Борьба с членсом - Егор Радов

За одним из прудиков, рядом с пригорком, расположились не принявшие Слада и его превращений солнышки. Тихо и сладко им жилось; великолепием теперь казалась им их скука, блюдом неба представлялась им сейчас их почва, даром высот они теперь считалисвое косноязычие, свою вечную согбенность, свое бессмертие, свой убогий мир. Теперь практически все уже претворяли почву в блаженный счастливый субстрат, и почти всегда пребывали в спокойном, воспаренном, тупо-радостном состоянии, где не было ни лучей, ни неба, ни Слада, ни прыжков. Эта вечность была мягкой, обволакивающей, приятной и теплой. И, в конце концов, гибель была личным выбором каждого, и они забыли про нее, пребывая каждый в самом себе, как в лучшем укрытии благодати, или в колыбели рождающейся любви. Ничто не могло быть лучше того, что уже дано, а изменения и всякие рывки производят гнусь и мрак. И всякая личинка самоценна, и имаго — уже венец, ибо новое — это смерть старого, и любое усилие рождает печаль.

В этом неосознанном убеждении и жили солнышки, почти не сходя с однажды занятых ими мест. Но вдруг наступил нежданный, мерзкий крах. Сплюйль, расположившийся где-то с краю солнышковой ложбины, только что пришел в себя после иногодневного блаженства и счастья и тупо озирался вокруг своими тремя глазами. неожиданно он заметил какую-то надвигающуюся сюда, прыгающую кучу, вздымающую красную пыль. Жуд лежал рядом с ним, мягко разбросав свои щупы. Сплюйль испуганно тронул его за щуп, затем кое-как обхватился за него и дернул.

Недоумеающий Жуд поднял свой центр с глазами и гневно уставился на Сплюйля.

— Смотри, — вдруг сказал ему Сплюйль, тут же поняв, что всей его энергии хватает только на одно это слово.

Жуд воссиял, зажегшись красным светом; огромная куча быстро приближалась. наконец, Сплюйль стал различать в ней копошение каких-то тел, конечностей, глаз, щупов… Кто это? Кто? Солнышки?… Но что с ними?

Все так же горел день, все так же рдел зной. Пруды голубели, и тучи зеленели… и куча рспадалась на подпрыгивающие части, источающие стремительность, злобу и жуть!

Жуд сжался, ничего не понимая в охватывающем его странном страхе. Очнулся Карбуня, поднял глаза и тут же начал куда-то ползти.

Все солнышки тотчас зашевелились, будто предчувствуя свой конец, но были слишком слабы и перенасыщены почвой, чтобы сделать хотя бы что-то.

Куча оказалась скопищем странных вертикальных существ, передвигающихся быстрыми прыжками; они образовали из самих себя длинную, угрожающую цепь и приближались все ближе и ближе.

Мазда, родившийся совсем недавно, но взявший себе имя, прострекотал:

— Кто это? Ответьте…

Никто ничего не понимал; все застыли на своих местах, иногда пошевеливая щупами.

Застрекотал умный Жуд:

— Это — наши… Он их сделал такими… Что им нужно? — и сразу отключился от перерасхода личной энергии, почти потеряв характерное, присущее всем нормальным солнышкам, темноватое свечение.

— Они… — догадался вдруг Карбуня и тут же стал пеплом от безжалостного желтого луча, которым выстрелил в него первым допрыгавший до обиталища своих бывших сородичей Бедрила.

— Аа! — выстрекотал кто-то лежащий, и все, до сих пор блаженствующие, мгновенно проснулись.

Новые. вертикальные солнышки припрыгали, расположившись полукругом; за ними неспеша прибежал радостный и вдохновенный Слад.

— Разите их всех! — выкрикнул он. — Чтоб никто не остался!

— А я не могу… — вдруг пропищал Наташ и моментально сгорел, сраженный Бедрилой.

— Молодец, Бедрила! — похвалил его Слад.

— Уу! — ухнул Бедрила в некоем, неведомом ему ранее экстазе. — Ууу!!

И тут же спалил еще двоих собратьев, метко метнув в них, словно дерзкие стрелы, свои лучи.

Начался хаос и ужас, стыд и восторг, мелькали лучи, горели солнышки, победно кричал Слад. Кто-то отползший к прудику повернул к врагам свой центр, собрал все силы и выстрекотал:

— Солнышки не должны бить солнышек!.. Такого не было никогда!..

И ринулся в пруд, скрываясь в нем

— Догнать! — рявкнул бедрила, прыгая прямо в кучу сжигаемых солнышек. — Сжечь! Не было… Будет! Это — наша планета!

Солнышко затаился на дне пруда, обхватив щупами свой центр. Три его глаза размыто сверкали со дна, словно отблеск больших казуаров на водяной ночной глади. Бедрила вдарил по нему лучом, но луч зашипел в воде, испаряя ее, но не причинил этому солнышку никакого вреда. Бедрила растерянно обернулся на Слада.

