Сорочья усадьба - Рейчел Кинг

— Я вижу, вы любите читать романы.

Дора вспыхивает и пытается спрятать книги в складках юбки.

— Так, просто для развлечения, — говорит она. — Я и другие книги читаю. Просто иногда… иногда я люблю мечтать, что живу где-нибудь в другой стране, не в Новой Зеландии, и жизнь моя состоит не из одних балов и пикников, и что вокруг не одни и те же лица. Иногда я здесь просто задыхаюсь. Вы ведь можете это понять, сэр, правда?

— О, больше, чем вам может показаться.

Он усмехается.

— Мы так далеко от всех, от всего. На корабле до Лондона плыть несколько месяцев. Не говоря уже о Европе и других континентах, на которых я мечтаю побывать.

— Вполне понимаю вашу стесненность с географической точки зрения, мисс Коллинз. Вообще-то, в некотором смысле, я и сам до сих пор пребывал в точно таком положении.

— О, простите, — говорит она, — но ведь перед вами открыт весь мир, я уверена в этом. Когда-нибудь вы обязательно должны рассказать мне про свои путешествия. Как, наверное, это было удивительно и чудесно! Сколько удивительного вы видели, сколько привезли с собой!

Дора оглядывается и смотрит через плечо, глаза ее с надеждой пробегают по ящикам, и вдруг взгляд ее застывает, словно на что-то наткнулся.

— А это что там такое, змея?

Она закрывает ладонью свой изящный ротик.

— Мне так хочется посмотреть на настоящую змею! Она у вас как живая.

Генри совсем забыл про змею, которая лежит, свернувшись кольцами, на голом полу, действительно, совсем как живая; в приглушенном освещении чешуя на ней тускло поблескивает. Ее любопытство производит на него впечатление; любая из лондонских дам при виде змеи, неважно, живой или мертвой, сейчас бы завизжала и, зарыдав, бросилась к двери.

— Боюсь, она уже начала разлагаться, — говорит Генри.

Забыв про ушиб, Дора встает со стула и идет к змее.

— Ближе не подходите, — говорит он.

Она нерешительно останавливается.

— Может, хотите посмотреть еще что-нибудь? — спрашивает Генри.

Она кивает.

Генри не может не думать о том, что с тех пор, как он встретился с ней на площади возле кафедрального собора, отношение ее к нему изменилось, а тот факт, что она не вышла к обеду, только подтверждает его догадку: она его избегает. Но теперь Дора общается с ним не только охотно, но даже тепло. Интересно, думает он, имеет ли эта перемена отношение к его сокровищам или, что более вероятно, к романами, которые она принесла в библиотеку, точнее, к героям этих романов?

— Посмотрите на этих бабочек, — говорит он. — Настоящие бриллианты джунглей. Погодите минутку.

Он достает коробки из первого контейнера и выбирает коллекцию с бабочками-морфами,[42] которых он поймал на Амазонке. Под стеклом они сверкают, как сапфиры.

— Какие красивые, — вздыхает она. — Никогда таких не видела. Здесь у нас бабочки маленькие и такие невзрачные. Вы говорите, поймали их на Амазонке? Наверное, было очень опасно?

— В общем-то, да, — признается он. — Впрочем, не опасней, чем здесь, просто опасностей больше.

— А какие?

— Дайте подумать. Ну, во-первых, насекомые. Потом змеи. Крокодилы. Рыбы-людоеды.

С каждым его словом глаза Доры раскрываются все больше. Он продолжает, входя в роль отважного путешественника и искателя приключений:

— Местные жители не всегда были дружелюбны. Потом, болезни. Холера. Желтая лихорадка. Я подхватил малярию, она до сих пор меня беспокоит. Но не бойтесь, она не заразная.

— А зачем вам так много?

— Простите, не понял?

— Бабочек. У вас тут больше сорока, и все одинаковые. Зачем надо было убивать так много? Для продажи?

— В общем-то, я…

Секунду он раздумывает, что ответить.

— Цель коллекционера не в том, чтобы копить все больше и больше.

— Правда? Но я не понимаю. То, что я вижу перед собой, говорит о другом.

— Трудно объяснить. Это как голод. Дело не в количестве, а в разном качестве. Для вас эти бабочки на одно лицо. Но я вижу сорок совершенно разных созданий. Одной всегда не достаточно, коллекционер ищет образец, который еще лучше, в котором в совершенстве выразился весь вид.

— Значит, сколько ни лови, все будет мало?

— О, поначалу действительно можно подумать, что вы правы. Но когда видишь еще одну, и она крупней или более симметрична, или ярче расцветкой, то понимаешь, что поиски только начались. Вы сами, мисс Коллинз, когда-нибудь поймете, если найдете что-то такое, что вам захочется собирать, коллекционировать. Вам все будет казаться мало.

