Человек в круге - Владимиp Югов

- Но неужели Шугов это мог сделать один?

- Думаю, что наладил он с кем-то уже тогда связь. Вдвоем легче. Выходит, скажем, из класса кто-то. В туалет, допустим. Шмыг незаметно из его Устава листик!

- Но на глазах же всех!

- Да ты знаешь, для чего берут эти учебники? Чтобы положить на стол, а самим в курилке анекдоты трепать. В это время и работал Шугов. Может, с напарником. Напарник смотрел, а Шугов - вырывал или вырезал аккуратно. К тому времени он научился аккуратно работать.

...Теперь я хорошо знаю, как все было. По маленькой крошке, одна к одной, собрал я данные в "Деле Шугова" о пропаже Боевого Устава. Как ни странно, рассказал мне об этом всесильный Железновский. И рассказал в то самое взлетное, как он выразился, для С. время. О периоде падения Н.С.Хрущева написано предостаточно. Но почти нигде не упоминается о том, кто "валил" его - кроме Брежнева, Суслова и других, что были на виду. Черновую-то работу делали такие, как генерал С. Они собирали компромат. К примеру, такой, как эти злосчастные сапоги болотные во всесильном на то время здании ЦК компартии республики. На даче С. собрался в тот день прилета уже опального Хрущева отряд штурмовиков, готовых по приказу С. идти и громить все, что прикажут громить. Они ждали лишь сигнала.

К сожалению, был среди штурмовиков и сержант Шаруйко. Тот самый, что служил на заставе Павликова, а потом, разом со своими боевыми товарищами по оружию, отмерял сотни километров тюремных дорог.

Но об этом позже. Сейчас я следую рассказу Железновского.

Я был в ту осень на известинском совещании, и Железновский нашел меня в гостинице поздно вечером. Как он открыл мою дверь, объяснить не могу. Может, я не закрывал ее. Все может быть.

Но помню: Железновский подошел ко мне, когда я сидел у телевизора, сзади и тихо сказал:

- Ну здравствуй!

Я вздрогнул и обернулся.

- Не боись, - засмеялся Железновский одними губами. - Помнишь, ты как говорил?

- Не боюсь уже, - нервно засмеялся и я. - Чего прокрался?

- Привет тебе принес. Догадался?

- От Лены? - встрепенулся я. - Как она себя чувствует?

- Чего ты забеспокоился так о чужой женщине?

- Твоей, что ли?

- Нет, не моей и не твоей. А генерала, как мы называем его с тобой, С.

- Вали на бедного старикана.

- О-о! Он нам даст фору! Боевик! Бабы от него в восторге. Он их умеет, говорит, ласкать. А мы с тобой ласкать их не умеем.

- Не плачь, ты-то в этом поднаторен.

- Это генерал рассказывал при встрече с тобой?

- Нет, о тебе лично он не говорил. Но и без него наслышан.

- Сплетни собираешь?

- Только тебе, что ли, собирать на меня компромат?

- Да хотел бы я тогда!.. Ты бы в один миг сгорел со своей этой компашкой. Ты бы тоже стал врагом народа. Сознался бы, что был в свои четырнадцать лет басмачом, убивал комиссаров и комиссарш, вырезал им на спине звездочки.

Я встал резко, выключил телевизор.

- Не надо, - запротестовал Железновский. - Пусть орет. Ничего не разберут, если записывают... Эй, вы! Все равно ни шиша не разберете! Железновский топнул ногой. - Так слушай ты, коротконожка с розовыми крылышками! Слушай! Ты верно говоришь о ней и очень правильно реагируешь, когда говорят о ней. Ты загораешься, глаза сверкают... Впервые твоей женщине, ты это знай, нанес сильнейший удар этот твой С. Он все расписал. Как по нотам. Знай, дело с Уставом - блеф. Самый настоящий фокус. Таких фокусов много устраивал мой брат. С. устроил с помощью наших ребят этот фокус с Уставом. Он увидел твою женщину...

