Смерть — дело одинокое - Рэй Брэдбери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, не хочу. Но приду.
И повесил трубку.
Вернувшись к себе, я увидел свое «Нечто», оно все еще висело на двери ведущего в ванную коридора. Я сорвал его, швырнул на пол и стал топтать. Это было только справедливо, ведь ночью оно нанесло визит леди с канарейками, вернулось на рассвете и ничего мне не сказало.
«Господи, — думал я, тупо топчась на купальном халате. — Теперь все клетки опустели».
* * *Крамли стоял на одном берегу Нижнего Нила, у сухого русла реки. Я встал на другом. Патрульная машина и фургон из морга ждали внизу.
— Вам это зрелище не понравится, — предупредил Крамли.
Он помедлил, дожидаясь, когда я кивну, чтобы откинуть простыню.
— Это вы звонили мне среди ночи? — спросил я.
Крамли покачал головой.
— Сколько прошло с тех пор, как она умерла?
— Мы считаем, часов одиннадцать.
Я мысленно вернулся назад. Четыре часа утра. В четыре утра зазвонил телефон. Звонило «Нечто», чтобы сказать мне. Если бы я побежал отвечать на звонок, холодный ветер в трубке рассказал бы мне — об этом.
Я кивнул, Крамли откинул простыню.
Под ней была леди с канарейками, и в то же время ее там не было. Какая-то часть ее витала в темноте, а на то, что осталось на кровати, смотреть было страшно.
Глаза ее неподвижно уставились на жуткое «Нечто», на ту дьявольщину, что висела на двери у меня в коридоре и невидимой тяжестью опустилась на мою постель. Рот, когда-то еще приоткрывавшийся, чтобы прошептать: «Подойди, подойди, я жду тебя!» — теперь был широко открыт от ужаса, протестовал, пытался отогнать что-то, оттолкнуть, выставить прочь из комнаты!
Придерживая пальцами простыню, Крамли взглянул на меня.
— Пожалуй, мне следует извиниться перед вами.
— За что?
Говорить было трудно: она лежала между нами, уставившись на нечто кошмарное на потолке.
— За правильную догадку. Догадались вы. За сомнения. Сомневался я.
— Догадаться было нетрудно. У меня умер брат, умер дед, умерли тетки. И мать с отцом тоже умерли. Все смерти одинаковы, правда ведь?
— М-м-м, да. — Крамли выпустил из рук простыню — на долину Нила упал осенью снег. -только это — естественная смерть, малыш. Не убийство. Такой взгляд, как у нее, бывает у всех, кто чувствует, как во время приступа сердце рвется прочь из груди.
Я хотел выложить доказательства. Но прикусил язык Краем глаза я кое-что заметил, и это заставило меня повернуться и отойти к пустым птичьим клеткам. Много времени мне не потребовалось: я сразу понял, что привлекло мое внимание.
— Боже мой, — прошептал я, — Хирохито. Аддис-Абеба. Они исчезли. Обернувшись, я указал Крамли на клетки.
— Кто-то забрал из них обрывки старых газет. Тот, кто поднялся сюда, не только напугал ее до смерти, он прихватил газеты. Господи, да он коллекционер! Держу пари, карман у него набит трамвайными конфетти, и отклеенную голову Скотта Джоплина тоже он припрятал.
— Голову Скотта Джоплина? Это еще что такое? Крамли не хотелось, но все же в конце концов он подошел взглянуть на дно клеток.
— Найдете эти газеты — и он у вас в руках.
— Просто, как дважды два! — вздохнул Крамли. Он проводил меня вниз мимо повернутых к стене зеркал, которые не видели, как кто-то поднимался сюда ночью, не видели, как он уходил. Внизу на площадке на пыльном окне все еще висело объявление о продаже канареек. Сам не знаю почему я потянулся и вынул его из облезлой, скрепленной скотчем рамки. Крамли наблюдал за мной.
— Можно, я возьму? — спросил я.
— Вам будет тошно глядеть на него. Да черт с вами. Берите.
Я сложил объявление и сунул в карман.
Наверху в птичьих клетках песен не слышалось.
В дом, отдуваясь от выпитого днем пива и насвистывая, вошел следователь.
* * *А между тем начался дождь, и когда мы с Крамли садились в машину, лило во всей Венеции. Мы уезжали из дома леди с канарейками, подальше от моей квартиры, подальше от телефонов, звонивших в неподобающее время, подальше от серого океана, от пустого пляжа, от воспоминаний об утопленниках. Лобовое стекло напоминало огромный глаз, плачущий, утирающий слезы, снова заливающийся слезами, а «дворники» сновали взад-вперед, взад-вперед, застывали, взвизгивали и снова двигались взад-вперед, снова останавливались и, взвизгнув, двигались опять. Я не отрываясь смотрел вперед.
Войдя в свое притаившееся в джунглях бунгало, Крамли взглянул на меня, понял, что тут нужно бренди, а не пиво, вручил мне стакан и кивком показал на телефон в спальне.
