Убийство как одно из изящных искусств - Квинси Де

Однако всем соображениям внезапно кладется конец. С лестницы доносится второй шаг, осторожный, крадущийся, потом третий - и ребенок, казалось бы, обречен. Но именно в это мгновение все готово. Окно распахивается настежь, наружу выбрасывается веревка; вот показался и юноша-поденщик: он начинает спуск. Его тянет вниз собственный вес: стискивая руками веревку, он пытается замедлить скорость падения. Есть опасность, что из-за ускоренного скольжения он ударится о землю слишком сильно. По счастью, этого удается избежать благодаря узлам, скрепляющим отрезки веревки и замедляющим падение. Но веревка оказалась футов на пять короче, чем он рассчитывал: беглеца отделяет от земли футов десять - одиннадцать; он повис в воздухе, от длительного напряжения утратив дар речи и не решаясь отважно прыгнуть на грубо вымощенную мостовую из боязни переломать себе ноги. Ночь не такая темная, какая выдалась при убийстве Марров. Впрочем, для уголовной полиции она, по стечению обстоятельств, еще менее благоприятна. Лондон, от востока до запада, был окутан густой пеленой тумана, поднимающегося от реки. Так случилось, что на висевшего с полминуты в воздухе юношу никто не обращал внимания. Наконец заметили его белую рубашку. Трое или четверо подбежали, подхватили его на руки - в ожидании какой-то ужасной вести. Из чьего дома он выбрался? Даже этого поначалу не сообразили, но юноша указал пальцем на дверь Уильямсонов и, задыхаясь, прошептал: "Убийца Марров - он орудует там!"

Все сразу же прояснилось: безмолвный язык фактов красноречиво говорил сам за себя. Неведомый губитель, истребивший целое семейство, явился в следующий дом - и взгляните: только один-единственный человек, в ночной сорочке, спасся бегством из окна, чтобы рассказать о случившемся. Суеверный страх звал воздержаться от преследования загадочного преступника. Голос морали, взывая к справедливому возмездию, подстрекал обрушить неотвратимую кару незамедлительно.

Да, убийца Марров - таинственный душегуб - вновь взялся за дело: именно сейчас, быть может, он гасит фитилек чьей-то жизни, и не где-нибудь, а здесь, совсем рядом - в том самом доме, вокруг которого стеснились потрясенные новостью слушатели. Разом поднялась сумятица, подробно описанная во множестве газетных отчетов тех дней; равного примера мне не вспомнить: подобным образом толпа волновалась разве только еще однажды - по оправдании семи епископов в Вестминстере в 1688 году[177]. Но тут было нечто большее, чем исступленное ликование. Ужас, изумление, жажда мести вызвали взрыв неистовства, которое вмиг распространилось на соседние улицы; лучше всего это восторженное чувство передано у Шелли:

Весть облетела улицы мгновенно

На крыльях страха, поразив сердца

Неистовым восторгом. Жертва тлена,

Смеживший веки тяжелей свинца

Больной, что в тяжкой муке ждал конца,

С улыбкою смерть встретил... Ликовала

Толпа: везде - от дома до дворца

Небесный купол эхо сотрясало

И землю кличем полнило...[178]

В самом деле, было нечто необъяснимое в том, с какой молниеносной быстротой люди угадывали истинный смысл нараставшего со всех сторон вопля. Впрочем, устрашающе мстительный рев, исторгавшийся, казалось, из одной глотки, в этой части города мог обрушиться только на того демона, мысль о котором на протяжении двенадцати дней неотступно тяготила сердце каждого; по всей округе, словно по команде, распахнулись подряд все окна и все двери; люди теснились у выхода на улицу; выпрыгивали от нетерпения из окон нижнего этажа; недужные покидали свои постели: был случай, как бы удостоверяющий правдивость образа у Шелли (строки 4-7), когда неизлечимо больной человек (и на следующий день скончавшийся) восстал со смертного одра, опоясался мечом и в одной рубашке выбежал на улицу. Выпала редкая возможность (и толпа это понимала) настичь хищника там, где он учинил бойню, в самый разгар его кровавого пиршества. Какое-то время многолюдство и бешенство парализовали толпу, но пылающее негодование помогло ей организоваться. Ясно было, что придется выломать массивную парадную дверь: помочь изнутри, где находилась только маленькая девочка, было некому. Посредством лома дверь в одно мгновение сорвали с петель - и толпа стремительным потоком хлынула в дом. Можно представить себе досаду и раздражение, которые вызвал у большинства поданный кем-то из авторитетных особ знак, призывающий остановиться и соблюдать полную тишину. В надежде не пропустить мимо ушей что-либо важное, толпа умолкла. "Вслушайтесь, вполголоса проговорил предводитель. - Надо узнать, где он - внизу или наверху". Тут же раздался треск, будто кто-то пытался высадить окно: шум явно доносился из спальни на втором этаже. Да, было очевидно, что убийца все еще в доме: он попался в ловушку! Плохо изучив внутреннее расположение комнат, Уильямс, по-видимому, оказался пленником в одной из них наверху. Преследователи стремглав кинулись вверх по лестнице. Дверь подалась не сразу, но едва она уступила напору - в тот же самый момент со звоном вылетело оконное стекло: мерзавцу удалось улизнуть! Он спрыгнул вниз с подоконника; особенно рьяные преследователи, кипя от негодования, ринулись за ним вослед. Осмотреть площадку за домом они не озаботились; между тем при свете факелов выяснилось, что это покатый склон, покрытый слоем скользкой глины. Отпечатки ног убийцы глубоко впечатались в глину, и их легко было проследить до верха склона, но сразу стало ясно, что непроницаемый туман делал погоню бесполезной. Человека нельзя было опознать уже в двух шагах - а догнав, быть уверенным в том, что это тот самый, которого вы потеряли из виду. За целое столетие не выпадало ночи, более благоприятной для бегства злоумышленника: способов замаскироваться у Уильямса было теперь множество, а в прилегающих к реке трущобах - в преизбытке имелись притоны, где он мог бы годами скрываться от ненужных ему расспросов. Но опрометчивые и неблагодарные растрачивают дары судьбы впустую. В ту ночь, когда решалась вся будущая его участь, Уильямс избрал неверный путь: заурядная леность побудила его направить стопы туда, где он проживал, хотя именно этого места во всей Англии он должен был страшиться пуще всякого другого.

