о них внимать хотел бы дале,

В сатире Хейгенса отыщет все детали:

Он пышность глупую, клеймя, избичевал.

Царит излишество и требует похвал,

Чиноторговствует и шлет врагу товары,

Ни на единый миг не опасаясь кары,

Не платит пошлины, -коль платит, то гроши,

С контрабандистами считает барыши

И казнокрадствует, совсем притом без риска,

Поскольку есть на все кредитная расписка,

И часто говорит, что, мол, ему не чужд

Весь перечень людских наклонностей и нужд.

Что ж - кто последним был, возможно, первым станет.

Все лупят ослика - общинный ослик тянет.

Вези, осел, зерно! Держава ждет муки!

Нам должно погонять, тебе - возить мешки,

Доволен будь, осел, гордись своим уделом,

Свободен духом ты - пусть несвободен телом.

Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом,

Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом.

По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку!

Животное бежит, забывши про одышку,

Про кашель и про пот, - торопится в грязи.

Коль взмолишься, упав, то все равно ползи,

Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью

Из христианских чувств его лупцует тростью.

Как страсти, злые столь, в сердцах произросли?

Как не разгневаться? Управы нет ужли

На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой?

И долго ль кары ждать сей шайке вороватой?

Неужто палачи перевелись у нас?

Их целых три нашлось, увы, в недавний час...

А если спросит кто, о чем такие речи,

Отвечу: знаешь сам, ты, лживый человече!

Красуясь наготой, рыдает эшафот,

Клиентов столько лет он безнадежно ждет,

И скорбно каркает, под площадью летая,

Некормленых ворон обиженная стая.

Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья

К сверженью всех и вся, мол, призываю я,

Мол, требую господ лишить господской доли,

Слова такие - ложь, конечно, и не боле.

Крестьянину оброк положен был всегда,

На свой надел права имеют господа,

И поглядите все, чьи упованья благи,

На Йориса де Би, на пчелку из Гааги,

Кто потреблял нектар - поклясться я готов

Лишь со своих лугов и со своих цветов.

О славные мужи, скажите мне, когда же

Беднягу-ослика избавят от поклажи?

Он выбился из сил, притом уже давно,

И что убережешь, коль все расточено?

В былые дни казне был пересчет неведом,

Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам!

О благородный Хофт, поэзии глава,

Моя встревожила курятник булава,

Не трогать личностей поставил я задачей:

Да слышит слышащий и да взирает зрячий.

По мере сил воздал я вашему отцу,

Быть может, хоть листок приплел к его венцу.

Сие порождено не суетною лестью,

Но только искренним стремленьем к благочестью.

С натуры список мой, бумаги долгий лист,