— Вижу, — сказал Слад. — Ладно, Бедрила, ты — молодец, будешь теперь над всеми начальником. А ну-ка — попробуй еще раз!

Бедрила испустил луч, который оказался на сей раз резко-резко оранжевым, каким-то огневым, чудовищным, слепящим. Пруд словно разошелся надвое, и солнышко, лежащий на дне, тут же исчез, не сотавив от себя даже пепла.

Бедрила изумленно поднес к глазам свой щуп, будто не веря, что он смог такое совершить.

— Я наделил его еще боле сильной штукой, — объяснил Слад. — Отныне он — ваш начальник! И не думайте что-нибудь сделать с ним, защита у него теперь тоже есть!

Ауа!! — победно и довольно заорал Бедрила и вновь стал разить направо и налево.

Остальные, осмелев, вторили ему, безжалостно сжигая всех тех. с кем они прожили множество лет и времен, и удовлетворенно наблюдая кучи грязного пепла, все более увеличивающиеся.

Очнулся Жуд, до сих пор почему-то остающийся живым. Увидев все происходящее, он слегка приподнялся на своих щупах и вдруг гневно застрекотал:

— Что ты делаешь! Что!.. Как ты можешь! Бедрила… Так, что ли, тебя назвали? Ты же — дитя мое…

Он еще более приподнялся и вмиг лопнул, не переживя натуги стольких фраз.

Бедрила захохотал, четыре раза подпрыгивая вверх.

— Какое я тебе дитя!.. Фу… Даже сказать ничего не можешь, не сдохнув!

Он подумал, не сжечь ли ему Жуда, но решил его оставить таким, каким он сейчас был — какие-то мерзкие лоскуты и красные уродливые внутренности на почве… И вытекающие в почву глаза, которые она впитывает и уничтожает…

— Молодец, Бедрила, — негромко подбодрил его Слад.

Буквально через какие-то мгновения все было кончено. Солнышки озирались, стремясь найти еще живых старых солнышек, но везде был только пепел, пепел, пепел.

— Вот и все! — сказал Слад. — Не страшно ведь? Вот вам и закалка. Ничего; если бы вы знали, какие еще подвиги вам предстоят!

Победный рык был ему ответом. Вся эта смехотворная битва была моментальна, словно акт солнышкового размножения.

— Ладно, — удовлетворенно молвил Слад, метнув свой собственный луч в пепельные кучи для верности, после которого на этом месте вообще ничего не осталось, кроме обугленной почвы, — теперь пора домой, по кубам. Ибо уже почти приблизился тот, кто идет за мной, а мы должны его встречать! Истинно ведь я вам сказал, что не мир сюда принес, а луч!!

— Вы знаете, — вдруг обраился к нему Кашка, — а мне даже понравилось!

— Еще бы, — отвтствовал Слад. — То ли еще будет!

29

Цмип летел в своей летальной тарелке через вселенную. Молчаливые казуары облепили все пространство вокруг мертвенно-сияющими точками. анпоминающими сверх-огромный рой каких-то светящихся мух. Млечный Путь разреженно-пыльной дорожкой пролегал где-то слева, внизу. Никаких радуг и цветовых сверканий не было видно нигде, но Цмип с удовольствием ощущал свою ярко выраженную мускульность и грубость, считая, что любое по-настоящему напряженное и устремленное к цели тело стоит любых глобальных аур и звездных нимбов. И мир, представший сейчас перед ним, словно только что пережил свою смерть и был пуст, бесконечен, чёрен и чёток. Воскресения еще не наступило. А, может быть, нужно именно не воскресение, а окончательная, устремленная в абсолютный ноль, смерть?… Цмип было все равно, после педитации у него на душе остался неприятный налет какой-то гнусности, вселяющий в него чувство счастливой уверенности в себе; внутри тела до сих пор ощущался характерный дерьмовый привкус жижистой планеты, на которой он совсем недавно побывал. Он летел на Солнышко, выполнял наказ своих собратьев по Звезде, хотя уже не знал, зачем ему это надо, и что он, собственно, будет там делать. превозносить Соль?… Цмип злобно ухмыльнулся глазами. Какая Соль, какие звезды, каки солнышки!.. Он сейчас — звеязд, назад пути нет, Цмип точно знал, что обратно он ни в коем случае не вернется; его цель, наверное, — милый, жилистый жочемук, а не какие-то идиотские неизвестные солнышки; и его собственная нынешняя огрубелость — всего лишь один из первых этапов великого пути к изначальной почве, корням и камням, и если на этом пути он встретит солнышек, то, почему бы и нет — ведь не все ли равно, куда лететь и что делать, ежели главный вектор личности выбран абсолютно правильно и однозначно? Цмип радостно заревел, почуяв свою укореняющуюся материальную определенность, которая, словно устойчивое, жесткое ложе наслаждающегося собственной святостью аскета, будто сводила воедино весь путанный спектр его соматических устремлений и открывала перед ним, как наконец обнаруженная дверца уборной, вожделенные горизонты беспредельно. сочной, дебелой телесности.