Тем временем тщательно обследовали дом Уильямсона. Сначала взялись искать маленькую внучку. Уильямс, очевидно, вошел в ее спальню, а там и застигла его врасплох внезапно разразившаяся сумятица. Убийце оставалось только броситься к окнам: другой путь к спасению был отрезан. Бегство убийце обеспечили единственно густой туман вкупе с царившей вокруг суматохой, да и подходы к дому с тыльной стороны были затруднены. Девочку конечно же перепугал нежданный наплыв посторонних в столь поздний час, однако благодаря заботам соседей она даже не подозревала о трагедии, разыгравшейся вокруг нее, спящей. Ее несчастного дедушку не могли отыскать, пока не спустились в подвал: там он лежал, простершись на полу - по-видимому, сброшенный вниз с лестницы с такой силой, что при падении переломил ногу. Там он оказался совершенно беспомощным - и Уильямс, спустившись в подвал, перерезал ему горло. В печати шли тогда жаркие споры, все ли детали происшедшего увязываются с предположением о наличии только одного преступника. Что преступник действовал в одиночку кажется теперь бесспорным. Только одного видели и слышали в доме Марров; только одного и, вне сомнения, того же самого человека юноша-мастеровой наблюдал в гостиной миссис Уильямсон; на глине отпечатались следы также одного-единственного человека. По-видимому, действовал преступник так: он начал с того, что обратился к Уильямсону с просьбой нацедить ему кружку пива. Для выполнения заказа пожилому хозяину пришлось спуститься в погреб: Уильямс, выждав, когда тот ступит на лестницу, бешеным рывком захлопнул входную дверь и повернул ключ в замке. Обеспокоенный шумом Уильямсон, должно быть, заторопился обратно. Предвидевший это убийца встретил его на верхней ступени лестницы в погреб и с силой толкнул вниз, после чего довершил расправу своим обычным способом. Все это могло занять минуту-другую, не более: именно этот промежуток времени и пролегал между пугающим грохотом двери и жалобным воплем служанки. Почему ни звука не издала миссис Уильямсон, ясно из описанного мной местоположения действующих лиц. Уильямс подкрался к хозяйке дома за ее спиной и, пользуясь ее тугоухостью, нанес удар, повергший ее в бесчувственность. Однако при нападении на служанку убийца был лишен названного преимущества - и перед лицом гибели она успела испустить крик безнадежного отчаяния.

