Глиф - Персиваль Эверетт

– Я хочу поблагодарить вас за экскурсию по заводу и личный разговор.

– Вы шутите? При ваших рекомендательных письмах? Мы счастливы, что вы нами заинтересовались. Знаете что… – Чхайн подал знак женщине, стоявшей в нескольких шагах от него у стола. – Перейдем к делу. Я покажу вам лаборатории, а наша Лонни погуляет с дамой и юным братишкой.

– Вообще-то, – сказал дядюшка Нед, – я надеялся, что мы все останемся вместе. Знаете, чтобы потом было легче обсуждать.

Чхайн слегка оторопел от такой просьбы, но быстро пришел в себя:

– Пожалуйста, конечно. А Лонни захватим, чтобы жена не скучала.

– Отличная идея, – сказал дядюшка Нед.

– Лонни, это мистер и миссис Джоунз с приемным афроамериканским сыном Джамилем.

– Джамалом, – сказала мадам Нанна.

– Да, конечно.

– Какая славная шоколадочка, – сказала Лонни и потрясла указательным пальцем перед моим подбородком.

Мы шли вслед за дядюшкой Недом и Чхайном. Вестибюль был сплошь стекло и хром. Хромированные урны, стеклянные столы, стеклоблоки и хромированные перила вдоль абсолютно белых стен. Мимо деловитые женщины, вроде Лонни, носили кофе и документы.

– Как мне нравится ваше платье, – сказала Лонни мадам Нанне.

– Спасибо.

– Так вы тоже собираетесь работать с нами?

– Еще не решила.

– Ну даже если нет, мы все равно будем часто видеться. У нас есть книжный клуб и боулинговая команда. Какой милый мальчонка.

– Мы располагаем новейшим и лучшим оборудованием, – говорил Чхайн дядюшке Неду. – Если вам нужен какой-нибудь компонент – только скажите, мы его изготовим. Можете ни о чем не беспокоиться. На каждом этаже у нас стоит логический анализатор «Дигиталис Эн-Экс», подключенный ко всем компьютерам этажа. Если вам не хватает компьютерной мощности, только дайте знать.

Мы остановились у большого окна и посмотрели сквозь него на огромную модель города и окрестностей. С холмами, ручьями, реками, домами, церквами и пластиковыми человечками.

– Вообще это северная Вирджиния, – сказал Чхайн. – Хотя мы не имели в виду никакой конкретный город. Но ребята из ЦРУ очень огорчаются. – Он хохотнул. – Вот наш Полигон локальных испытаний, ПЛИ. Здесь мы взрываем уменьшенные версии наших бомб, чтобы изучить разрушения. Такая трехмерная модель генерируется на компьютере, расчет новой после каждой детонации обходится почти в тридцать семь тысяч долларов.

Дядюшка Нед присвистнул.

– Разумеется, это не то же, что взорвать сам объект, но кости нам моют гораздо меньше. – Он улыбнулся женщинам и мне. – Конечно, для вас как для специалиста-практика это не так уж интересно. Что проку в наших игрушках, если нельзя взорвать их среди людей, правда? – Чхайн хлопнул дядюшку Неда по плечу. – Старые добрые дни, когда ты просто пролетал сверху и сбрасывал бомбу, остались в прошлом. Теперь нам нужны вы.

Мадам Нанна улыбнулась Лонни и сказала:

– Мой муж – гений в топливных форсунках.

– И очень кстати, – сказал Чхайн. – Цены на топливо нас душат. Надо сократить его расход, чтобы поддержать рентабельность, и тут на сцену выходят такие люди, как вы, Джоунз.

Дядюшка Нед застенчиво опустил голову.

– Ну что, пойдемте дальше, – сказал Чхайн, возглавляя шествие. Он привел нас в большую лабораторию, полную людей в белых халатах за компьютерами. – Вот служба поддержки, – сказал он. – Как попадается какой-нибудь блок – несите сюда. Не тратьте время на подсчеты. Эти люди для того и существуют. Нам нужно ваше творчество. Вы занимаетесь искусством,[223] его надо развивать. Я говорю: какая польза от ядерного устройства, если оно пылится во дворе? Развертывание – вот как называется игра. Воспринимайте ракетный завод «Дионис» как свою галерею.

Мадам Нанна простонала:

– Как же этот ребенок оттягивает руки.

И поставила меня на пол.

Я наблюдал, а взрослые беседовали: Чхайн и дядюшка Нед – о том, как разнести мир в клочья, а Лонни и мадам Нанна – о женском клубе с солярием. Затем я убрел оттуда, пробираясь между столов, вдоль спинок кресел и мыслителей в белых халатах. Я разглядывал экраны и бумажки и выполнял задание – смотри и запоминай. Пара человек странно посмотрели на меня, но я был ребенок, так что они отвернулись и продолжили работать.

Наконец взрослые, улыбаясь и смеясь, нашли меня.

– Детишки, – сказал Чхайн.

– Ишь какой шустрый, – заметил дядюшка Нед.