— У вас есть деньги позвонить в Мехико-Сити? Я покачал головой.
— Считайте, что они у вас есть, — сказал он. — Позвоните, поговорите со своей девушкой. Закройте дверь и поговорите.
У меня перехватило горло, я сжал руку Крамли так, что чуть не переломал ему пальцы. И позвонил в Мехико.
— Пег!
— Кто это?
— Да я, я!
— Господи, у тебя такой странный голос, такой Далекий.
— Я и впрямь далеко.
— Слава Богу, ты хоть жив.
— Жив.
— У меня ночью было жуткое ощущение. Я не могла заснуть.
— Во сколько это было, Пег, во сколько?
— В четыре. А что?
— Господи Иисусе!
— Да что такое?
— Ничего. Я тоже не мог заснуть. А как там в Мехико-Сити?
— Полно смертей.
— Боже, я думал, это только у нас.
— Что?
— Да ничего. Господи, как хорошо услышать твой голос.
— Скажи что-нибудь. Я сказал.
— Скажи еще раз!
— Почему ты кричишь, Пег?
— Не знаю. Нет, знаю. Когда, черт тебя возьми, ты предложишь мне выйти за тебя?
— Пег, — пробормотал я в замешательстве.
— Ну так все же когда?
— Но у меня тридцать долларов в неделю, сорок, если повезет, неделями вообще пусто, и месяцами тоже ни гроша.
— Я дам обет жить в бедности.
— Ну ясно.
— Дам обет. И буду дома через десять дней. И дам два обета.
— Десять дней что десять лет.
— Почему женщинам всегда приходится самим просить руки у мужчин?
— Потому что мы трусы и всего боимся больше, чем вы.
— Я буду тебя защищать.
— Ничего себе разговор. — Я вспомнил о своей двери ночью, о том, как на ней висело что-то страшное, как это «что-то» опустилось мне на постель. — Ты лучше поспеши.
— Ты помнишь мое лицо? — вдруг спросила Пег.
— Что?
— Помнишь ведь, правда? А то, знаешь, ровно час назад случился жуткий кошмар — я не могла вспомнить, как ты выглядишь, не могла вспомнить, какого цвета у тебя глаза, и подумала: какая я дура, что не захватила твою фотографию. Но все прошло. Меня ужасно испугало, что я могу забыть тебя. Ты ведь меня никогда не забываешь, правда?
Я не сказал ей, что всего лишь накануне забыл, какие у нее глаза, и целый час не мог прийти в себя — это было похоже на смерть, только я не мог сообразить, кто из нас умер — Пег или я.
— Легче тебе, когда ты слышишь мой голос?
— Да.
— Я теперь с тобой? Видишь мои глаза?
— Да.
— Ради Бога, как только повесишь трубку, сразу отправь мне свое фото. Я не хочу больше так пугаться.
— Но у меня только паршивенькая фотка за двадцать пять центов, я…
— Вот и пришли ее. Нельзя мне было уезжать сюда и оставлять тебя одного, без всякой защиты.
— Говоришь так, будто я — твой ребенок.
— А кто же ты?
— Не знаю. А любовь может защитить людей. Пег?
— Должна. Если моя любовь тебя не защитит, я этого Богу никогда не прощу. Давай еще поговорим. Пока мы говорим, любовь с нами и ты в порядке.
— Я уже в порядке. Ты меня вылечила. Скверно мне было сегодня, Пег. Ничего серьезного. Что-то съел, наверно. Но сейчас все в норме.
— Вернусь и сразу перееду к тебе, что бы ты там ни говорил. Если поженимся — прекрасно. Тебе просто придется смириться с тем, что работать буду я, пока ты заканчиваешь свою Великую Американскую Эпопею. И хватит об этом, молчи! Когда-нибудь потом поможешь мне!
— Ты уже командуешь?
— Конечно, я же не хочу вешать трубку, а хочу, чтобы мы говорили весь день, но понимаю — тебе это влетит в копеечку. Скажи мне еще раз то, что я хочу услышать.
Я сказал.
И она исчезла. В трубке зажужжало, а я остался наедине с куском кабеля длиной две тысячи миль и миллиардом еле слышных шорохов и шепотков, стремящихся ко мне. Я повесил трубку, чтобы они не успели проникнуть мне в уши и заползти в мозг.
Когда, открыв дверь, я вышел из спальни, Крамли ждал меня возле холодильника — он искал, чем бы подкрепиться.
— Удивлены, откуда я взялся? — рассмеялся он. — Забыли, что вы у меня? Так увлеченно трепались?
— Забыл, — признался я.
И, чувствуя себя совершенно несчастным от своей простуды, взял все, что он протянул мне, вынув из холодильника. Из носа у меня текло.
— Возьмите бумажный платок, малыш, — сказал Крамли. — Забирайте всю коробку. И пока вы здесь, — добавил он, — напомните-ка мне, кто следующий в вашем списке.