Выше упоминалось, что убийца Марров почти две недели не вызывал никаких подозрений. Это значит, что вплоть до резни в доме Уильямсонов не существовало ни малейшей зацепки, которая помогла бы полиции или кому-то из доброхотов напасть на след преступника. Но нельзя сказать, что неведение было абсолютным: назовем два, правда не полных, исключения. В распоряжении представителей закона имелись свидетельства, каковые, при тщательном рассмотрении, давали в руки весьма вероятный способ обнаружить злодея. Но его еще не обнаружили. И тем не менее этими указаниями пренебрегли. Лишь неделю спустя после расправы над Уильямсонами, утром в пятницу, обнародовали важнейшую улику: на молотке плотника-судостроителя (посредством которого убийца оглушал жертву) были выбиты инициалы "Дж. П.". Этот молоток, по странной забывчивости, Уильямс оставил в лавке Марра: стоит заметить, что если бы храброму ростовщику удалось перехватить злоумышленника, тот оказался бы практически безоружным. Официальное оповещение появилось только в пятницу - то есть на тринадцатый день после первого убийства. Тотчас же последовал весьма ощутимый (как мы увидим ниже) результат. Между тем в уединении одной из жилых комнат Лондона против Уильямса шепотом высказывались подозрения уже с самого начала - с того самого часа, который стал для Марров последним. Поразительно, что это подозрение возникло единственно благодаря собственному недомыслию преступника. Уильямс жительствовал в компании с ремесленниками разных национальностей, в одном из трактиров. Просторная спальня вмещала пять или шесть кроватей; соседи Уильямса все были люди достойные - англичане, шотландцы, немцы (где родился Уильямс, точно не установлено). В ту роковую субботнюю ночь, приблизительно в половине второго, Уильямс, по свершении адского деяния, воротившись к себе, застал немцев бодрствующими: один сидел с зажженной свечой в руках и вслух читал двум другим книгу. Увидев это, Уильямс сердитым и властным тоном потребовал: "Погасите свечу немедля - иначе мы все заживо сгорим в своих постелях". Если бы не спали британцы, высокомерное распоряжение мистера Уильямса встретило бы самый возмущенный отпор. Но немцы по характеру обычно сдержанны и покладисты - и потому свеча, без всяких пререканий, была потушена. Однако, ввиду отсутствия в комнате занавесок, немцам пришло в голову, что на самом деле опасности нет никакой: постельные принадлежности, плотно прилегающие друг к другу, воспламеняются ничуть не легче, чем страницы закрытой книги. Исходя из этого, немцы сделали про себя вывод, что у мистера Уильямса есть серьезнейшие основания постараться безотлагательно укрыться от постороннего глаза. О том, каковы эти основания, на следующее утро был оповещен весь Лондон - и конечно же в доме, от которого рукой подать до лавки Марра, основания эти были ужасающе очевидны; своими подозрениями немцы, как и следовало ожидать, поделились с другими сожителями. Все они, однако, были прекрасно осведомлены о том, какие юридические последствия, согласно английскому законодательству, влечет за собой пусть даже справедливое, но бездоказательное обвинение. В действительности, если бы Уильямс предпринял наиболее очевидные меры предосторожности - просто прогулялся бы к Темзе (река находится в двух шагах) и швырнул бы в воду оба своих орудия, никаких неопровержимых улик против него представить не удалось бы. Впоследствии он мог бы осуществить план Курвуазье (убийцы лорда Уильяма Рассела[179]) обеспечивать себе существование ежемесячным хорошо, до мелочей, продуманным убийством. Обитатели дортуара[180] пришли, таким образом, к единодушному выводу, однако решили дождаться более веских подтверждений, которые убедили бы других. Едва только власти объявили о том, что молоток помечен инициалами "Дж. П.", всем в доме сразу же сделалось яснее ясного, кому принадлежит этот молоток: на протяжении нескольких лет до того в лондонских доках работал судовым плотником честный норвежец Джон Петерсен: получив возможность навестить родину, он покинул гостиницу, оставив свой ящик с инструментами на чердаке. Чердак спешно обыскали. Нашли ящик Петерсена, в котором недоставало молотка; при дальнейшем обследовании было сделано еще одно ошеломляющее открытие. Медик, производивший осмотр трупов в доме Уильямсона, предположил, что глоткорез орудовал не бритвой, но каким-то иным приспособлением, иначе заточенным. Вспомнили, что недавно Уильямс заимствовал у соседа большой французский нож необычной формы - и точно: из груды хлама и старого тряпья вскоре извлекли жилет, который, по заверениям окружающих, носил Уильямс. В кармане жилета обнаружили приклеившийся к подкладке французский нож, покрытый засохшей кровью. Вдобавок, всем в доме врезался в память обычный наряд Уильямса - коричневая накидка на шелковой подкладке и скрипевшие на каждом шагу туфли. Более убедительных доказательств, по-видимому, и не требовалось. Уильямса без промедления взяли под арест и учинили ему беглый допрос. Это произошло в пятницу. Утром в субботу (то есть две недели спустя после убийства Марров) Уильямс был вновь привлечен к дознанию. Улики неопровержимо свидетельствовали о его виновности; Уильямс следил за ходом дела, но говорил очень мало. В заключение суд над ним был назначен на ближайшую по времени сессию. Незачем упоминать, что по дороге в тюрьму преступника осаждали неисчислимые разъяренные толпы. При обычных обстоятельствах его почти наверняка растерзали бы на месте, но в данном случае охрана была значительно усилена - и Уильямса благополучно доставили в камеру. В соответствии с тогдашними правилами, заключенные в эту тюрьму уголовники в пять часов вечера запирались на ночь без свечей. Их оставляли без присмотра в полной темноте на четырнадцать часов - до семи утра. Таким образом, времени для того, чтобы свести с жизнью счеты, у Уильямса было более чем достаточно. Средств под рукой было немного, но они все же нашлись: с помощью подтяжек Уильямс повесился на железной перекладине, к которой прицепляли лампу. Когда именно это случилось, неясно: некоторые полагали, что в полночь. Если это так, то убийца покончил с собой в тот самый час, когда, двумя неделями раньше, он обрушил на мирное семейство Марров ужас и гибель; теперь же ему пришлось испить до дна ту же самую смертную чащу, поднесенную к губам теми же окаянными руками.