Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.В. Адамовича И.В. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955-1958) - Адамович Георгий Викторович

3) Татаринов[384] о книге Жоржа. Pourquoi pas?[385] У него ясная голова, и пишет он неплохо. Я только совсем не знаю, какого он о Ж<орже> мнения. Но почему Вы отвергаете Терапиано?[386] Если у Вас с ним не было трений, то он напишет наверно восторженно, — а кроме того, если его обойти, Вы в нем наживете вечного врага. Он самолюбив до черта и вообще человек неясный. Но все это — в случае, если у Вас с ним отношения не Бог весть какие. Иначе он подходит и напишет, что Ж<орж> великий поэт.

Одного бойтесь — Маковского! От него можно ждать чего угодно.

А когда выходит книга? Mandat я, конечно, пришлю в письме, а не открытым, хотя, м. б., Вам все равно.

Madame, cherie, письмо мое сухое и деловое, а чувства все — между строками. Поцелуйте Жоржа.

Ваш Г. А.

52. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

Paris

25/VI-58

Chere petit Madame

Получил сегодня Ваше письмо. Но спасибо за то, что было раньше, т. е. разными хорошими словами и чувствами. Трэ тушэ[387].

Недошивина говорит, что для Вас в Сэвре была комната, но Вы ее прозевали, т. к. все время от Сэвра отказывались. Она твердо обещает дать Вам комнату, как только будет свободная. Срок, по-видимому, не долгий, но сказать определенно, когда она будет, — она не может. Не прозевайте вторично! По-моему, если будет комната к осени, то и хорошо.

У меня есть для Вас 21 тысяча, но еще не посылаю, т. к. надеюсь, будет еще. Два мерзавца не ответили совсем, что я воспринимаю как личное оскорбление. Кроме того, Прегельша писала Леонидову, и он еще не ответил тоже. Если не будет больше ничего, пришлю эти 21 000 (из них 10 т<ысяч> — Кодрянская, самый щедрый жертвователь, и 5 т<ысяч> — Mme Benenson).

Посылку пришлю тоже, хотя и охая. Подумайте, надо ведь идти в русскую лавку, делать пакет, идти на почту, а я стар, слаб и ленив. Ну, ничего, сделаю! Померанцев (кажется, он) говорил мне, что Вы просили его о том же. Значит, будет два огурца и две халвы. Огурцов я, кстати, не терплю и удивляюсь, как можно такую мерзость любить.

Madame, я уезжаю в четверг 3-го и, значит, е. б. ж.![388] — в пятницу 4-го буду вечером в Ницце. Рассчитайте с перепиской. Адрес обычный — 4, av<enue> Emilia, chez Mme Heyligers. Я растряс свои капиталы и на Ваши деньги гляжу с вожделением (но не бойтесь, не растрачу, ибо в Энген больше ни ногой!). Приехал Иваск, ничего, довольно мил, но с заячьей губой, чего я не люблю. Померанец сообщил, что Жоржу лучше, а Вы не пишете. До свидания, дорогой друг et Madame. Поцелуйте Жоржа.

Ваш Г. А.

Никаких книг, «Дней поэзии» и т. д. у меня нет. Я беру у Каплана[389] на прочтение и отдаю. А то, что было в Англии, я там и оставил. В Ниццу должен, увы, выписывать, — и эти потом пришлю (журналы и «Лит<ературную> газету»).

53. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

<начало июля 1958 г.>[390]

<начало письма утрачено>

Дама, давшая 5 т<ысяч>, — Madame Benenson (Вы не разобрали). Притом она деликатно сообщила, что «уже Г. Иванову помогала». Ну, если дала 5 т<ысяч>, то деликатность можно ей простить. Хотя, как говорит Serge Lifar, «все они — сволочи», т. е. люди делаются сволочами от денег, а без денег — ничего. Какой это Ваш поклонник приехал в Hyeres? И что Amigo, о котором Вы пишете с глухой, затаенной скорбью, будто «я шла, думала», а он оказался подлецом или вроде. Ну, chere Madame, до свидания, м. 6. скорого. Целую Вас и Жоржа, пусть он потихоньку повторяет каждое утро «je vais de mieux en mieux»[391], уверяю Вас, что это действует, даже если говорить, не веря. А доктора вообще идиоты. Вот камфора от сердца — хорошее средство, я принимаю капли (Lolucamphre) довольно часто, и потом становлюсь юным спортсменом, хотя и не надолго. А главное, это совсем вещь безвредная, и мне 25 лет назад сказал Laubry[392], первый светило по сердцу, — ne prenez que du camphre, et dites un medecin qui vous donnera autre chose, que je vous l’ai interdit[393].

