Царская служба (СИ) - Казьмин Михаил Иванович

— Кстати, Алексей Филиппович, — Лахвостев хитро усмехнулся, — помните, вы говорили, что раскрытие убийства Маркидонова поможет нам и маньяка поймать?

Ну вот, уел, так уел… Впрочем, после моих выходок с опережением батьки при залезании в пекло право на возмездие мой начальник имел, чего уж там.

— Помню, Семен Андреевич, — покладисто признался я. — И от слов своих не отказываюсь. Да, убийцу Маркидонова мы допросить не можем, но именно он, тот убийца, так и продолжает оставаться ключевой фигурой в расследовании, пусть теперь уже и в виде жертвы.

— Ключевой фигурой? — Лахвостев почти что на вкус попробовал непривычный для него словесный оборот. — Нет, вам, Алексей Филиппович, определенно писать надо. Хорошо как сказали-то! И красиво, и прямо точно так, в самое яблочко! Кстати, а что там нового по розыску маньяка? Я как-то давно не имел возможности за этим наблюдать…

Пришлось поделиться с Семеном Андреевичем своими соображениями относительно одаренности маньяка и использования им предвидения при совершении убийств. Сложностей, которые это обстоятельство создавало для расследования, я не скрывал, но и запугивать своего начальника не пытался, объяснив ему, что предвидение на том уровне, на каком оно проявилось у маньяка, решающего преимущества перед нами ему не дает. Ну и не забыл, конечно, упомянуть, что у нас теперь есть возможность оценивать подозреваемых, если таковые вдруг появятся, по наличию либо отсутствию одаренности.

— Уверены? — спросил Лахвостев, внимательно выслушав меня и явно подавив желание выругаться, но тут же сам себе ответил: — Да что я, впрочем, спрашиваю, уж вам-то виднее. Ладно, предвидение у него или нет, искать этого одержимого все равно надо.

Вот умеют же начальники простейшие и очевидные вещи подавать как некое откровение свыше! И ведь не учат их тому, сами постигают это непростое искусство в процессе служебного роста… Впрочем, как бы я ни иронизировал, Лахвостев прав — искать надо.

— Семен Андреевич, — достигнутые мной успехи я решил развивать и закреплять, — направьте меня в Крестовую губную управу. Надо, наконец, выяснить, где и как Буткевич мог с маньяком пересечься, когда в губной страже служил.

— Что же, Алексей Филиппович, тут вы правы. Выяснить это нам действительно надо, потому как иначе маньяка нам не найти. Разве только случайно попадется, а на случай в таком деле полагаться никак нельзя. А раз правы, то так тому и быть, — ответил майор не сразу, и я посчитал это хорошим признаком — обдумал, значит, все тщательно, и правоту мою в результате своих размышлений признал. — Завтра утром решим это в городской управе и пойдете в Крестовую. Только вот, — тут мой начальник помрачнел, — боюсь, что и с поимкой маньяка расследование наше не закончится.

— Это почему? — в недоумении спросил я. Честно говоря, задерживаться в Усть-Невском мне совершенно не хотелось.

— Заклятие на верность накладывается либо главою семьи, либо главою рода, — напомнил Лахвостев. — То есть наложить таковое заклятие на Бразовского и Буткевича мог или их общий отец, или тот, кто старший над ним. Думаю, придется нам навестить поместье Бразовских и разобраться, кому и зачем понадобилось государевых людей на родовую верность заклинать.

Та-а-ак… Господин майор, значит, собрался аж целый заговор выявить? Захватывающая перспектива, нечего сказать…

— Семен Андреевич, — уж придется в поместье Бразовских ехать или не придется, это пока что не к спеху, но раз уж представился повод узнать что-то новое и важное, грех не воспользоваться, — а почему тогда при поступлении на государеву службу присяга дается, а не накладывается заклятие на верность государю?

— Вы, Алексей Филиппович, много людей видели, которые под таким заклятием были? — усмехнулся Лахвостев.

— Да не особо, — признался я. — Бразовского вот с Буткевичем, да служанку тетки моей.

— Общего между ними ничего не замечали? — настроение моего начальника улучшалось на глазах.

Хм, общего… А ведь и точно!