— Могу только надеяться, мистер Саммерс, — она загадочно улыбается. — Но что касается этих бабочек… Мне они очень понравились, все до одной, так что, возможно, я уже на пути к цели. Хотя с гораздо большим удовольствием смотрела бы, как они порхают по джунглям, а не видела бы их мертвыми совсем в другом полушарии. Но, полагаю, мне остается об этом только мечтать.

— Если очень сильно мечтать, все сбудется, — говорит Генри.

— Вы так думаете?

Тут их разговор прерывается: мимо полуоткрытой двери проходит мистер Коллинз и, не утерпев, просовывает в щелку голову.

— Дора!

Его дочь вздрагивает. Он жестом зовет ее к себе, она повинуется. Коллинз закрывает дверь, но Генри слышно, как он выговаривает ей. «Верх неприличия», — доносится до его ушей.

Через секунду дверь открывается снова.

— Приношу свои извинения, мистер Саммерс. Надеюсь, моя дочь не очень докучала вам своей праздной болтовней. Боюсь, она слишком много читает романов. Я знаю, что вам хотелось побыть одному.

— Ничего страшного, — говорит Генри. — Я уже заканчиваю.

Коллинз просачивается в комнату.

— Хорошо все дошло?

— По большей части, — отвечает Генри. — Не желаете ли взглянуть?

Лицо Коллинза расплывается в широченной улыбке. Этого приглашения он только и ждал.

Мистер Коллинз — безукоризненный хозяин. Относительно дальнейших намерений Генри он задает мало вопросов, и ему доставляет огромное удовольствие знакомить его с вереницей посетителей. Образ жизни здесь как две капли воды похож на образ жизни в любой английской деревне: соседи могут нагрянуть в гости в любой день недели, таща с собой на буксире кучу родственников и слуг, и хозяева должны занимать их, кормить и предоставлять ночлег. Время они проводят так же, как и везде зажиточные слои общества, которым не нужно трудиться ради куска хлеба: пикники, охота, игры, праздные разговоры, как правило, это сплетни о том, что происходит в городе.

К его большому разочарованию, он не встретил еще здесь ни одного человека маори. Шлау подогрел его интерес к этим людям, и ему очень хочется с ними познакомиться, чем-нибудь обменяться, посмотреть на их знаменитые «моко». Такое впечатление, будто их вообще изгнали с острова. Возможно, ему больше повезет на севере.

Редстрим не похожа на настоящую ферму, где люди занимаются сельским хозяйством; жизнь рабочих, забота о поголовье скота не касается будней этого дома, и вид какой-нибудь отбившейся от стада овцы может вызвать у дам обморок. Каждое утро Коллинз садится на лошадь и куда-то уезжает и возвращается через несколько часов, но мало говорит о своих проблемах: для того чтобы решать их, у него есть управляющие. Единственный намек на переживаемые трудности Генри улавливает, когда за обеденным столом с соседями заходит разговор о нашествии кроликов, угрожающих уничтожить пастбища.

— Но это поразительно, — говорит Генри. — Кроликов ведь привезли из Англии, разве не так? И на них здесь не оказалось хищников? Следовательно, колонисты нарушили в этой стране естественный порядок вещей.

Он очень хочет завести разговор на темы естественной истории, но собравшиеся молчат, будто воды в рот набрали, пока кто-то не решается сменить предмет разговора. Очевидно, на кроликов тут жаловаться можно, но только не на вероятную причину этой проблемы. Но ведь это смешно. Никто не смотрит ему в глаза, все избегают его взгляда. За исключением Доры. Она улыбается ему и слегка кивает, словно говоря: «Я с вами согласна». Это производит на него мгновенное действие. Дыхание успокаивается, краска с лица уходит. Поразительно, что эта женщина, да и вообще любая женщина, способна одним взглядом успокоить его. Надо как следует присмотреться к ней, он уже не сомневается в том, что эта девушка не простая, в ней есть что-то особенное. Он улыбается ей в ответ, и еще минуту они не отрываясь смотрят друг на друга.

Дора

Дора испуганно просыпается: кровать ее, дрожа, едет по полу. Она еще не вполне проснулась, ей кажется, что они с отцом плывут на корабле, на котором в прошлом году возвращались из Англии, но через несколько секунд она понимает, что это не так. Земля, которая накануне вечером волновалась и вздыхала, к ночи совсем разгневалась и швыряет деревянный дом из стороны в сторону. Дом скрипит и стонет: таз для умывания падает и разлетается вдребезги. Она сворачивается клубочком, сжимает коленки и ждет, пока все не утихает.