- Брось выпендриваться! - крикнул я. - Рассказывай по-человечески. Факты! Факты!

- Не ори, ты не генерал, а я не твой подчиненный. Лучше слушай. Детали? Ты что, хочешь иметь их? Нарисовать? Их тебе преподнести на блюдечке? Да нет фактов! Есть факт вырванных листиков. И больше ничего нет. Пальцы? Отпечатки? Их тоже нет. Там хорошо поработали, чтобы наложить пятно на тогда подполковника Шугова. Он ждал присвоения звания в том месяце. Он... Слушай, он любил Лену. Любил по-настоящему. Не как мы. Мы любим... на расстоянии. А он любил лицом к лицу. А ты не знаешь еще Лену! Она - не из легких по характеру. Это - дерзость. Это - непредсказуемость!

- Ты говори о С.

- А чего говорить? Все с Уставом - фальсификация. Никаких листиков Шугов из Устава не вырывал. И когда ему предъявили обвинение, он стал спокойно защищаться. Он защищал себя и защищал жену.

- А при чем здесь она?

- С. далеко глядел. Он заставил вертеться на вертеле Зиновия Борисовича Мещерского, отца Лены. С. записал ее в сионистки. Будто Лена работает на разведку государства Израиль! Это за то, что Лена отказала ему и не пошла к нему в постель. Шугов не знал этого. Он всеми средствами защищался. Тогда - и правильно сделал - написал в Политуправление пограничных войск КГБ прошение: разобраться с его судьбой и с судьбой его жены. Он прямо указал на С.

Я глядел на Железновского, потускневшего, какого-то уже подержанного. Почему он все это мне рассказывает? Верно ли, что Лена сейчас - любовница С.? Что нужно Железновскому? У него всегда каждый шаг продуман. Он не делает бесцельно ни одного шага.

- Ты не веришь мне, - уставился на меня Железновский. - Скажешь, что я отказался от нее? И перекладываю на тебя всю борьбу с ним. Ты думаешь так? Именно так?

- Я ничего не думаю. Я лишь прикидываю: а что теперь все это значит для жизни нашей дело с листиками Устава? И что выйдет, если я даже кинусь в борьбу с С.?

- Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще плывущим на дрожжах!

- Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по всем строгим нашим законам!

- Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал этого...

- Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь оставлять старику? Это ты хочешь сказать?

- И это.

- Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я. Ты еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.

- Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал... Я тебя... Я тебя убью!

Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом развернулся, поглядел на меня в упор:

- Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...

- Ты шел очиститься после того, как бил людей? А очищаться шел ко мне? Придумывая при этом... Не дать ли и этому путевочку на тот свет? Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда не бывшую в лагерях и не приговаривавшую своих соотечественниц к расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на фотографиях у ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь, что ни один из железнодорожников не был врагом Родины, они не были и диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!

Я что-то кричал еще, а он спокойно стоял у двери и сочувственно смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:

- Как трудно тебе, брат, жить на свете! Кричал бы уж только в газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из объятий этого любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.

- А что же ты не женишься?

- Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она чувствовала: я тот, ночной работник, который не любит отвечать, а любит спрашивать и выведывать. Она это насквозь во мне уловила.

На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством собственного достоинства.

- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?

Я засмеялся.

- Ну впитывай, впитывай все новое! А я, знаешь, по-стариковски уж по-старому жить буду. Мы так жили и так будем жить. А твои знакомые в болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что я снова на службе? Полностью и безоговорочно.

- А чего же вам и звоню! Похвалить вас, попресмыкаться, поподхалимничать!

- Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.

- Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который у вас служит теперь?

- Это Шаруйко, что ли?

- Он и есть.

- А какой у тебя интерес к нему?

- Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в душе все, что тогда видел.

- Смешной ты. И наивный. Или не заметил, как все повернуло? Ну чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у вас дров! И что теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забудь и выплюнь! Не ты разотрешь, за тебя разотрут! Ты продвигайся лучше по газетной линии.