Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

толстовцы[115]. То, что Сергей Николаевич был лично знаком <…> с Л. Толстым, вы, очевидно, слышали. Он с удовольствием всегда вспоминал о своем посещении Ясной Поляны. <…> Кстати сказать, С. Н. Дурылин потом пришел к убеждению, что детей вообще воспитывать не надо, с ними надо жить, дружить, так или иначе уметь творчески находить общий с ними язык. Горбунов-Посадов был на него обижен за отказ участвовать в методике воспитания по Толстовскому плану[116]. А я считаю, что Сергей Николаевич был в какой-то мере прав.

В моих воспоминаниях о Сергее Николаевиче я могу признаться, что одну вещь до конца не знаю — на сколько лет был Сергей Николаевич старше меня, то ли на четыре года, то ли на 14! Надо сказать, что я говорю об этом не случайно, так как в документах Сергея Николаевича есть путаница — то ли в 77, то ли в 88 году он родился. Я думаю, что Сергей Николаевич родился в 70-х годах[117], так как не мог же он на равных правах встречаться с Толстым и рядом крупных деятелей начала столетия, если бы он родился в 1887 году. Но это ничему не мешало. И если я вспомнил это возрастное различие между мной и им, то для того, чтобы сказать, что наши отношения не имели никакого касательства к возрасту. Сергей Николаевич со мной дружил, как и с моим младшим братом[118], который был моложе меня на пять лет. Вокруг него всегда были его воспитанники, молодые друзья, с которыми он всегда умел находить контакт и самые хорошие взаимоотношения, делая это талантливо и просто. Это тоже черта, которая меня в моей роли мемуариста очень настраивает в его пользу.

Сергей Николаевич в те годы совершенно не имел никакой маскировки, она была ему совершенно не присуща. Никакой в нем не было подделки. Все у него получалось естественно, жизненно просто и тактично. Я видел Сергея Николаевича в самых разных кругах. В литературно-художественном кружке в Москве он был свой, в издательстве «Мусагет» он был свой, в кружке по изучению символизма он был одной из ведущих фигур и вместе с тем, в обстановке деревни, в обстановке зеленого быта летних месяцев тогдашнего времени Сергей Николаевич всегда был очень талантливым, очень добрым, понимающим и отзывчивым человеком.

Я далеко не все рассказал. Мы организовывали концерты. Я знаю, что до того, как он подружился с нами, он организовал в Москве литературный кружок «Сердарда» («Среда»). Это был такой фейерверк остроумия, такая интересная литературная забава, что, я думаю, было бы очень интересно отыскать какие-нибудь ее следы в литературе.

Его другом был поэт Юлиан Анисимов, Боря Пастернак и многие, многие другие. Я могу ручаться, что два таких очень значительных человека, как С. П. Бобров, который жив и поныне, и Н. Н. Асеев, который на том свете, были его друзьями. Это было тогда, когда мы организовали маленькое издательство «Лирика»[119], но эта «Лирика», которая увяла, не расцветши, тогда видела и Пастернака и Дурылина и многих, многих других, ныне ушедших от нас <…> здесь помешала война… Но одно могу сказать — любили Сергея Николаевича все, кто его знал. В кружках тех лет некоторые были колючими, другие непримиримыми, а Сергей Николаевич всех примирял, со всеми дружил, каждому мог сказать ласковое слово. Помимо своей доброты, он обладал еще действительно замечательной культурой. Он, например, сам обучился великолепно читать и декламировать по-французски. Конечно, все это нам тогда страшно импонировало.

Но это первый круг, рисующий его облик — необычайно разносторонний, необычайно блестящий и милый облик Сергея Николаевича.

Затем проходит большая полоса, по крайней мере десять лет, а может быть, и больше. Это мое пребывание за границей. Это война. Это начало революции. Сближение и встречи с Сергеем Николаевичем падают на второй круг его жизни — на 20-е годы. Здесь нужно знать обстановку того времени. Сергей Николаевич остепенился. Он уже менее был склонен к чтению стихов и на всякие выдумки, хотя можно сказать, что, помимо романа, написанного вместе со мной, он написал потом другой роман вместе с замечательным человеком — А. Г. Габричевским[120]. В 20-х годах я привлек Сергея Николаевича Дурылина к работе в Государственной академии художественных наук. Я был очень рад, что мне удалось провести и опубликовать маленькую его книгу «Репин и Гаршин». Сергей Николаевич занимался Гаршиным с самых молодых лет. Гаршин привлекал его своим напряженно-трагическим гуманизмом. Эти черты были характерны и для него. О Гаршине Сергей Николаевич собирал материал очень давно, переписывался с Репиным еще до нашего знакомства. Нам удалось опубликовать эту маленькую книгу, которая остается очень ценным вкладом С. Н. Дурылина в искусствоведение[121].

Поскольку в то время Академия художественных наук была скорее синтетическим искусствоведческим институтом, то естественно получилось, что Сергей Николаевич сработался с нами и в области истории изобразительного искусства и театроведения[122]. Но здесь я предоставлю полностью голос другим товарищам, которые будут выступать после меня. А сейчас мне хотелось бы указать, что в 20-х годах я увидел Сергея Николаевича как искусствоведа, как друга художников, опять-таки с новой стороны, с новой грани. Искусствовед может быть не искусствоведом в точном смысле слова, как серьезно или не серьезно шутили, а может быть искусствоведом! Таким грызущимся человеком в искусстве был друг С. Н. Дурылина Абрам Маркович Эфрос, про которого Сергей Николаевич говорил: у него бы побольше выдрать зубов! А вот как знаток искусства Сергей Николаевич Дурылин мне известен не только как автор книжки о Гаршине и Репине, а также как друг М. А. Волошина и К. Ф. Богаевского. Это коктебельские годы. И здесь можно с самого начала сказать, что Сергей Николаевич доказал свой талант, свое дарование и свою человеческую чуткость. Мы тогда были увлечены циклом замечательных работ Сергея Николаевича над нестеровской темой. Об этом скажут другие товарищи, и более весомо, чем я. Он умел увидеть, распознать в других то, что подчас было скрыто от поверхностного взгляда. Он умел видеть в людях хорошее.

Я не могу не вспомнить, как любили Сергея Николаевича и Макс Волошин, и Богаевский, и замечательная женщина-художник Е. С. Кругликова. Сколько он сделал для них доброго! И все-таки это было далеко не все! Благодаря помощи И. С. Зильберштейна Сергей Николаевич опубликовал в сборниках «Литературного наследства» ряд крупных работ о Гёте, Лермонтове, о Врубеле, за что ему пришлось терпеть нападки, потому что тогда Врубель не пользовался популярностью[123].

Не могу не вспомнить о нашей встрече с Сергеем Николаевичем в Институте истории