Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

Федор Глинка действует около графа Милорадовича, хитро руководя «хозяином столицы». Илья Долгоруков, служа при Аракчееве, другим полезен тайному обществу: имеет возможность узнавать о тайных правительственных распоряжениях и оповещать своих товарищей.

Разными путями, хотя и в крайне урезанном виде, некоторые свободолюбивые мысли попадают в печать. Но, наверное, не меньший резонанс получали устные обсуждения, споры, критика выходящей литературы в декабристском кругу. Настоящая буря разражается вокруг «Истории государства российского» H. M. Карамзина. «История народа принадлежит царю», — утверждал Карамзин. Нет, — возражал ему Никита Муравьев, — «история принадлежит народам». Свидетельство об этой ожесточенной полемике сохранилось в воспоминаниях Пушкина:

«Это было в феврале 1818 года. Первые восемь томов «Русской истории» Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постеле с жадностию и со вниманием. Появление сей книги (так и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильнее впечатление, 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего никак не ожидал и сам Карамзин) — пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили…

У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина — зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты[15] «Русской истории» свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению. — Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения. Они забывали, что Карамзин печатал «Историю» свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники — чего же более было требовать от него? Повторяю, что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».

Выясняется, что двести человек могут сделать немало. Якушкин вспоминает об общественной атмосфере той поры: «В это время свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякою, кто хотел казаться порядочным человеком». Декабрист И. Н. Гор-сткин заметит: «В обществе была мода на этот союз, все за честь поставляли быть в нем».

Несколько высоких персон увлечены потоком — уже стыдно не делать добра! Например, братья Перовские, будущие министр и генерал-губернатор. Якушкин полагает, что генерал Киселев знал о существовании тайного общества и «смотрел на это сквозь пальцы».

«Улей, окруженный роем пчел» и буквы «СБ» — печать Союза благоденствия и символ его деятельности.

«В это время, — вспоминает Якушкин, — главные члены Союза благоденствия вполне ценили предоставленный им способ действия посредством слова истины, они верили в его силу и орудовали успешно… Во всех кругах петербургскою общества стало проявляться общественное мнение».

Генерал Ермолов, увидев прежнего своего адъютанта Михаила Фонвизина, вскричал: «Пойди сюда, великий карбонари! Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он (царь) вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся».

Было бы наивно думать, что крепостное право может пасть от одною «общественного мнения.»

Однако в деятельности Союза благоденствия была и другая, потаенная сторона. Делались попытки выйти за рамки «образованного общества», начать агитацию в народе.

В это время Михаил Лунин за границей приобретает для нужд тайного общества литографский станок новейшей системы. «Литографский станок, — отвечал декабрист на следствии, — был куплен мною с той целью, чтобы литографировать разные уставы и сочинения тайного общества и не иметь труда или опасности оные переписывать». Вероятно, на этом станке было напечатано несколько экземпляров «Зеленой книги» — устава союза.

Возникла мысль о создании тайной типографии. По сведениям доносчика, «в одной из отдаленных деревень кого-либо из членов намеревались завести типографию и как литеры, отлив не старинный шрифт, так и все нужное выписать из-за границы. Глинка и Тургенев полагали успешнейшим чрез находящихся за границею членов литографировать в Париже особенно карикатуры и ввозя через них же, распускать в народе на Толкучем рынке, рассылать в армию и по губерниям».

Для распространения в народе был, несомненно, предназначен «Любопытный разговор» Никиты Муравьева, написанный им в 1820 году.

ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР

«Вопрос: Что есть Свобода?

Ответ: Жизнь по воле. <…>

В. Все ли я свободен делать?

О. Ты свободен делать все то, что не вредно другому. Это твое право.

В. А если кто будет меня притеснять?

О. Это будет тебе насилие, противу коего ты имеешь право сопротивляться.

В. Стало быть, все люди должны быть свободными?

О. Без сомнения.

В. А все ли люди свободны?