— Н-ну… — неуверенно начал я, но тут же решился и свою догадку прятать не стал. — Глуповаты они были, все трое, — пришло в голову, что словом «были» я присоединил Бразовского к Буткевичу и Алене Егоровой, вычеркнув его тем самым из числа живых. Да и пес бы с ним!

— Прямо-таки все? — Лахвостев уже откровенно веселился. — И Бразовский тоже?

— И он, — тут и я позволил себе широкую улыбку. — Сами же сегодня слышали — и лгал неуклюже, и умные слова брата насчет того, чтобы сбежать от нас подальше, не послушал.

— Правильно! — обрадовался Лахвостев. Выходит, не ошибся я с ответом. — Любой, на кого заклятие на верность накладывают, хоть в малом, но глупеет. А когда человек сам на себя присягу принимает, такого не бывает. Нет, и на государевой службе могут заклятие наложить — но только на время исполнения одного поручения. Подсыла [2] к неприятелю или гонца с тайным посланием, или еще кого такого же заклясть могут, но там заклятие именно на срок кладут, да потом дают и отдохнуть как следует. Потому как толку от глупого на службе мало. И, кстати, присягу нарушить — от этого хоть и не умирают, но тоже, скажу вам, просто так не проходит. Уж мне-то поверьте, всякого я на службе насмотрелся…

На квартиру мы вернулись поздно, даже чай пить не стали. Денек сегодня выдался более чем насыщенный, и хотелось просто отдохнуть, тем более, завтра я собирался взяться за поиск маньяка всерьез.

Уже засыпая, я подумал, что со службой мне определенно повезло. Ни в каком университете такому не научат…

[1] Единокровные братья — сыновья одного отца от разных матерей

[2] Шпиона

Глава 13. Старший офицер

Эх, сколько всего интересного происходит дома, пока я тут… Письма я все это время получал регулярно, в ответах, правда, такой же регулярностью не отличался, зато было удобно их сочинять — каждое очередное мое письмо домой наполовину состояло из всяческих извинений за то, что не ответил в прошлый, а то и в позапрошлый раз.

Большая часть приходивших из дома новостей касалась успехов, неожиданно проявленных моей названой сестренкой в гимназическом обучении. Проводить Олю в гимназию, кстати, ту же самую, где уже училась Татьянка, у меня не вышло, учебный год начался через пару дней после моего отъезда в Усть-Невский, зато теперь я мог, пусть и на расстоянии, наблюдать за ее учебой и вместе с родными не только гордиться достижениями Оленьки, но и этим самым достижениям удивляться. Как писали матушка и Татьянка, девочка неожиданно легко и быстро воспринимала и усваивала новые знания, показывала невероятную сообразительность, а также отличалась похвальным прилежанием. Понятно, что боярыня и боярышня Левские воспринимали Олины успехи по-разному — матушка, пусть и радовалась, но не понимала, откуда они вообще могли взяться, учитывая происхождение девочки и условия первых лет ее жизни, Татьянка же просто восторгалась достижениями сестренки и, похоже, делала это искренне, не особенно ей при этом завидуя. Ну насчет происхождения девочки я бы мог высказать и свое мнение, если бы им кто-то поинтересовался. Уж Аглаю я знал лучше, чем кто угодно из моих родных, и хорошо помнил ее живую природную сообразительность. Так что девочке было в кого иметь ум, готовый к обучению, и когда с ней стали заниматься у нас в семье, все это и проявилось.

Отец и дядя, пусть и без особых подробностей, но с явным удовольствием расписывали, сколь изрядными коммерческими успехами обернулась затея с сумками, рюкзаками и особенно дамскими ридикюлями, а вот об оружейных делах скромно умалчивали, изредка ограничиваясь туманными намеками на, как они выражались, «продвижение в известном тебе начинании». Я такую таинственность понимал и одобрял — время все-таки военное и лучше про оружейные разработки помалкивать, а в частной-то переписке о них упоминать уж всяко не следует.

Васька, поганец, поначалу старательно и успешно подогревал во мне чувство зависти, к месту и не к месту упоминая Аннушку. Не скажу, что я так уж и стремлюсь состоять в законном браке, но вот отсутствие покладистой и понимающей подруги некоторые сложности в моей жизни создает. Впрочем, в последнем своем письме брат сообщал, что поступил подпоручиком в армию, так что вместо того, чтобы ему завидовать, буду теперь за него переживать.