Пожалуйста, пишите. Не помню, писал ли я Вам о своей встрече с Оцупом на лестнице «Р<усской> мысли». Если не писал, напишу — в порядке развлечения.

Ваш Г. А.

54. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой

4, av<enue> Emilia chez Mme Heyligers Nice

8/VII-58

Chere petite amie Madame

Получил вчера Ваше письмецо, спасибо очень. Как видите, я уже в Ницце. Как я к ней ни привык, все-таки не ждал, что тут столь райская погода, ибо везде по дороге был холод и ливни. Спасибо за сведения о здоровом Жорже. Я постараюсь к Вам приехать до отъезда в Париж, т. е., вернее всего, в первой половине августа. Но это отчасти зависит от состояния моих капиталов. К Вам, между прочим, хотел поехать Иваск, который собирается провести несколько дней в Ницце, а потом — к Вам. Он звал меня поехать вместе, но я предпочитаю, конечно, один и вести разговоры не об Анненском и Блоке. Если бы Вы не желали визита Иваска, напишите мне, я его отговорю и, кстати, уже сказал, что, м. б., это по болезни Жоржа для Вас неудобно. Он разошелся совсем и с Анненского немедленно перешел на мальчиков. Но с Вами, на первых порах, будет, верно, стесняться. Вы спрашиваете о Париже и сплетнях. Там сплошная война мышей и лягушек, т. е. Маковского и Померанцева во главе двух враждебных армий. Все из-за «Рифмы»[394] и того, кому ей владеть! Я перед отъездом обедал у масонов и сидел рядом с Маковским. Что он говорил и как кипел, описать я не в силах. Кстати, сообщил, что Померанец бегает (и не только бегает) за маленькими мальчиками, но тщательно это скрывает. Правда это? Что— то не похоже. По-моему, все они слегка сошли с ума. Было бы что делить! Два человека выпускают книжку стихов, три — ее читают, а шуму столько, будто en jeu[395] миллионы и мировая слава. Да и из-за мировой славы не стоило бы так злиться. Простите, что пишу грязно, т. е. не в моральном смысле, а с кляксами. Мое драгоценное стило в починке, а пишу я crayon a bille, которых терпеть не могу. <нет страницы>

Одоевцева мне писала именно о своем несогласии с Вами (т. е. Маковским). Но зачем Жорж подлизывается к этому надутому болвану?! Ведь статья была чушь совершенная, и притом с какой важностью! Я понимаю писать, что Буров — Лев Толстой, но Маковский хуже, и пусть бы помнил, что сказала ему о нем Ахматова. Помимо сего, я уязвлен, что всем другим Жорж пишет высоко-идеологические письма, а мне говорит, что в маразме, и если пишет, то о Фонде. Но это я, впрочем, пишу так, не всерьез. Кстати, о Фонде: я написал не только Полякову <правая половина шести строк не читается> который там влиятелен. Но надо послать прошение дали такой грош, что в настроении печальном окончательно, но претензии на меня, что ни в «Нов<ом> ж<урнале>», ни в «Опытах» нет

о ней рецензии. Будто я должен был позаботиться!

Кажется, новостей больше нет. Ожидаю приезда своего ангела, друга, мечты и утешения, но не знаю еще, приедет ли. А чувства мои двоятся, ибо утешение связано с расходами, сами понимаете. Ну, chere Madame et ami и мой знаменитый друг Жорж, на сем до свидания. Квартира моя — бон— бон и мне после Манчестера вдвойне нравится, даже шестой этаж ничего. Кроме того, я себе сейчас сготовил пшенную кашу, а там меня кормят рыбой и бараниной. Пожалуйста, напишите — еще сюда.