Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе - Наталия Варбанец

Принцип этого строительства был в том, «чтобы мирской человек стал духовным», основная его форма — мистические братства разных градаций в миру, из коих наиболее скрытой осталась низшая ступень — брачная, т. е. как раз та, которая могла играть организационную роль в народных движениях. Традиция братств как просветительной и житийной организации мирян при монастырях, приходах и т. д. в Западной и Центральной Европе была искони. Новым было их превращение (конечно, не всех) в звенья антицеркви. Отличительный признак ее — братства (и сестринства) монашествующих и обнищавших в миру, бравшие на себя, кроме мистически-созерцательного самосовершенствования, — условия «церкви духовной», все ту же миссию добрых дел, а значит и проповедничество. Высшие ступени, как правило, держались в тайне, прочие с переменным успехом балансировали на зыбкой границе между ересью и ортодоксией, часто включая священников — законных проповедников, нередко кончавших костром, как и незаконные. Из наиболее известных международных движений этого типа, точнее — разновидностей одного движения (по сути неотличимых от подобных иного названия) — лолларды в конце XIII в., бегинство и Братство общей жизни в XIV в. — возникли в Империи, в Нидерландах. Первое стало вполне еретическим, второе после разгрома (в Голландии вместе с пантеистическим Братством вольного духа, представлявшим, видимо, высшие мистические градации) в последней трети века было узаконено на тех же условиях, как тогда же Братство общей жизни — сохранение имущественных прав, свобода выйти из сообщества, трудовое самообеспечение, запрет нищенства и изустной проповеди. Всякое учительное братство предполагало книгописную деятельность. Бегинство более известно делами милосердия — уходом за больными, обучением грамоте и др. У братьев общей жизни положение особое: им по уставу было дано право проповедовать — «не словом, но пером», т. е. переписывать и распространять книги — душеспасительные, библейские. Это и было видом заработка братских и сестринских общин, наиболее отвечавшего их отрешенности от «мира». Свою книгописную деятельность они расценивали как предпочтение «спасения ближнего своему спасению» (с позиций мистического созерцания бога жизнь деятельная была жертвенной), дабы через просвещение приблизить их к тому добру (оно же бог), к коему стремились для себя. Вряд ли она была единственной: в Братство шли горожане разных слоев, общинный труд которых приходилось приспосабливать к их ремеслу. Можно ли видеть в обозначавшей Братство гравюре (известна с 1460-х гг.) с изображением жатвы и молотьбы — признак, что были общины крестьянские, или символ евангельской притчи, остается открытым. Движение братьев общей жизни, начавшееся в Голландии (первая община в Девентере), захватило Бельгию и особенно Германию. Добился его узаконения как вида devotio moderna — новейшего благочестия — под конец своей жизни Геерд Грооте (ум. 1384 г.), сперва выступавший как антиклерикальный проповедник, затем, «своих не познаша», — в качестве «молота еретиков» по отношению к Братству духа. Тем не менее Братство общей жизни оставалось околоеретическим (о нем вставал вопрос на Констанцском соборе, но был отбит) и легко могло быть прикрытием для еретических групп. Тем более, что одной из аскетических крайностей, а скорее — предосторожностей его устава была анонимность, не обязательная, но открывавшая трудноуловимые просторы их книгописной (а затем книгопечатной) деятельности. По месту своему в «церкви духовной» братские общины должны были стремиться к низовой пропаганде, но известны они в более академическом плане: выработкой латинской версии Библии — в Девентере, в Мюнстере, устройством школ, дававших добротную латинскую подготовку (так учился сын рыбака Николай Кузанский, позднее — Эразм Роттердамский), и т. д. Что касается более массовых форм мистического просветительства, сам принцип анонимной проповеди пером делает продукцию этого братства неотличимой от иных направлений и оттенков общей религиозно-просветительной волны, от которой и светские скриптории не отставали (в Германии наиболее известен скрипторий Дибольда Лаубера, работавший в Хагенау в 1413–27 гг., как считается, на местную знать, исключительно народноязычный; среди прочего он дал иллюстрированный список немецкой Библии). Связано ли с деятельностью Братства (или сходных объединений мирян) распространение лубочных религиозных картинок и блокбухов, первый и наиболее интенсивный ареал которого — в Нидерландах и по течению Рейна — совпадает с областью наибольшего распространения братских общин, не установлено.

Чтобы провести грань между католическим каноном той эпохи и еретической или околоеретической проповедью, нашему времени, как правило, недостает знания ударных пунктов, которые отличали еретизм (кроме случаев, когда это сделали инквизиторы тех дней), той идейной нагрузки, какую тогда несла символика религиозных изображений и текстов. Задача эта тем трудней, что отрицание церковного института заключалось не столько в разоблачительстве (которое и иерархами часто поощрялось и подхватывалось). Принцип, «чтобы мирской человек стал духовным», должен был «снять» церковный институт, приобщив мирян к духовному знанию, начиная с тех книжных его источников, чтение которых было репертуаром духовенства и монашества. Ересью в это время часто было не что, а кто читал. В 1210 г. Парижский университет запрещает переводить теологические сочинения на народный язык. О переводах Библии речь шла выше. В обход запрещений люди всякого звания рвутся учить латынь. В 1400 г. в Англии для мирян за чтение Библии вводится смертная казнь. Дело идет, конечно, не о чтении светской знати, пока оно не переходило в действие (Генрих V в 1417 г. изжарит лорда Олдкэстля не за Библию, а за покровительство лоллардам). Вопрос о чтении Библии «простыми» мирянами как основе «церкви духовной» во весь рост встает в гуситской революции. Надо оговорить: под Библией в таких случаях не всегда разумеется библейский свод в целом, хотя народные движения показывают его проникновение в народные толщи. В Средние века, когда первичное обучение начиналось с латыни, пассивное ее знание, если был стимул, могло быть и в крестьянской среде (не зря английские «рабочие законы» XIV в. запрещали обучать в школах крестьянских детей). Религиозная форма крестьянского движения всегда влечет за собою крестьянское книгописание. Но переписывание Библии требовало долгого труда, и скрыть ее, даже в общинном пользовании, было трудно. Были в Библии свои «ударные» пункты: в немецком переводе sancta rusticitas Иеронимова предисловия звучит heilige Bauernschaft — святое крестьянство (а долг защищать церковь мог обернуться против церковного института); Апокалипсис — источник хилиазма; Псалтырь — прямое обращение к богу помимо священства; Бытие и ряд других. Но главное — Евангелия и апостольские послания. Самой распространенной формой их бытования среди мирян были богослужебные чтения (священство пользовалось миссалами). Начало их — «Ночь прошла, а день приблизился. Итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света» (точнее: «будем делать дела света»; из послания ап. Павла к римлянам) для той эпохи звучало как революционный призыв. Осудившие Христа иудейские священники превращались в епископов, новозаветные события, страдания Иисуса, христианских мучеников становились сегодняшним днем. Символически-сопоставительные толкования Ветхого и Нового завета толкали распространять символику на исторические и современные сюжеты (не был ли, например, излюбленный сюжет лубочной гравюры — св. Христофор, великан, переносящий младенца-Христа через реку, символом народного движения?). Но и кроме Библии: с популярностью «церкви духовной» нарастает слой религиозно-просветительной письменности, частью народноязычной или переводной, от элементарной до высокомистической, часто без прямой антицерковной окраски. Распространение этой книжности среди мирян говорит о потребности в знании и просвещении, но специфически для Средневековья — познании и просвещении религиозном, в конечном итоге сходившемся на Библии и захватившем (частью как мода) и обеспеченные и привилегированные слои.