– В крови, – ответил Чхайн, и все рассмеялись.

Мадам Нанна снова взяла меня, прижала к груди и игриво подбросила пару раз.

Датчик давления использует индуктивное устройство для пересылки данных, подключенное к электронному реле времени в блоке управления. Два вакуумных анероида приводят в движение сердечник внутри трансформатора, тем самым меняя его индуктивность. При закрытом клапане давление в патрубке падает, анероиды расширяются и выталкивают сердечник из магнитного поля. Индуктивность снижается, генерируя короткие импульсы.

надрез

Возникает вопрос, особенно если ты предпочитаешь молчать: обладает ли сам голос феноменологической ценностью, есть ли у него трансцендентность. Есть ли у голоса облик? Может ли голос быть хорош? И производит ли голос, звучащий голос, говорящий голос, тот же эффект, что и голос на письме? И могут ли они работать вместе или друг против друга, или даже, быть может, совместно отрицать всякий смысл? Такие вот соучастники, звук и знак. Голос я умел менять уже тогда: писал им то детскую записку, то ехидную, то страшную. Но это всегда бывала записка. Сотрудники смотрели на нее и спрашивали: «Что там написано?» А не: «Что он сказал?»

мост

– Слышите, не бросайте меня здесь с этой женщиной, – крикнула доктор Дэвис через ржавую, но прочную решетку камеры. Она оглянулась – Штайммель сидела по-турецки на нижней койке, на голом матрасе, глаза закрыты, распущенные волосы растрепались по лицу. – Слышите!

– Захлопни пасть, – сказала Штайммель, так и не открывая глаз. – Я тебя не убью. Пока что.

– Охрана!

Штайммель открыла глаза и посмотрела на Дэвис:

– Что вы с этим недоумком Борисом там хотели?

Дэвис повернулась лицом к Штайммель, для равновесия вцепилась в прутья за спиной, сделала жесткое лицо:

– Мы? Ну – ты же не собиралась делиться мальчиком.

– Еще бы.

– Но ты его украла.

– Что вы задумали?

Дэвис растерялась:

– Вопрос не по сути.

– Да нет, как раз по сути. Ты не хуже меня знаешь, что могло получиться из этого сопляка. Мне просто немного не хватило времени.

Дэвис осторожно направилась к койке, где сидела Штайммель:

– Не понимаешь – именно потому нам и надо сотрудничать. Если взглянуть на тему под двумя разными углами, больше шансов разобраться.

Штайммель снова закрыла глаза.

– Нет, не отмахивайся от меня. Послушай, если поработать над ребенком вдвоем, то… кто знает? Я и ты, Дэвис и Штайммель, мы могли бы в один момент распотрошить эту мелюзгу на благо науке.

Штайммель открыла один глаз и взглянула на Дэвис.

– Штайммель и Дэвис. Но пока я тебя не придушила, подумай вот над чем: мы не только сидим в тюрьме, за решеткой! в каталажке!! в кутузке!!! мы даже не знаем, где этот ссыкун!!!!

– Я в курсе. Ну а если сбежать?

– Сбежать? У тебя… – Штайммель остановилась, подняла глаза к потолку, вытянула шею и выпрямилась. – Если тупая, необразованная, неотесанная деревенщина вроде Джеймса Эрла Рэя[224] может выбраться из тюрьмы, чем хуже пара пробивных девочек из Вассара,[225] докторов философии после Лиги плюща?

– Ну вот, другой разговор.

(х)(Рх → ~Дх)‌-(х)[(Рх amp;Пх) →~Дх]

Когда мы вернулись в детскую, сотрудники и дядюшка Нед начали дебрифинг. Я сидел за столиком, передо мной лежал блокнот, а мадам Нанна, пристроившись сзади на полу, терла мне шею. Несомненно, она рассчитывала, что я расслаблюсь и информация потечет беспрепятственно. Я срыгнул для них все, что видел, но ничего не снабдил контекстом. И все же они пришли в явный восторг от уравнений, телефонных номеров и схем. Их эксперимент удался, решил я. Я с самого начала понял, что как таковая собранная информация никому не нужна; важно то, что я действительно прошел задание и выполнил миссию. Я функционировал. Более того, был в полностью эксплуатационном и рабочем состоянии. Сразу после беседы дядюшка Нед позвонил президенту и сказал: демократии и бейсболу ничто в мире не угрожает, можете совершенно безнаказанно отправляться в Палм-Спрингс играть в гольф.

Vexierbild

БАРТ: Ты помнишь, как на прилавках впервые появились эти войлочные фломастеры? Мне так не терпелось купить себе такой и опробовать. Их тоже выпускали японцы, и если они станут ими писать…

ХЕРСТОН:[226] Я тогда уже умерла. Но, впрочем, кому это интересно?

БАРТ: Разве не понимаешь? Я говорю об акте написания. Сам жест настолько важен для смысла, тебе не кажется? Ведь даже то, где я сижу во время письма, влияет на значение.